Читать книгу Уроки без перемен. Книга жизни - Игорь Карпусь - Страница 37

После выпуска я не задержался дома. Навалилась тревога о будущем: где придётся работать и жить, как примут в коллективе? Бабуля снова присоединилась ко мне, и в январе 1965 мы высадились на знакомой станции в Лакинке. Я временно оставил бабулю в гостеприимном доме Рубцовых и с направлением на руках отправился во Владимирский совнархоз. Там задумались, куда меня пристроить, и предложили Александровский маслозавод. «Не там ли жил Иван Грозный с опричниками?» – спросил я, и мне ответили утвердительно: «Теперь это промышленный город, есть большой радиозавод». Мне очень захотелось побывать в знаменитом месте, и я согласился. Увы, в Александров я прибыл на автобусе ранним зимним вечером, старина промелькнула за окном и исчезла во мраке. Пожилой сторож провел по заводу, старому и ветхому, с допотопным оборудованием. Он предложил заночевать в своей избе и поставил условие: «Если обрат будешь давать, мастер, так поладим – сдам тебе комнату. У меня все мастера жили». Я не знал, что ему ответить, поужинал картошкой с огурцами и ранним утром выехал во Владимир.

Там и нашла меня судьба. В широком коридоре совнархоза я столкнулся с Н. Головой, главным инженером из Лакинки. Она удивилась: «Ты как тут оказался?» Узнала о моих приключениях и упрекнула: «Эх ты, растяпа. Почему не пришел на завод? А мы тебя ждем». Она тут же оформила направление, и мы поехали в Лакинку.

Я приходил на завод утром, за полчаса до смены, и неторопливо обходил свои владения. Одни мои шаги гулко отдавались в каменной тишине. Сейчас появятся рабочие, застучат машины, и некогда будет сосредоточиться, обдумать, приготовиться. Любил и ночные часы, когда натруженный завод останавливался и затихал. Среди безмолвных стен и механизмов я особенно сильно сознавал себя творцом и вседержителем, по моему мановению начиналось движение и созидание.

Недели через две после вступления в должность мастера аппаратчик Егор пришел на смену подвыпившим. Мне не нравился этот долговязый, с плутовскими глазами, мужик. На любой вопрос он щерил зубы и давал уклончивый ответ. Я заметил, как он неловко и медленно собирает сепаратор, и сделал ему замечание. «Не переживай, мастер, не в первый раз, – успокоил Егор. – Помнишь, как сам начинал?» Ах, вот в чем дело: Егор решил напомнить о своих заслугах, когда инструктировал меня, практиканта, перед уходом в отпуск. Между тем, пошло молоко, надо было запускать линию, а Егор устроил перекур и глядел на меня посмеиваясь из своего угла. Внутри заклокотало, я шагнул навстречу и твердо сказал: «К работе не допускаю и ставлю прогул. Освободи место». Егор поднялся и с дурашливой ухмылкой вышел из цеха. Я завершил сборку, запустил оборудование и довел смену до конца. На следующий день Егор досрочно появился в цехе, но не улыбался и старался меня не замечать.

Вскоре такая же история повторилась с аппаратчиком маслолинии – он просто не вышел на работу. Упаковщица Таня подошла с вопросом: «Что будем делать? Может, послать за Васькой? С ним это часто бывает». – «Ни в коем случае, управимся сами». На маслолинии я еще не работал, но успел приглядеться и не раз беседовал с аппаратчиком, поэтому уверенно выполнил все операции. Я доказал коллективу, что мастер выступает не только организатором производства, но при необходимости может заменить любого рабочего.

С кочегаром пришлось договариваться другим способом. В обеденный перерыв заглянул морщинистый грузный мужик с красным лицом. Он протянул котелок и назвался: «Семен, кочегар. Слышь, мастер, налей-ка мне сливочек». Меня покоробила его бесцеремонность и уверенность, что отказа не будет. «Молока могу налить», – сухо ответил я. «Жалко, значит. Ладно, обойдемся», – с угрюмым вызовом сказал Семен и хлопнул дверью. После смены я направился в душевую, которая располагалась в котельной. Разделся, ополоснулся, намылился и вдруг отскочил: вместо теплой ударила холодная струя. Подождал с минуту и догадался, что это месть кочегара. Чертыхаясь, я оделся и с испорченным настроением вышел из кабины. Семен сидел перед гудящей топкой, курил и даже не повернул головы: здесь хозяином был он. Наутро кочегар снова вырос передо мной и протянул котелок. Я молча взял его и наполнил горячими сливками. Семен оживился и примирительно произнес: «Извини, мастер. Вчера накладочка вышла, больше не повторится».

Я обратил внимание на большие потери обезжиренного молока: часть его возвращалась сдатчикам, другая часть, невостребованная, прокисала и сливалась в канализацию. Между тем, в цехе-пристройке давно простаивало оборудование для сыроделия. Но сыр на заводе ни разу не варили, и когда я предложил пустить обрат в переработку, на меня посмотрели с недоверием. Я не сомневался в успехе, потому что знал сыроделие практически и любил эту тонкую и сложную технологию. В мастерских сделали по моему заказу необходимые инструменты и приспособления, деревянные формы, а механики привели в рабочее состояние сырные ванны с электромешалками, насосы и прессы. В ночной спокойной обстановке я сварил и отпрессовал первую партию нежирного сыра. Поскольку подвалы для хранения и созревания отсутствовали, после непродолжительного ухода я отправлял этот продукт на сырбазу для переплавки, а завод стал получать дополнительную прибыль. Следом изготовил опытную партию кефира, который пришлось разливать по бутылкам вручную. Подвели механики: они не сумели запустить разливочный автомат, и от затеи пришлось отказаться.

И творцу надо было думать о хлебе насущном, 80-рублевая зарплата не располагала к беззаботности. Я работал на молочном заводе и находил, что покупать молочные продукты в магазине нерасчетливо и глупо. Каждый день после смены я нес в глубоком кармане плаща что-нибудь молочное: бутылку сливок, пакет с творогом или маслом. Руки оставались незанятыми, и на проходной меня не проверяли, в отличие от рабочих с сумками. Всем было известно, что проверка ведется для отвода глаз: вахтерам совали сверток и беспрепятственно выносили украденное. Однажды поздним вечером я собирался закрывать завод. Мимо меня шмыгнули две работницы, метнули на пол тугие пакеты и снова вышли на двор. Я последовал за ними и все понял: за воротами дежурил неподкупный милицейский наряд. Я спокойно преодолел проходную и пошел домой. Вслед посветили фарами, но не окликнули, не остановили.

Через 40 лет я продолжаю наблюдать то самое, что видел в ранней молодости. Поздним вечером к дверям кондитерской фирмы подходят с сумками люди, им выносят свертки, коробки, и они скрываются во мраке. Есть и маленькое отличие: я выносил с государственного предприятия, они выносят с частного. Все заверения насчет «священной и неприкосновенной частной собственности» лопнули, как мыльный пузырь.

Наступила осень, и я оставил любимую работу – возмущала несправедливость. Моим рабочим начисляли с выработки продукции в два-три раза больше, и старший мастер, который и в цеха-то не заглядывал, тоже состоял на сдельной оплате труда. Все мои протесты отбивались руководством – не положено. Приехала в гости мать и начала усердно звать домой. Недовольство и обиды взяли верх, и я подал заявление об увольнении. Не удержали ни обещания предоставить квартиру, ни вздохи рабочих, ни Рита. Мне шел 20-й год. Покидая Лакинку, я с грустью чувствовал, что оставляю на владимирской земле свою юность.