Читать книгу От мира сего. Рассказы. Из дневников - Гелий Ковалевич - Страница 7

Под вербами женщина полоскала белье. Юбка была высоко подобрана, и Куньин, лежа в траве, смотрел с другого берега на белые колени.

Сюда, на Брянщину, он приехал с северов проведать отца с матерью и подумывал о новой для себя какой-нибудь жизни, потому что уже сорок, а все по общягам.

Женщина ушла с тазом белья. Побрел и Куньин в обход пруда.

Местная контора пустовала в обед, Куньин свернул к раскрытым дверям магазина.

Знакомый зоотехник, очки, плащ, покупал халву.

– А-а! Пахарь морской!.. Посидим-пообедаем по знакомству?

Куньин привел в хату, где койку снимал, просторную, о двух чистеньких комнатах. Как в чайной, зоотехник не скинул и плаща.

– Тетк Евдокия, редисочки б! – крикнул он. – У ней и самогон-чик, плохой, правда… Но горит. Сюда и начальство. Она опрятно содержит.

Очкарик ел истово. И все морщился, отваливался к беленой стене, теребил скатавшийся галстук.

– Тетка скажет: кому живется, как не бабам! Халаты шьет на ферму… Вон Варька-хохлушка… Соседка. Так с медпункта живет. Полхаты сдает. Вдовая. Тут все вдовы.

В низеньком окне виднелись огороды и блещущая листва верб. Хозяйка убрала со стола – самогонку не допили. Малый хрустел пшеном, запах отбить. Потом забрал халву и ушел.

Куньин прилег на койку, поговорил с хозяйкой. Глаза какие-то рыжие, с ободком, и редкая усталая седина под белой косынкой.

Вечером, огородной межой, он спустился к пруду. На всхолмке темнели молодые отцветшие яблони. Хрипло, с томной жутью неистовствовали лягушки в сыром вербняке.

И снова он увидел женщину, полоскавшую в полдень белье. Сидела в траве, вытянув ноги. Влажные волосы слиплись на затылке.

– Купалась? – подойдя, спросил Куньин. – Тебя все же как звать, молодая?

Женщина, не ответив, поднялась. А за огородами, у мазанки, крытой камышом, обернулась. В закатной пыли брело улицей стадо. Куньин соображал: «Эта, что ль, полхаты сдает?»

Искупался и он. Вода была ледяная, отовсюду били ключи. Куньин продрог.

А с сумерками постучался в окно хаты-мазанки, окликнул из сеней: есть кто живой? Заскрипела кровать, зачиркали спичками. При тусклой лампе разглядел припухлые веки под рассыпанными волосами.

– Напугалась? А я погулять тебя приглашаю.

Она вышла, в сорочке, заправленной в юбку, подсела на лавке. Куньин нашел и погладил опущенную руку. Женщина издала горловой звук, похожий на всхлипывание.

Утром возле уличного колодца толпились бабы. Проводили Ку-ньина взглядами, все как одна сложив руки на груди.

Дни стояли душные, долетали сухие ветры. На огородах встречал Куньин случайную свою любовь: полола с беленькой чьей-то девчонкой. Куньин здоровался. Девчонка кривила губы.

Как-то хозяйка Евдокия спросила:

– А у вас нездоровье? А то нелюбо об вас балакают. Мол, к Варьке нырь да нырь.

– Сама видела? – перебил Куньин.

– Та ще не слепа!

Перед отъездом он зашел попрощаться. И застал мужика. Тот радостно вскинулся из-за стола:

– Люблю такого гостя! Варьк, будет разговор. Стаканчик чистенький. А сперва вопрос, – и, не сводя с Куньина загадочных глаз, отодвинул бутылку.

Куньин дотянулся, на середину поставил.

– Хозяин! – сказал мужик удивленно. – Во как. Молчу.

– Ты, дядя, домой топал бы со своей посудой.

– А я дома. Это ты – блудить, приблудыш!

– Лихоньки, ох лихоньки мои! Ой, оба геть!

Мужик убрался, но не раз за вечер стучал в окна, в дверь. Хозяйка открывала, просящее шептала что-то… Выходил и Куньин. Пятясь, мужик отбегал по траве. И опять покрикивал и колотил в запертую дверь.

Склонив лысеющую голову, Куньин сидел на кровати. С приколотых к стенам картинок глядели какие-то розовые звери. За занавеской тускнели стеклянные шкафы.

– Все у тебя лихоньки! – хмурился. – А замуж бы за меня пошла?

– У меня свое и у вас свое. Замуж! Руку тогда погладил. Не как другие… Приласкал. Три месячка с мужем и пожила – схоронила. Придешь вечером к пруду, бабы-то… У какой ребятишки али скотина… и такое надумаешь о себе! Вон ты уже лысеешь.

– Это на подлодке служил, – сказал Куньин. – На Севере.

– Съедет медпункт в ракушечник, строют его, пущу человика с жинкой. Все не одна…

Куньин отыскал кепку и туго надвинул на лоб.

* * *

Пять лет спустя, проездом в Крым, с женой-мурманчанкой, тучной блондинкой, он заночевал в районной гостинице.

Была двухэтажная, старая, деревянная. Повсюду что-то скрипело и постреливало, словно в печах жгли сухие поленья.

Куньин прилег в номере, задремал. И пробудился будто бы тотчас: привиделись река, сумеречный свет, он на веслах… какая-то старуха, сидит на корме, задышно приоткрыт жалобный рот. И вот обнимается с этой старухой…

Куньин сошел в коридор.

Седая тетка домывала полы. Возле нее топтался, держась за подол, кривоногенький карапуз с большим бледным лицом.

– Ох, лихоньки, лихоньки! – вздохнули за спиной.

Он вытер ладонью потную плешь и, обмирая, медленно обернулся.

Женщину он не узнал.

1962