Читать книгу От мира сего. Рассказы. Из дневников - Гелий Ковалевич - Страница 24

Когда-нибудь она должна была появиться – «бабенка на время». Как и какого обличья? Тут воображению моего приятеля подыгрывала жиденькая струна, и варианты целомудренно воспитанный Климук прокручивал серые. Да и возраст не на уличные знакомства.

А началась кабала с зимы.

Кто-то из художников отказался от издательского заказа, не выдержал – порнушная работенка. И Климуку трезво бы рассудить: один дал отбой, взамен тебя всунули, без магарычового коньяка обошлось, стоп, что-то не так! Контора частная, какого-то заезжего хохла, с призрачной ответственностью. Пузырь. Климук же кривился: «Того чистоплюя еще не клюнула курочка в мягкое место!» Не на его, Климука, худредской зарплате.

Задачу новичку поставили четкую: книженцию чтоб рвали из рук, чтоб товарный видик (на обложке голая девка со всей атрибутикой) вызывал отделение слюны. Такой вот собачий рефлекс! Требовался не только броский марафет (это само собой). «Наличие отсутствия» требовалось… разборчивости – в первую голову. Сучья мораль перла вовсю, и небушко общественное здорово под-расчистилось. Синева – прямо черная, как со дна колодезя!

«Проба пера» не далась Климуку и чрез силу. Зализанные, точно с лупой прополз, старенькие акварельки со среднерусской природой оказались не к делу. И никакого договора. Не выдали и «тексте-вича»: на хрена тебе, копай, мужик, из личного опыта!

А где его взять?

Как-то, еще зимой, я позвонил и заехал. Купил и водочки по пути.

Ситуация у Климука складывалась кризисная: неудача – и все, в яме. Понимал ли он риск?

Встретил Климук настороженно: сняв цепочку, поводил носом и утопал. Байковая какая-то кофта, булавка у горла, волосы под сеткой. Постоять в прихожей, ну ты, мол, как, что и прочее? – у него не в обычае.

Я сидел, ждал, когда оторвется от своих кисточек. Что-то мазал, сжимая коленки, супился, копался в вырезках из рекламных изданий… Пожуживала муха над столом. Золотенькое, с изумрудцами, брюшко сыто лоснилось. Облетала Климука и, казалось, подглядывала. Хозяин убеждал, что с осени держит на довольствии, приучил и испражняться в отведенном месте.

От дармовой выпивки, за шахматами, Климук не отказался. И конечно, он как всегда белыми. Взбадривали себя помаленьку… Я намеренно делал неосторожные ходы. Он нервничал, в каждом подозревал ловушку. А я, разумеется, свое поражение. О чем прямо и говорил. Климук отмахивался:

– Не морочь мне голову.

Одна из черт Климука – вкрадчивость. Довольно жестковатая. Вообразив ее, скажем, в виде математического двучлена, общую величину получим непостоянной. Много разных степеней. Целая шкала!

Выпить за игрой – милое дело. Но с Климуком… Он в рамках, покамест не продует. Или что-нибудь ненароком не заденет в разговоре. С двучленом начинается ломка, доймет вкрадчивыми намеками: словно ты удумал обвести его вкруг пальца (к примеру, просишь в долг, в то время как у самого в заначке… сейчас он проверит твой кошелек!).

Я благоразумно отдал две партии кряду. Климук доволен: я слабак. Снисходительно похохатывая, стращает: моей службе – кранты. Провидец! Такая, дескать, картина: на месте учреждения кучка мусора, рядом осина со спиленной верхушкой – повеситься… Пускается на шепотке и в откровения: «Только между нами… Позарез нужна женщина!» На необременительных условиях и временно. Не смог бы я все устроить? Понимаю: эти его вожделенные подглядывания точно в замочную скважину… почти осязания. Спьяну Климук выкладывает с вкрадчивой доверительностью: на отходе ко сну свирепо стягивает под животом… А мужик габаритный, тяжелый, медленный. Щекастое лицо, голова кубом на мясистых плечах. Все одно к одному – как бревна в срубе.

* * *

Иногда он выбирался из дому, куда-нибудь ехал. В людных переходах метро с огромных фото лыбились девки, свисали обнаженные груди… Климук отворачивался в смятении, в висках бухало. Потом брел под зимним дождем… С зонтами впереди телепали на каблучках молоденькие модницы. Задействованный неопределенным побуждением, пристраивался, семенил рядышком, как в связке. Все же обходил, этак впритирочку, с сосредоточенным лицом, даже излишне сосредоточенным, потому что в такой сосредоточенности глаза становились как бы выпученными: теряли всякое выражение. За спиной верещали: «От него дождешься!» – «Ты ему скажи, что за п… надо платить!»

В одну из таких прогулок наткнулся на молчаливую мужскую очередь – в винный стояли. И так захотелось выкушать! Недлинная показалась. Климук очень скоро ее миновал. И притормозил. Хвост замыкали двое расхристанных работяг. Эту публику Климук избегал по возможности и дождался пожилого гражданина с портфелем.

Мало-помалу продвигались. А по мере приближения дверной щели то отпячивало, то подавало рывками. Уж и рукой было дотянуться до входа, когда заюлили впереди крысиные морды. При каждом запуске кидались на приступ, в давку, в свалку!.. Помятый, утираясь рукавом, Климук вытолкался на воздух с дефицитом за восемьсот рэ, все только его и хватали. Под рукавом трещала щетина. Климук перебегал улицу, водил носом и наверняка видел, скашивая глаза, что и нос в щетине, смешно…

В холостяцкую свою конуру, бывало, входил, что в хоромы – не окна, а узорочье мозаичное: немытые стекла отдавали в бутылочную зелень. И Климук погружался в покой и беззвучие, как иудей по субботам.

А в то скверное ненастье бушевала гроза под стенами дома, аж клочья пены стекали по окнам – вот какие дела! Из откупоренной бутылки погребом давило. В мокром от пота галстуке, стоймя, раскрутить бы посудину Климуку и ополовинить. Он же, рюмочками цедя плебейский дефицит, принялся расслабленно вспоминать бедное впечатлениями детство, коммуналку, где с утра до вечера грохотали многочисленные примуса, да родительский сундук, с которого малолетним пузаном сползал и, затыкая уши, на толстеньких ножках убегал в конец коридора… Выходило, что примуса и сундук – моменты Истории. А главнее всех примуса! Примуса и керосиновая лавка, куда водила мама. Волосатая рука с хлюпаньем выхватывала черпак, торчавший из железного чана, сливала в узкогорлую бутыль… нутро кухонного агрегата дома наполняли по самую пробку, накачивали чадного воздуху, и от спички со свистящим громом взвихривалось рыжее пламя, Климук трепетал. Он не был любитель шумов, откуда бы ни исходили. И сам старался не производить.

Задувало в форточку февральскую сырость. Соловевшему Климуку чудилось: призраки пошаливают за окном, струятся по ветру их седые волосья.

Под утро снились примуса широкобедрые, а он, все тот же пузан на сундуке, в общении с чем-то женским. Но общение, признавался, замутнено, выражалось в слиянии противоположных чувств – счастья и нараставшей тоски…

Однажды заявил: у него сильнейшая энергетика, и когда подсознание берет верх, то позыв к обладанию перетекает в творческий акт. Скажем, женский манекен в витрине – почему бы не вообразить его живехоньким в своей власти? Впрочем, это вне обывательского (моего, стало быть) понимания. О Фрейде я наверняка слыхом не слыхал.

Задним числом доходит: людей, жизнь, вообще мир Климук воспринимал больше «по делу». И как-то по-птичьи: выклюнуть зернышко. Все у него дробно, изменчиво. Целостным мир выглядел разве что в детстве. И тоже очень недолго. В лютую предвоенную зиму Климук захворал. И помер бы на крышке семейного сундука, придавленный одеялами. В больнице же кое-как ожил… наблюдая за белокуреньким мальчиком лет тринадцати, как одаривает соседей виноградинкой ли, огрызком ли яблока: прежде обслюнявит и подержит у себя под простыней. Так еще ребенком Климук усек роль компенсаций. Правда, на уровне интуиции, умишки недоставало. Позднее добрался до истины: белокуренький, неясно мучимый созреванием, и удовлетворялся гнусненько, пользуясь преимуществом в харчах.

Через какое оконце Климук заглядывал в людской мир, отыскивая в нем местечко себе? Оно оказалось мало похоже на угол за сундуком. И все же похоже!

Бедное впечатлениями… Было, пожалуй, одно – и то не из ряда вон.

С охапкой подобранных прутиков, рассказывал, взобрался на свой этаж, в разбитое лестничное окно снежок повеивал (декабрь сорок первого, надо полагать), отомкнул дверь, сел на пол, чиркнул спичкой… а над печуркой щерился маленький старичок в ушанке, в руке огонек…

Шестилетний пацан не узнал себя в зеркале и перепугался до смерти!

* * *

В лавочке Климук пришелся-таки ко двору, лед тронулся. Поплыли заказцы однотиповые. Климук худо-бедно одолевал их в полном затворе.

А перед весной состоялось знакомство с предметом волнений… хотя к тому времени поостыл, перевалив пик.

В автобусе навалились при толчке друг на друга, обменялись извинениями. Вместе сошли… Обнаружилось, что соседи, дома́ рядом. Галантный Климук донес даме сумку с картофелем до самой квартиры. Пригласила зайти…

За чаем узнал, что медсестра при военном госпитале. Разведенка. С виду за сорок. Лицо грубовато, волосы явно крашеные. А запястья плоские, широкие…

Тем не менее Климук был взволнован.

А вскоре призадумался. Что по соседству – плюс. С другой стороны, и минус: мало ли какие обстоятельства-последствия возникнут! Простовата? Это на беглый взгляд. Климук анализировал, сопоставлял и итог подбил неопределенный. Не тянет ли незавершенную связь? А если шантажистка? Один из его знакомых еле отбился от такой.

* * *

Бежали к концу майские дни, допевали парковые соловьи, отцветала сирень в скверах. Ах, сирень, ах, соловьи! Они, думается, и доконали Климука.

И тот решился. И пошел на сестру милосердия.

Обернулось же конфузом…

По какой причине, в чем соль? Не сложилось? Этим бы все сказать и похерить, если б не обмолвочка Климука про конфуз.

Явился с тортом в руках. Допустим, дверь отворил гражданин в майке, тапки на босу ногу. «Кого надо?»

Нет, отпадает: не было бы у Климука и первой чайной посиделки. Скорее всего, самое застал. Не удивилась, потому что ждала.

Сызнова пили чай. Климук отщипывал ложечкой от принесенного торта, за окном щелкали соловьи… Перекочевав на кушетку, Климук привалился спиной и смежил глаза, начаевничавшись. Климуку было хорошо. Хозяйка вдоволь на него насмотрелась. Потом стянула с себя колготки, высоко поднимая согнутые колени, вынула из ящика комода сорочку, трусики.

– А я сполоснусь. Поспи. Еще чайку попей…

– Чего?.. Как? – очнулся Климук.

Пробираясь к выходу, заглянул в одну из приотворенных дверей. Голая, хозяйка стояла в ванне, в которую била струя из крана, наклонялась… В отсвете кафеля белели бедра и полные ноги.

Климук выпихнулся на лестничную площадку в совершеннейшем потрясении.

Надо заметить, лет до двадцати пяти вообще не думал о женщинах, не питая к ним интереса. А тут, возможно, зародились в нем благородные помыслы. И, помозговав, решил не торопить события.

Однако раздеться при госте и, пока тот балуется чайком, залезть в ванну, дверь не прикрыв!

Да, но и вздремнуть в присутствии дамы…

Наверное, его знакомая долго недоумевала, вспоминая полусонного мужика, притащившегося неизвестно для чего.

* * *

Между тем кормушку Климука лихорадило. Вдруг выперли со всем барахлом и шелопутным штатом… Отсиживались при гостинице, при каком-нибудь умирающем НИИ на долговой аренде. Прилепившийся Климук старался быть на глазах. На чемоданных обустройствах этак даже распорядительно. Но со мной у него одно: не морочь голову! Боялся негаданных соперников, разболтаю? Видать, имел кой-какой ломоть и дорожил…

* * *

Месяца два спустя сталкиваюсь с Климуком на улице (случайная встреча, людный центр, жара после слякотных холодов). «Привет! Как жизнь молодая?» Молчит. Куда-то за спину ведет носом. Вижу, не ко времени встреча. «Спешишь?» – «Ну, спешу». Ладно, не предлагаю где-нибудь посидеть, а всего лишь пивка. Усмехнулся подозрительно:

– Разбогател?

Пил Климук осторожненькими глоточками. Подержит во рту, пожует и сглотнет брезгливо.

– Ну, а она – что? Медичка.

Само соскочило с языка.

Вот уж чего не ожидал: весь затрясся!

– Тебе дело к ней? Гульнуть с этой… у-у! захотелось? Адресочек дать? В зачет твоего пивка.

И с такой ненавистью!

Гм, перемена в Климуке.

Позвонил ему – раз, другой… Зудит в трубку, намекает на что-то (на что – не понять) и срывается на крик: дескать, у меня и жена (никак не разойдемся), и сын вырос (убежден, что лоботряс!), и работенка не бей лежачего (что он знает о ней?)… не выгнали, а еще копейку пристегнули, не иначе возле начальства терся-канючил, чтоб с бабами на стороне было бы на что…

Получалось, всем этим я ему личное оскорбление нанес! И мне вроде морального счета. Я недоумевал, пожалуй, не меньше, чем та медсестра.

Неладное с мужиком. Не из той бутылки хлебнул? Сбой какой-то… Но сбой сбоем (причины и поводы всегда под рукой), но мне-то за что влетело? Уж не с чьего-то подлого поклепа? (И этого хватает.)

Климука я знал с детства. Сказать, что его и мое проходили по-разному – уже кое-что. Мое – во дворе, беготня, игры, драки… Редкие соприкосновения с Климуком лишь на время выводили его из-под опеки мамы и бабушки (отец ушел из семьи): двор не принял, отторг. Впрочем, отторжение было взаимно. Флегматичный Климук вполне довольствовался моим ненавязчивым обществом. Оно ему не докучало. А мне – его. Да и бабуля не всегда впускала: «Мальчик занимается!» То есть бренчал на соседском пианино (дальше гаммы, правда, не двинулось) или выжигал на фанерке «Трех богатырей» с открытки. Так бы и шло, наверно, кабы не случай, всполошивший весь дом: погнался на улице за каким-то обидчиком. С булыжником! Пена изо рта… Догони – убил бы!

Куда как давнее, а вспомнился мне булыжник.

Неделя-другая – снова звоню: не терзаться же попусту. (Тоже потихоньку завелся: что за нелепости? Да и в сущности, какого черта мне в Климуке?)