Читать книгу Уроки без перемен. Книга жизни - Игорь Карпусь - Страница 42

Ах, если бы можно было сейчас припасть к знакомым лицам, рукам, коленям и повиниться в детской и юношеской самонадеянности, слепоте. Только брал, пользовался, не затрудняясь ответным словом и действием. Это общее свойство молодежи – смотреть только на себя и кумиров, поверх голов, и все же удивляюсь, как механически я жил в ранние годы, как упрощенно и безразлично воспринимал людей. Лишь после 20 медленно стало открываться внутреннее зрение, способность притягивать и отзываться. Впервые этот сдвиг, наверно, заметила Н. А. Онайко.7

В начале августа 1967 мне позвонила добрая приятельница из краеведческого музея Эльза Гущина и спросила: «Хочешь участвовать в раскопках?». – «И ты еще спрашиваешь!» – воскликнул я. «Так иди скорее в гостиницу, тебя ждет начальник экспедиции». Так я познакомился с Надеждой Анисимовной, столичным археологом.

Ей было за 50. Крупная прямая фигура, умные зоркие глаза, доверительная манера общения. Она говорила спокойно и ровно, но каждое слово звучало уверенно и весомо. Весь ее облик воплощал ту силу личности и достоинство, которые даются огромным жизненным опытом и накопленной культурой. С первых же минут я проникся к этой женщине беспредельным уважением.

Она расспросила о работе, учебе и предложила поработать на раскопках в Широкой балке. «Местечко интересное. Вам, может быть, известно, что до революции там был найден бронзовый бюст боспорской царицы Динамии. Я надеюсь выйти на следы античного поселения». И тут же предупредила: «Работа тяжелая, но размеренная, требует внимания и аккуратности. К тому же, немного заработаете».

К вечеру я пешком добрался до Широкой балки. Не считая руководителя, нас было всего шестеро: два московских студента, сотрудник Исторического музея Юрий Михайлович, инженер Володя – давний знакомый Онайко, повариха Дуся и я. Мы натянули палатки, соорудили очаг, выкупались после ужина в море и уснули богатырским сном. На следующий день начальник определила нужное место и расставила рабочих. Мне достался участок в стороне от основного раскопа. Н. А. подходила каждый час, давала указания и, глядя на прямоугольник ямы, шутила: «Интересно, кто погребен в этой могиле? Даже смотреть жутко». Я извлек из каменистой почвы массу черепков и даже горлышко амфоры с обломком ручки. На соседнем раскопе мужчины расчищали каменный фундамент и обнаружили бронзовую женскую головку, из шеи которой торчал клин. Вечерами мы разбирали находки, мыли, шифровали и укладывали в ящики.

Постепенно, во время непрерывных разговоров, прояснилась физиономия моих товарищей. Они были настроены воинственно-критически, давали уничижительные характеристики партийным вождям, высмеивали пропагандистские кампании и укоренившиеся беспорядки. Так я впервые столкнулся с нарастающей волной советского нигилизма, которая шла из столицы. Со многим я был согласен, но коробила неразборчивость в нападках, пренебрежение ко всему, что лежит за пределами Москвы. Как правило, я не вмешивался в пересуды и внимательно слушал, но однажды не выдержал. Студенты начали полоскать экранизацию «Войны и мира», и я коротко возразил: «Напрасно. Это – капитальная вещь». Один из зубоскалов посмотрел на меня с сожалением и притворно вздохнул: «На таких Бондарчук и рассчитывал».

Онайко не принимала участия в обсуждениях, и когда я пожелал узнать ее мнение, она не уклонилась: «Напакостили порядком. Молодежь перебирает, но судит верно, ей не заткнуть рты». Я понял, что внутренне она одобряет своих помощников.

Н. А. заметила мою скованность и находила случаи оказывать мне знаки внимания и симпатии – я расшевелился и стал вести себя более уверенно. Однажды, возвращаясь на раскоп, я нечаянно подслушал то, что говорили обо мне. Юрий Михайлович высказался: «Странный он человек: слушает, а сам помалкивает. Уж не стукач ли он?» Онайко мягко возразила: «Зря вы так думаете. Игорь – простой и открытый парень. Вы подавили его своим апломбом, и он замкнулся».

Я робел перед этой проницательной волевой женщиной. Она ни разу не дала почувствовать разделяющую нас дистанцию, напротив, естественно сложились добрые отношения. Ее расположение возросло настолько, что она без обиняков высказала мне то, что думает об окружающих. «Эти еще не оперились, – кивнула она на студентов, – повторяют чужое». Одного из мужчин она похвалила, но весьма своеобразно: «Работник незаменимый, пашет за троих. Но спросите, зачем он шатается по стране и бросил семью – не ответит. Ну, а этот хорош, пока рассказывает – знает много, – перешла она к музейщику. – А в жизни – мотылек, порхает с цветка на цветок, пока есть нектар».

В день ее рождения я отмахал 30 верст и принес в подарок книгу, а по пути нарвал букет бессмертников. За ужином я угостил Н. А. кружкой ежевики и подосадовал, что она тут же раздала ее: здоровенные мужики и сами могли бы набрать ягод.

Раскопки завершались, Онайко начала паковать полевое оборудование. Мы вдоволь купались в море и грустили о предстоящем отъезде. Москвичи привыкли ко мне и обращались по-приятельски, запросто. А мне не хотелось расставаться только с одним человеком. Надо было зайти в гостиницу и получить у начальника причитающуюся зарплату. Я приготовил цветы и долго ходил по ближней аллее, не решаясь открыть дверь. Застенчивость одолела, я выкинул цветы в урну и повернулся восвояси. Надежда Анисимовна передала мои деньги и простилась через Эльзу.

После экспедиции мы изредка обменивались открытками, она звала меня на новые раскопки, дважды дарила книги по археологии. Я осмелел и под Новый год навестил её дома в Веерном переулке Москвы. Таким же деликатным, душевным предстал передо мной и Николай Иосифович – муж Онайко. Скоро, очень скоро я понял, что такие встречи украшают и укрупняют жизнь.