Читать книгу В песках Хайлара. От Онона до Гирина - Игорь Пушкарёв - Страница 4

Захар вернулся домой, когда солнце покатилось к закату. На широкой ограде, поросшей мелкой, вьющейся травой, лежали длинные тени. Под навесом младший сын Захара, Семён, строгал головки на грабли. Семён удался не в отца, волосы намного светлее и ростом повыше, да и в лице больше материных черт проскальзывает. Старшему сыну, Андрею, лет двадцать назад срубили дом, и с тех пор он живёт своей семьёй. Захар два года назад схоронил свою Улиту Григорьевну, как-то сразу огруз, постарел, всё чаще посматривает на дом, в котором живёт с семьёй Семёна, и усмехается – похожи стали – почернели оба, в землю растут. Дом этот сто лет назад ставил дед его, Павел Васильевич Пушкарёв, когда только заселяли караул. А ничего ему не делается, только брёвна потрескались, словно сморщились, как сморщился и сам Захар.

– Семён, слышь, ты справу-то проверил? Сурьёзное дело…

– Да, чё мне её проверять, меня не призовут поди-ка, сорок уж почти, помоложе найдутся.

– Вот тебя-то и призовут, дурак, хошь и сорок. Лампасы-то красные носишь? А батарейцев, их всю жисть не хватало. Вот и поедешь опять пушчонкам хобот заворачивать. Ну? Ко всему готовым надо быть.

– Верно, батя, – вздохнул Семён, подсаживаясь с кисетом на бревно, рядом с отцом, – верно говоришь, у самого душа болит. Я уж думал про это. Седло берегу, шашка висит, мундир прошлый год только новый справил, второй у Андрюхи возьму. Бельишко Устя уж хлопочет. Фуражку, сапоги, рубахи – это всё ношеное возьму, не на действительную. Из амуниции кое-что по мелочи прикупить придётся. А вот как с зимней справой быть, ума не приложу. Не спросили у атамана.

– Ты не спрашивал, я спрашивал. Сказано – при полной выкладке. Ты чё думаешь, сбегашь, разобьёшь китайца и к покосу домой? Не, брат, не выйдет. Китайцы, паря, народ шибко упорный. Хитрый, злой. А дошлые, собаки, страсть! Ты не смотри, што мы их тут промеж себя «ходя» зовём, да подсмеиваемся. Зубы скалить – много ума не надо.

– Э, батя, а ты-то откуда знаешь? Вроде, с товаром в Китай не ездил.

– Молодой был, мне на Ононские золотые промыслы часто наряд выпадал, вот там и насмотрелся. Так что, Семён свет Захарыч, готовь. И папаху готовь, и полушубок, и перчатки, всё готовь. А коня того четырёхлетку вороного бери, чем не строевик? Завтра же бегите с Илюхой к Дагжимке, он вам и заикрючить поможет, и объездить наперво. Спасибо отцу скажешь.

– Да ты чё, батя, меня можа и не возьмут ещё, а я буду с неукой возиться. Куда торопишься-то?

– И снова дурак! А если нибилизуют? Ты потом его когда учить собрался? Ить жеребец, не девка, за раз не сломаешь! А тебя не возьмут, ишо лучше. На тот год Илюхе на действительную идти, вот тебе и конь! Строевик! То-то, с отцом спорить придумал.

После ужина Захар Семёныч любил накинуть полушубок и покурить на улице. Возле широких въездных ворот с улицы лежит старый ствол тополя. От частого сидения он лоснится, как кожа на седле. Захар медленно опустился на ствол, достал маленькую китайскую медную трубку на длинном мундштуке, прикурил. За Ононом, над заросшими лесом горами, плывёт, перемежаясь лёгкими облаками, луна. В кустах у протоки шумят, беспокоятся, устраиваются на ночь птицы, да резко гукает дикий голубь. Нагретые за день тополь, вытертый спинами забор, да и сам ночной воздух отдают теплом. Уставший за день и душой, и телом Захар задрёмывает. А мысли всё об

одном. Вспоминает, как сам когда-то на службу собирался. В 1851 году, когда Муравьёв, граф, казачье Войско ставил, Захару уж двадцать пять было, на смотру участвовал. Хвалил их тогда Муравьёв, в пример ставил…

Со своей молодости старческие мысли перекидываются на детей, на внуков. А ну как забреют Семёна? С кем останутся? Илюхе год-два, да и в полк, а Митьке ишо и двенадцати нету.

Думки, одна тревожнее другой, до самой зари клубились в голове, не давая уснуть…