Читать книгу Уроки без перемен. Книга жизни - Игорь Карпусь - Страница 34

В группе только три девушки были мои ровесницы. Я сразу приметил Валю Коваль – высокую, круглолицую, кареглазую. Она тоже посматривала на меня, однако держалась на расстоянии, холодновато. Случай помог объяснить ее поведение.

Окончание второго курса мы отметили вечеринкой в общежитии. После первых тостов все разгорячились и загалдели, потом пели любимую «Песню о тревожной молодости», финскую «Рулу» и танцевали летку-енку. Вдруг девушки кинулись к Вале – ей стало плохо. Ее взяли под руки и повели на свежий воздух. По дороге Валю стошнило. Я сидел на противоположном конце стола и слушал, как раскрасневшийся Боченин декламировал:

Неожиданно от женской группы отделилась Неля Гончарова, подошла ко мне и попросила: «Игорь, выйди, пожалуйста. Валя не хочет, чтобы ты ее видел». Я поднялся и ушел домой. Я понял причину Валиной сдержанности: она боялась уронить себя в моих глазах и обдумывала каждый шаг, каждое слово. А мне так хотелось, чтобы она выделила меня, показала свое предпочтение.

Сам я не осмелился ухаживать за гордой и осторожной девочкой. Ее образом было навеяно стихотворение «Мечта», где есть такие строки:

Зато с рыженькой веснушчатой Аней Михайловской отношения наладились легко и просто. Она не скрывала симпатии, подходила и вступала в разговоры, предлагала конспекты и учебники, подсаживалась за мой столик в буфете. Я быстро привык к Ане, мы стали прогуливаться вечерами, вместе ходили и возвращались с завода. Аня любила петь и умело подражала эстрадным певицам: эффектно выходила на клубную сцену, ритмично двигалась, пыталась создать нужное настроение. Ее музыкальность особенно подкупала меня, я загорелся и сочинил для нее романс на стихи Байрона «Ты плачешь – светятся слезой…» и песенку на собственные слова: «Вечер тих и ясен, Звезды на воде. Хорошо с любимым плыть мне по реке» – 3 куплета с припевом. Аня прослушала и предложила: «Мне кажется, ты сам должен спеть романс – он для мужчины». – «Что ты! – испугался я. – На сцене ты незаменима, а я робею». И Аня согласилась. Так в первый раз я услышал свои сочинения в концертном исполнении.

Майскими днями мы уходили на берег реки, устраивались под ивами и готовились к экзаменам. Однажды я захватил с собой кастрюльку с борщом из лебеды, она попробовала и похвалила: «Вкусно. Ты будешь хорошим мужем. А я не люблю готовить, все артисты едят в ресторанах». Удивительно, но я ее ни разу не поцеловал – удерживал юношеский стыд. И моя подружка не делала попыток, держалась подчеркнуто скромно и уважительно.

Володька Денисов, потрепанный жизнью 30-летний мужик, спросил однажды: «Ну, что у тебя с Анькой?» – «Встречаемся». – «И только? Эх ты, зелень, такую девчонку упускаешь». Я догадывался, к чему он клонит, и вспылил: «Тебе какое дело? Занимайся своими бабами». – «Мне тебя жалко, птенец, да и девчонку мучишь. Прижал бы ее на травке, пощупал – они любят это. Вот я помню, после дембеля…» И он пускался в любимые воспоминания, которые я знал наизусть. За меня заступился Юра Печерский: «Оставь пацана в покое, у каждого свои понятия. Я сам в его годы теленком был и не жалею. Ты, Игорек, никого не слушай, в этих делах советчика нету», – и я с благодарностью ему улыбнулся.

Однако Денисов знал, что говорит: наши отношения вскоре расстроились. У Ани появился новый друг из группы механиков, и вечерами они гуляли в обнимку по станице.

При встречах девушка спокойно смотрела на меня, отвечала: «Добрый вечер», – и они проходили мимо. Ни зависти, ни обиды я не испытывал. Было безотчетное чувство своей и ее правоты, не ущемленной свободы. Перечитываю детские беспомощные стихи тех лет и вижу: какими бесплотными, книжными были мои представления о женщинах и первой любви. Такими они остались на всю жизнь.

Над дипломом мы работали вместе с Лидой Фроловой. Она узнала, что моя хозяйка Катя уехала к родне, и попросилась: «Не пустишь на квартиру? В общежитии я ничего не сделаю: все время отвлекают». – «Какой разговор, перебирайся», – и Лида по утрам стала приходить в Катин домик. Самая старшая в группе, она имела непререкаемый авторитет. Из отрывочных рассказов я знал, что Лида объездила всю страну, работала на стройках штукатуром и маляром, мастером, в заводском профкоме. Ей были несвойственны колебания и нерешительность. Будучи старостой группы, Лида вступала в переговоры с преподавателями и руководством завода, и самые строгие выслушивали от нее пожелания, шли на уступки. Она подходила к людям по-свойски, душевно и в то же время требовательно. Расположит, очарует товарища и твердо отдает приказ: «В общем, завтра останешься на два часа и закончишь работу. Я должна отчитаться». И возражений не было. Каждый чувствовал в ней силу характера и запас житейского опыта, даже у мужчин не хватало духу спорить или отказаться.

Фролова удивила меня в первые же дни. Она вошла в кабинет и объявила: «Внимание! Начинаем подготовку к шефскому концерту. Мой номер – ария Снегурочки». И выдала такую звонкую и чистую фиоритуру, что я рот раскрыл. «У тебя оперное сопрано, – сказал я восхищенно. – Ты пела?» – «Еще как. Ни один концерт на заводе не проходил без моего выступления. Занималась в вокальном кружке, голос поставила певица-пенсионерка». Музыка нас подружила. Она сразу заметила мою симпатию и ответила добрым вниманием. Девушки даже ревновали: «У тебя Карпусь в любимчиках ходит» – «Карпусь не подводит меня и выполняет все, что положено», – парировала Лида.

Несомненно, в ней жила талантливая актриса. Иногда она напускала на себя такую робость и застенчивость, что прямо на глазах превращалась в 14-летнюю девочку. Этот прием безотказно действовал на преподавателей, завхоза, мастеров, и она получала все, что хотела. Если кто-нибудь пытался использовать ее, она ровным голосом, бесстрастно произносила: «Больше ты ничего не хочешь? Вот и славненько, иди погуляй», – и вымогатель «отваливал». На практике она всегда устраивалась на работу чистую и необременительную. Когда я заметил это, Лида мягко оправдалась: «Я наработалась, Игорек, пусть другие пашут. Знаешь, сколько за нашими спинами дармоедов?»

Лида Фролова, Нэлли Гончаренко, Валя Гук, Вера Кривицкая

(сл. напр.). Вознесенская, 1963

Дни напролет мы работали за одним столом. Я заготавливал продукты и дрова, Лида готовила обеды. Я помогал делать расчеты, она неплохо чертила. Поздним вечером провожал свою «квартирантку» в общежитие, а ранним утром встречал.

Однажды она пришла сердитая и с порога спросила: «Феньку знаешь?» – «Соседку?» – «Ее. Иду, а она у калитки меня поджидает. Только поравнялась, ехидно так спрашивает: Лида, чи справди вы с Катькиным квартирантом поженились? Я и бровью не повела, ты меня знаешь. – А что, говорю, разве плохой парень? – Парень-то добрый, отвечает, да у тебя скильки таких було? Ну, я ей и врезала. Було много, говорю, но такой дуры не попадалось. В общем, Игорек, надо закругляться, а то станица сбесится». Мы знали, что ходят сплетни о наших совместных занятиях, и посмеивались. Даже нравилось дразнить «общественное мнение». Садились за стол и шутили: «Ну что, жена, рыба готова?» – «Подожди минутку, муженек, еще не остыла».

Перед Новым годом вернулась Катя. Вошла, сняла плюшевую телогрейку, развязала платок и, поправляя волосы, заговорила: «Пока шла – чего только не наслушалась. Ты, Лида, не ходи больше. Зачем мне на старости такая слава?» И Лида, быстро уложив вещи, без всяких объяснений ушла. Перед отъездом, на автовокзале, ко мне подошел станичный фельдшер Иван Макарович – плешивый, с набрякшим носом и бегающими глазами, старик. Он подмигнул, осклабился и спросил: «Ну, как студент, хорошо жил с Фроловой?» Я отвернулся и направился к автобусу.