Читать книгу Ононские караулы - Игорь Александрович Пушкарёв - Страница 6

Здесь мы ненадолго остановимся и попробуем чуть разобраться в том, что же представляли из себя тунгусы вообще, хотя их этническая принадлежность остаётся ещё не до конца разрешённой загадкой. Они подразделялись на пеших, оленных и конных тунгусов. Конные тунгусы были наиболее многочисленной и сильной группой. Многие видные историки отождествляют конных тунгусов с хамниганами, и я полностью с ними согласен, но развивать эту тему здесь не стану. Достаточно читателю обратиться к опубликованному Академией наук СССР в 1975 году сборнику «Этногенез и этническая история народов Севера», где ученый-этнограф В. А. Туголуков очень веско и аргументированно называет конных тунгусов хамниганами. О воинской доблести конных тунгусов, а по нашим просторам кочевали именно конные, а не оленные, русские первопроходцы 17 века писали: «…все конные тунгусы люди воисты, а в бою жестоки сильно…». Знаменитый путешественник 18 века Паллас отмечал, что «40 конных тунгусов могли обратить в бегство до 200 «мунгальских татар»…

Русские землепроходцы, исследователи, путешественники высоко отзывались о тунгусах: «услужливы без раболепства, горды и смелы». Харитон Лаптев писал: «Мужеством и человечеством, и смыслом тунгусы всех кочующих в юртах проживающих превосходят». Ссыльный декабрист В. Кюхельбеккер называл тунгусов «сибирскими аристократами», а первый енисейский губернатор А. Степанов писал, что «их костюмы напоминают камзолы испанских грандов, их обращение свободное, веселость, сметливость, вид воинственный, и не только опрятность, но щеголеватость отличают племя тунгусов от других бродячих племен»».

Иностранные путешественники восхищались ловкостью этих прирождённых наездников:

«Тунгусы меж всеми прочими степными народами, коих я имел случай видеть, суть искуснейшие на лошадях, и стрелять из луку… В бытность мою в Акшинске, где несколько служивых Тунгусов собралося, я с великим удивлением смотрел на их искусство, как они из луков стрелы пущают. Воткнувши одну стрелу в землю и разскакавшися на лошади из всей поры мочи перестреливают ее из лука другою», – рассказывает путешественник 18-го века Паллас.

Ну как тут гордость не возьмёт за далёких предков?

Только судьба к этим воинам и наездникам была почему-то не очень благосклонна. За время несения пограничной службы вдали от родовых кочевий, будучи «привязаны» к означенным караулам и, вследствие этого, кочуя в неудобных местах, они подвергались ещё и постоянным грабежам, чинимым монголами кочевавших за Ононом халхасских родов. Грабежи, надо полагать, были обычной для того времени практикой, но особенно участились с 1751 года. Нерчинская граница протянулась на сотни вёрст, но особенно страдали тунгусские пограничники именно на наших пяти караулах: Бальджиканском. Алтанском, Кыринском, Мангутском и Ульхунском, да соседнем Тохторском. И именно на эти шесть караулов 13 октября 1752 года поставили по 5 русских казаков и по 50 новокрещённых тунгусов. На остальные караулы по Нерчинской границе русских казаков добавили к тунгусам только в 1756 году, когда монголы отогнали у тунгусов 6000 лошадей, 9000 рогатого скота, 27000 баранов, 184 верблюда5.

Главная же напасть притаилась неподалёку. Отпрыски бежавших чамчагирцев, о которых я уже упоминал, обратились в шайку безжалостных грабителей. Кочуя по реке Кирдкону (Киркуну) численностью в 400 человек под начальством зайсанаШидея6, занимались разбоем на русской территории. Выше по течению Онона обосновались их соратники – «харацирики» из беглых с монгольских караулов зангинов и заланов, то есть старших на постах, численностью до тысячи человек. Их родовой водитель Далан-Бесу не подчинялся монгольским ханам, был равным им и самостоятельным владельцем. Один из его зайсанов состоял в родстве с хоринскими бурятами Хундуевыми. Братья Василей и Хуриган Хундуевы ездили к харацирикам, подговаривали их к набегам, давали сведения о русских войсках, за что получали подарки, чай и китайку7. С их помощью Далан-Бесу производил разорение наших тунгусов и монгольской пограничной стражи. Отлично зная охранную систему своей границы, они более упражнялись по своим караулам и, в конце концов, до того довели монгольских порубежных стражников, что те побросали ко всем чертям четырнадцать караулов и откочевали подальше вглубь степей, проклиная ненасытных бывших сослуживцев своих. Теперь Далан-Бесу, отчасти возрадовавшись отпавшей необходимости разрываться на две стороны, разыграл хитроумную и долговременную комбинацию. Засев в неприступных горных крепях, он, по наводке Хундуевых, спускался в долины Мензы иЧикоя вплоть до Ингоды, как вихрь, проносился по улусам кочующих бурят и с награбленным скотом и прочим возвращался в свои владения. Отсидевшись в горах, обращал взоры на восток, и тогда уже долина Онона с притоками покрывалась пылью и стоном ясашных и караульных инородцев.

Нередко добычей «сущих воров» становились женщины и девушки туземцев. Так, например, 23-го февраля 1756 года 600 монголов, вооружённых луками и панцирями, переехали русскую границу и напали на ясачных туземцев. «Ясашные люди» жили по речке Бырца от её устья до верховьев, а также по речкам Тырин, Тарбальджей, Былыра… и в верхнем течении Кыры. Во время нападения монголы убили несколько человек, ограбили жилища, увезли женщин и угнали в Монголию 92 верблюда, 1877 коней, 1700 рогатого скота, 27100 овец, увезли весь скарб и, кроме того, 62 лисицы, 3000 белок, 756 рублей и 21 пищаль8.

Чамчагиры из своих пределов также жаждали лёгкой добычи. В июне 1755 года «300 монгол напали на Ульхунский караул и отогнали 130 рогатых скотин». Я думаю, в этом случае немалую роль сыграла какая-то личная обида. Выбор, видимо, был далеко не случаен. Ведь именно с этого караула увёл шуленгаУчюко свои 26 юрт. Видимо, что-то весьма серьёзное заставило его отколоться навсегда от родного кочевья. Чаще всего к подобного рода последствиям приводит очень крупная ссора и кровная обида. Не отомстить ли сородичам вернулся сын мятежного Шуленги? А, может, и сам отщепенец был ещё жив к тому времени. Увы, не дают ответа седые ковыли…

Но вернёмся к драматическим событиям, захлестнувшим наши караулы к осени 1756 года. В сентябре харацирики разгромили сначала монгольские караулы в среднем течении Онона, а затем принялись и за русские. Масштабы этого, в прямом смысле скотского, грабежа достигли небывалых размеров. Туземцы с наших караулов готовы были кинуться куда глаза глядят, лишь бы подальше от разорительной службы. Их предшественники, шилкинские тунгусы, вконец разорённые и обездоленные, были по их просьбе отпущены с шести ононских, наших, караулов ещё в 1752 году и заменены нерчинскими казаками и новокрещеннымиясашными. И вот картина повторяется.

Бесчинства немирных монголов в пограничных районах не могли не беспокоить Нерчинскую воеводскую канцелярию. По её приказу на ононско-аргунскую линию были направлены дворяне Лоншаков и Епифанцев со 189 казаками. Их отряды неустанно патрулировали границу. Но и этого было мало. Алчность грабителей, подстёгиваемая успешными набегами, не имела пределов.

И князь Гантимуров получает приказ выставить на границе позади охранной линии на самых опасных направлениях три партии тунгусов, впоследствии дополненных ещё двумя, которые представляли бы собой «резерв быстрого реагирования». Одна из них, числом в 200 человек под началом «главного тунгуса» князя Павла Гантимурова, стала в пределах Ульхуна (впоследствии ставка князя сместится ближе к границе). По приказу Сибирского губернатора В.А.Мятлева партии усилили командами нерчинских казаков по десятку-другому человек. И хотя к 1851 году партии потеряли своё основное назначение, но живёт и здравствует в нашем районе Ульхун-Партия со своими гантимуровскими потомками, как живое напоминание о тех неспокойных далёких временах.

Принятые губернатором В.А.Мятлевым меры оказались, как нельзя, кстати. Не успел ещё князь Павел оглядеться, как «немирные» монголы снова дали о себе знать. В один из ярких октябрьских дней 1756 года степь в окрестностях Мангута огласилась диким воем чамчагиров. Ренегаты врывались в скотские летники караульных и ясачных тунгусов. Сбив в окрестностях гурт в сто шестьдесят голов рогатого скота, отняв мягкую и прочую рухлядь, чамчагиры погнали его сколь можно скорым аллюром вверх по Онону.

Я часто спрашивал себя, какую мягкую рухлядь, то бишь пушнину, мог иметь туземец в степных районах? Вполне

возможно, что кроме шкур сурчиных добывали туземцы и енота. Ведь В. Даль переводит слово «мангут» как «енот, енотовидная собака». Хотя лично мне больше нравится другое толкование мангута – как названия одного из монгольских племён. Существует и ещё одна версия, что так буряты называли первых, появившихся на Ононе, русских. Например, Паллас пишет о том, что Хара-Мангут, то есть нынешняя станция Дарасун, получила своё название оттого, что буряты встретили там русского с чёрным цветом волос. Я решил проверить эту версию и попросил своего знакомого историка из Иркутска перевести слово «Мангут» на русский и вскоре получил вот такой ответ: «…Это слово знакомо мне по детским годам в бурятской деревне

в Осинском районе (Усть-Ордынский бурятский автономный округ). Так оно произносится и переводится в этих краях. В частности, так говорила моя бабушка, не знавшая русского языка. Мангыт, Мангат, точнее даже Мангт, «ы» или «а» как бы сглатывается, ударение на последний слог. Переводится, как «русский». Во множественном мангадут, ударение на «у». «Русские»».

А между тем, посланный бить тревогу гонец с Мангутского караула, достиг ставки главного правителя и, не медля минуты, из Ульхун-Партии ударился в погоню за грабителями сам Павел Гантимуров с ордой в 200 всадников, вооружённых луками и редко пищалями. К ним присоединился случившийся на ту пору дворянин Епифанцев с отрядом в несколько десятков человек. Однако и воры не медлили, хотя их продвижение и сдерживал не слишком резвый табун рогатого скота. Догнать их удалось на монгольской стороне, там, где в Онон впадает река Кыра, на высокой каменистой сопке.

«…Воевали с теми ворами три дни из ружья и луков и убили из тех воров человек с 10, а ими из тунгусов убит же 1 человек», но воров взять не удалось. Засели 200 вооружённых монголов в «каменьях на горе, как в городке». Напрасно истратив один пуд пороха и два пуда свинца, партия возвратилась, пригнав отобранных казаками «210 скотин и 670 баранов»9.

Другая напасть, свалившаяся на несчастных кочевников, пришла откуда не ждали. В 1758 году случились страшные зимние «мятели» (пурги), погубившие 11329 лошадей, 33022 скота, 192724 овец и коз. Тунгусы на наших караулах впали в крайнюю нищету. С ужасающей быстротой развивалась смертность от голода. Впрочем, голод в те поры на линии не был чем-то очень уж необычным. В середине 17-го века казаки Пояркова, обезумев от голода, «съели пятьдесят инородцев». Теперь же пришла пора казакам серьёзно опасаться, чтобы голодающие тунгусы не поели «воровским обычаем» их коней, которых и без того вместо положенных «одвуконь» имелось самое малое число.