Читать книгу В песках Хайлара. От Онона до Гирина - Игорь Пушкарёв - Страница 11

3-го июля утром, когда личный состав полка только закончил завтрак, над полевым лагерем понёсся радостно-бодрящий звук трубы:

Всадники-други, в поход собирайтесь,

Радостный звук вас ко славе зовёт.

С бодрым духом храбро сражайтесь,

За царя, Родину, сладко и смерть принять.

– Ну, братушки, генерал-марш играет. Кончились наши мучения. В поход, однако.

Да посрамлён будет тот малодушный,

Кто без приказу отступит на шаг,

Чести, долгу, клятве преступный —

На Руси будет принят как злейший он враг,

радостно пела труба. Радовались и казаки. Всем надоели бесконечные учения под испепеляющим июльским солнцем. Подспудно на сердце лежала тоска по дому, переживания о хозяйстве, об утраченном времени. Каждому казалось, что чем быстрее полк тронется с места, тем быстрее они возвратятся назад, домой. Каждый старался не думать о том, куда же тронется полк, что же там предстоит… А предстояла там тяжелая, изнурительная работа. Ежечасная, ежеминутная, под постоянной опасностью, которую не видишь, но чутко ощущаешь спиной.

Полк облегченной рысью входил в Акшу и, длинной змеёй перетекая по улицам, направился к городской площади. А там уже народу-у-у, пушкой не пробьёшь. Полицейские отжимают толпу к заборам, расширяя коридор для прохода конницы. В голове колонны картинно, чуть свешиваясь на правый бок, войсковой старшина Голенищев-Кутузов-Толстой, заместитель командира полка. Под ним кровный дончак светло-гнедой масти, легко выбрасывая тонкие ноги, зло косит кроваво-налитым глазом. Вздох восхищения всколыхнул праздничную толпу. Ещё несколько минут и полк, слегка погромыхивая копытами, амуницией и оружием, посотенно замер на плацу.

– Слуш-АЙ! – взвыл войсковой старшина, – шашки-и – ВОН!

– Для встречи спр-АВА! На кра-УЛ! – рубил Голенищев-Кутузов.

Как будто молния прорезала плац от края до края – семь сотен шашек единой струёй взлетело над головами и в раз легли на плечо! Далеко на правом фланге показались Атаман Отдела полковник Воробьёв, командир полка войсковой старшина Мациевский, городской голова Филонов, благочинный Георгий Георгиевский. Когда Атаман со свитой, не отнимая руки от козырька фуражки, прошёл вдоль строя, послышалась команда: «Шашки! В нож-НЫ!» – чёткий, одновременный стук головок эфесов о ножны прозвучал винтовочным выстрелом. По лицу Атамана пробежала одобрительная улыбка, а лицо Мациевского светилось от счастья.

– Господа офицеры, вахмистры, урядники и казаки! – обратился Атаман Отдела, – станишники! Поздравляю вас с Походом! Вы идёте защищать свою землю, свою Родину! Враг сейчас далеко, в Китае! Но, если не уничтожить его там, он придёт сюда! Вы живёте на границе. Вы знаете хунхузов, знаете, какие это звери! Если не уничтожить их там, они придут грабить вашу землю, убивать ваших матерей, отцов и братьев, насиловать ваших жён и дочерей! Идите и с честью выполните свой долг перед Царём и Отечеством! -Атаман перевёл дух и закончил, – Сейчас проследуете в храм на молебен! Святая Церковь благословит вас!

– Полк! Музыкантская команда прямо! Справа по три, рысью марш!

А над городом, над степью, над Ононом, улетая в заречные горы, плыл и плыл колокольный звон!

Ворота церковной ограды широко распахнуты. Из дверей Соборного Храма Во имя Святого Николая-Чудотворца показался церковный клир. Певчие на хорах красиво и трогательно вытягивают тропарь Архистратигу Михаилу, и он волной вытекает из просторных дверей храма.

– На молитву! Шапки долой!

Впереди празднично-торжественной толпы обывателей, сияя золотом рясы, драгоценными каменьями на митре, шествует сам отец настоятель Соборного храма Георгий Георгиевский. Ему сослуживает священник Тихон Юдин. Пышная, волосок к волоску, борода закрывает чуть не половину епитрахили. Плывут, качаются над толпой святые хоругви.

– «…и соратай непобедимь христолюбивому воинству нашему, венчая его славою и победами над супостаты, да познают вси противляющиися нам, яко с нами Бог и святии Ангелы Его», – утробной октавой надрывается дьякон Конон Сизых.

Уставшие казаки тихонько переговариваются между собой.

– Сколько же этой церкви лет? – задумчиво спросил Спиридон Засухин, – Поди всех наших предков здесь крестили.

– Мы как-то с дедом на ярмарку в Акшу приезжали, – вспомнил Степан Батурин, – ну и сюда, конечно, пришли, свечку поставили. Так вот, дед рассказывал, что когда её строили, то кирпич делали там, где глину хорошую нашли. Теперь там Кирпишный посёлок стоит. Вот там и делали кирпичи для церкви. Дед помнит, как её строили. Не так уж и давно, лет пятьдесят-шестьдесят, не больше.

– Разговорчики там, – зашипел взводный урядник Токмаков.

А спустя час полк уже широкой рысью пылил вниз по Онону. Кругом расстилалась всхолмленная невысокими сопками, красочная в июльском цветении степь. Высоко в небе кругами ходил огромный, даже в вышине, коршун. Над головами зависали жаворонки, а уши резал неумолчный стрекот кузнечиков. Слева голубой лентой сквозь прибрежные заросли тальника просверкивал Онон. Припойменная зелень отчётливо печаталась на фоне начинающих выгорать под жарким июльским солнцем сопок.

«Хорунжего Иконникова к командиру! – покатилось по колонне, – хорунжего Иконникова к командиру…". Полковой квартермистр, низко упав на переднюю луку, умчался в голову колонны.

– Александр Сафронович, голубчик, на ночь биваком станем верстах в трёх за Усть-Илёй. Возьмите людей, обеспечьте ночёвку.

– Слушаюсь, господин войсковой старшина!

– И вот ещё что, голубчик. Нам придётся ещё одну ночь провести в поле. Где-то в юрту Чиндантской станицы завтра станем биваком. Позаботьтесь, Александр Сафронович.

В семь часов пополудни миновали Усть-Илю и вскоре остановились на ночлег. Здесь столкнулись с довольно серьёзным осложнением – начисто отсутствовали дрова. Нет, без ужина, конечно, не остались, благодаря расторопности того же Иконникова. Он с раннего утра выслал сюда квартирьеров, артельщиков с их котлами и поварами, так что ужин давно уже ждал казаков. Но забайкальский казак всё отдаст за горячий густой чай после ужина. Отдать было что. И было кому. Дров не было.

Не хотелось разговаривать, не хотелось спать. Трофим Забелин, пройдошистый казак Алтанского посёлка, пошептавшись в темноте с Цеденом Очировым, куда-то исчезли. Вскоре Трофим вернулся с котлом ещё тёплой воды – у поваров на махорку выменял, а Цеден в фуражирке принёс нарезанную вётошь и немного аргала. Быстро сообразили чай.

– Цеден, ты где топливо взял? – спросил Николай Минин.

– Э, паря, однако, в степи живёшь, как не понимаешь? Корова ходит, конь ходит, тымэн14 ходит. Днём жарко, в тальник лезут. Туда ходи, там собирай.

– Ты его как в темноте нашёл? По запаху? Или на вкус пробовал? – не унимался Минин.

– Он его из дома в тороках привёз, – хохотнул Спиридон Засухин.

– Э, паря, совсем дурак? – засмеялся Цеден.

От соседнего табора донеслась тоскливая песня:

Течёт речечка, по песочечку

бережочек точит,

С десяток сильных голосов дружно, но негромко подхватывают

молодой казак, молодой казак

атамана просит.

Казаки поют настолько душевно, проникновенно, что и каменное сердце вздрогнет. Молодой, совсем ещё юный, голос летит над басами:

Отпусти, атаман, отпусти домой,

скоро я вернуся,

там соскучилась, там измучилась

милая Маруся!

Низкий, чуть сиповатый голос, увещевает молодого казака:

Отпустил бы я, отпустил тебя

долго ты пробудешь.

Ты попей воды холодной,

про любовь забудешь.

На степь упала роса, и песня в отволглом воздухе не звенит, не бьётся, а томно и грустно ложится на душу:

Пил я воду, пил холодну,

пил, не напивался,

любил девицу черноброву,

ею наслаждался.

Вот ведут коня, ворона коня,

конь головку клонит.

Молодого, да удалого, да

казака хоронит.

Молодого, да удалого, да

казака хоронит.

Над Ононом пополз туман, сначала лёгкими, чуть видимыми волокнами, но тут же густея, скоро скрыл и реку, и прибрежные кусты, и заречные горы. Песня угасла. Лагерь погрузился в сон.

Назавтра и послезавтра целыми днями бесконечная степь перед глазами, однообразное колыхание ковылей, да сизые струи марева, висящие над неумолимо сгорающей степью. Дождей не было давно. Обманчиво затянется небо, поползут облака, сгущаясь и набирая внутренней свинцовой тяжести. И воздух будто сгустится, притихнет в тревожном ожидании.

– Ну, братцы, однако, дождались, ливанёт, должно быть, – несмело улыбаясь, как будто спугнуть боится, гудит Дорофей Салтанов.

– Ладно занесло, ночью беспременно будет. Давно надо, – соглашается Минин.

– Однахо, паря, зря говоришь. Однахо, ничё не будет. Птишка поёт, дождя не слышит. Нога моя ломаная дождя не слышит, – хитро улыбается Цеден.

– Цеден, я тебя сейчас плёткой вытяну, если ты мне будешь погоду портить, – смеётся Семён.

Пятого числа на закате солнца показался посёлок Суворовский, а рядом дымнул паровоз на станции Борзя. Кони, почуяв ночлег, пошли веселее, запотягивали поводья, хрумкая удилами.