Читать книгу Счастья и расплаты (сборник) - Евгений Евтушенко - Страница 6

И Дора долго не могла уснуть:

«Какая твоя родина —

          Россия?» —

«Да, как Макондо,

          лишь побольше чуть…» —

«А люди?» —

          «Есть и добрые, и злые…» —

«Еухенио,

          но ведь Макондо нет.

Его придумал барранкильец Габо». —

«Но если и придумал, то не слабо,

и написал он в нем весь белый свет.

В нем, как в Макондо, столько бедных, пьющих.

Mне кажется в тоске от нищеты,

что и Россию написали Пушкин,

Толстой и Чехов, Гоголь». —

          «Ну а ты?»

Я промолчал.

          Тогда она спросила:

«А правда ли, что Маркес был в России?» —

          и спас меня мой собственный рассказ

                    в полночной мгле, при свете ее глаз:

«Когда приехал к нам в Россию Маркес,

его я в Переделкино повез —

он был колючим по-левацки малость,

но я не видел в том больших угроз —

ведь все-таки в стране картелей рос,

и все, кто жили под «Юнайтед фрут»,

те знали, как наручники их трут.

Я предложил заехать на могилу

к Борису Леонидовичу.

          Гость

сначала промолчал и через силу

сказал, скрывая неприязнь – не злость,

что не случайно Пастернак был признан

обрадованным империализмом, —

так ждавшим эту сахарную кость —

что шум вокруг поэта был позорен —

как он себя использовать позволил?

Был Маркес мой любимец,

          а не идол,

и Пастернака я ему не выдал:

«Но он не прятал «Доктора Живаго».

Он знал, что «корень красоты – отвага».

Он против игр циничных, лживых правил

любовь над всей политикой поставил.

Неужто вам всех высших чувств на свете

важней монтекки или капулетти?

Он разве начал сам скандал с романом?

Им бить друг друга стали в рвенье рьяном

капитализм с феодализмом русским,

а Пастернака позвоночник хрустнул…

Нет гениев, что все-таки остались,

использовать которых не пытались.

Но это не вина людей, а драма…

Мы завернем к могиле,

          или прямо?»

«На кладбище», – сказал, подумав, Маркес, —

замолк в нем журналист.

          Проснулся мастер.

Так бережно он шел,

          войдя на кладбище,

как будто под ногами были клавиши.

Когда-то мой отец мне говорил:

«Запоминай, но не играя в судьи,

как люди ходят около могил,

и это тебе скажет, что за люди».

О золотую краску руки выпачкав,

шел романист-Мидас,

          почти на цыпочках.

Фантазия искусства больше истины

и страны те, которые написаны

пером рассвобожденной гениальности,

реальней, может быть, самой реальности.

Шел Маркес.

          Он тихохонько высмаркивался.

Вгляделся в нежный профиль неспроста,

и еле шевельнулись губы Маркеса:

«Какая на могиле чистота…»