Читать книгу В песках Хайлара. От Онона до Гирина - Игорь Пушкарёв - Страница 3

Онон! Суровая и красивая река Даурских просторов. Из глухих теснин Кэнтейского хребта неспешно катит она свои воды, собирая большие и малые притоки горных речек Юго-Западного Забайкалья. Пополнившись студёными водами таёжных дебрей, величаво входит в Российские пределы возле старинного Верхне-Ульхунского караула. Теперь его дорога на Восток будет лежать через лесостепи, а перед Шилкой и вовсе по голой степи покатится.

Онон – река пограничная. За правой его стороной, горной, лесистой, хмурой, раскинулась древняя Монголия. По левой же долине Онона с незапамятных времён стоят посёлки и станицы караульских казаков – три сотни лет. Стоят наособицу, с другими не смыкаясь, не стакиваясь. Род свой караульцы ведут от коренных казаков, от Ермака Тимофеича сотоварищей.

Предки ононских казаков гуляли по Волге и Дону, бороздили просторы Азовского, Чёрного и Каспийского морей, сидели на Курской да Белгородской засечных чертах. С Ермаковой дружиной пошли на Восток, воевали Кучума, владетеля Сибирского. После всех «перебеищ» с сибирскими ханами, продвинулись остатки Ермаковой дружины в далёкую Даурию, и осели, прижатые к монгольской границе.

Караулы, так назывались казачьи поселения на границе, раскинулись узкой лентой вдоль Онона. Ещё в середине 18-го века Иркутский губернатор генерал-майор Бриль запретил всем, кроме казаков, селиться на границе, поэтому жили караульцы в замкнутой среде. Случалось, брали в жёны девушек из родов конных тунгусов, вольных аборигенов ононских степей. Но казачьи обычаи блюли крепко. А обычаи эти корнями во тьму веков уходят…

Последние годы 19-го века по Онону выдались трудными, словно само время хотело оставить суровую память о себе. Сначала дожди лили, как из ведра. Да так, что все большие и малые притоки Онона вышли из берегов. Притоки горные, вода после дождя валом приходит. Тогда топило так, что не только скот и посевы под воду шли, люди гибли.

А потом как прорвало. На следующий год вышли из монгольских степей дзерены, эта вековечная беда приононского населения. Тысячными стадами в начале весны заполонили не только пастбища, но и в улицы заходили. И принесли с собой моровую заразу на скот. Три года подряд выкашивали стада караульцев чума и сибирская язва. А рубежный, 1900-й год ознаменовался небывалой засухой. Зазеленевшие было степи, выгорели под палящим солнцем и побурели.

«Прогневался Господь…", – тут и там носилось над станичной площадью большой и богатой Мангутской станицы, что вольно раскинулась на левом, степном берегу Онона. Глухо гудит и лениво волнуется площадь – с полудня, на самую жару, объявлен станичный сбор. Собравшиеся, с каких пор, казаки, всяк по своему спасаются от жары, лениво делятся новостями, с громкими щелчками жуют серу. Собаки, увязавшиеся за хозяевами, компании не ищут, развалились с длинно вытянутыми языками кто где. А казаки группируются согласно возрасту.

В большой кучке отслуживших действительную казаков и разговоры хозяйственные.

– Я, было, наладился за протоку ехать, тальник нарубить. А тут ещё неизвестно, сколько протянут, – вздыхает сорокалетний черноусый казак Дий Минин. – И чего тянут? чего не начинают? До ночи канителиться будут.

– Поди кушурских ждут, да и с Нижнего Ульхуна вряд ли успели приехать, – заметил кто-то из казаков. «Кушурскими» в станице, да и не только, называли жителей Среднего Ульхуна, бывшей инородческой Партии. Было у них и второе название – «двоеверы». Дело в том, что раньше там стояла тунгусская казачья партия. Тамошние казаки, тунгусы Сортольского рода, хотя и были крещёны, но со своими богами расставаться никак не желали. В их юртах на почётном месте стояли иконы, а в любую дорогу для оберега за пазухой везли маленького бурханчика.

– Не, кушурских я видел, – пояснил крутившийся под ногами подросток, сын станичного писаря Евлампия Евграфовича Шильникова. – Тятька сказал, что из-за Онона ещё не приплавились. И с Нижнего Ульхуна нету.

Лет пять назад за Ононом вблизи границы, там, где был когда-то Мангутский караул, основали новый посёлок и назвали его в честь и память Наказного Атамана Хорошхина – «Михаил-Павловск». Вот оттуда и поджидали, да ещё с Тургенского выселка (по малочисленности своих атаманов там не было, и на станичный сбор делегировали по одному выборному от десяти казаков).

– И каку холеру он в самое пекло народ согнал, – ворчал в адрес атамана восьмидесятилетний казак Филипп Перфильев, сидя в кучке стариков в тени церковной ограды. – Не мог до вечера подождать?

– Кобенится, атаманство своё кажет, – поддержал его старший брат, Иван Саввинович, белый, как снег, с огромной бородой. Братья Перфильевы из большого рода, живут крепко, да и характер имеют гонористый. Род свой считают от Максима Перфильева, казачьего сотника, ещё в семнадцатом веке с отрядом казаков пришедшего за Байкал. Но родовитостью в караульских посёлках никого не удивишь. Все десять коренных мангутских фамилий могут козырнуть родословной, и Перфильевым вряд ли уступят. Батурины, Богомоловы, Казанцевы, Минины, Пушкарёвы, Рудаковы, Титовы, Шильниковы, Шишкины – все корнями уходят к казакам Ермака Тимофеевича. У многих, если не у всех, висят в переднем углу, заключённые в старинные рамки, витиевато писаные родословные.

Господь не обделил братьев долголетием, вон и сейчас глубоко дремлет в холодке их старший брат, Пётр Саввинович. Девяностолетний зауряд-сотник, он когда-то, лет шестьдесят назад, заведовал караулом. Сам-то он об этом вряд ли и помнит, а вот братья помнят и козыряют при случае.

– Не, погоди, кажись дело важное, пылит по тракту кто-то, – разглядел зоркий не по годам Захар Пушкарёв. Невысокий, кряжистый, с кривоватыми ногами, семидесятитрёхлетний Захар сильно смахивает на монгола. И кличку такую же носит – «монгол». Его бабушка по матери была чистокровной тунгуской, дочерью князя Ивана Гантимурова.

Тем временем к площади подкатил пароконный ходок, из которого вышли три казака и принялись отряхивать друг с друга дорожную пыль.

«Нижне-Ульхунский атаман», – обронил кто-то. Это, действительно, приехал поселковый атаман Николай Силинский.

А жар давит. Зыбким маревом колышется над кучками собравшихся, печным жаром дышат камни церковной ограды. Но вот на пороге правления показались станичный атаман Фёдор Васильевич Богомолов, почётные станичные судьи: урядник Иван Пушкарёв, урядник Фёдор Чупров, казак Иван Шунков и ульхун-партионский поселковый атаман урядник Доржи Пунцуков.

«Станичники! – обратился атаман к сразу притихшей толпе, – из отдела получена важная бумага. Значить, в китайских городах и в разных ихних провинциях взбунтовались»… – малограмотный, но очень любящий поговорить, атаман долго и мучительно вспоминал, кто, же именно взбунтовался, зверски поглядывал на окна правления. Ему на помощь пришёл Иван Пушкарёв, вместе «важную бумагу» только что читали, но с непривычки выговорить слово «ихэтуани» и у него не получилось. Почуявший неладное писарь выскочил на крыльцо и быстро разъяснил, что происходит в Китае и зачитал приказ о мобилизации.

«Господа казаки, – снова взял слово атаман, – значить, объявлена нибилизация льготных казаков. Мы будем формировать 3-й Верхне-Удинский казачий полк. Нибилизация начинается с завтрашнего дня, то исть с 12 июня1. У кого казаки в отлучке – даю трёхдневный срок собрать. Значить, сегодня же проверить всё обмундирование, амуницию, свою и конскую, что не достаёт – купить. 15-го с утра объявляю смотр. Охрану границы распределить между казаками из разряда ополчения. Малолетки пойдут к ним в помощь» – голос Фёдора обрёл привычную твёрдость.

Больше всего атамана беспокоило то, что отдельные казаки не сберегли коня, или, упаси Бог, седло. Но сейчас на душе полегчало – помнят устав, никто не заявил о прорухе. Спрашивали про разное, о чём-то волновались, но это всё обыденное, это всё пустяки.

– Ну, вот, вроде, и всё. Господа старики, дозвольте заканчивать?

– Заканчивай, чего там. Дозволям. Утро, оно вечера мудренее…