Читать книгу В песках Хайлара. От Онона до Гирина - Игорь Пушкарёв - Страница 5

С давних времён казаки ононских караулов приспособились держать большое количество всевозможного скота, не слишком беспокоясь о больших запасах сена для него. Накашивали возов тридцать-сорок, вывозили домой, чтобы продержать зиму дойных коров с подсосыми телятами, десяток овечек, да рабочих коней. Весь остальной скот, гулевой, по договору из года в год отдавали под присмотр тунгусам-хамнеганам, что в изобилии кочевали вокруг.

Конные тунгусы Сортольского, Вакасильского, Луникирского родов обитали в верховьях Онона задолго до появления казаков в этих местах. Их и прозвали конными, в отличие от оленных эвенков и бродячих охотников орочёнов, за то, что водили тучные стада коров и большие косяки лошадей.

Мангутские казаки с незапамятных времён держали гулевой скот в табунах ясашных тунгусов, кочующих по Онону. Вблизи Мангутской станицы в Тарбальджейском урочище обитали хамнегане большого рода Баохошёл. Пушкарёвы уже много лет сдают весь гулевой скот и нерабочих коней тунгусу из этого рода – Дагжимке, что кочует по Хурул-Тэкему. С его дедом и сдружился близко отец Захара, Семён. А случилось это так.

Семён был ещё совсем молодым парнем. Жили тогда шибко худо. Хоть и прошло более трёх десятков лет с тех пор, как стали обживать Мангутский караул, а казаки всё не могли оправиться. Поначалу сколько лет пробовали хлеб сеять. И без того разорённые переездом, от этой затеи приходили в ещё большую бедность. Земля – сплошной камешник с песком. Летом дождевая вода как сквозь решето уходила вглубь, оставляя корни посевов один на один с палящим солнцем. А солнце за Байкалом каждый день светит, редко когда тучами или хмарью затянется. Так и выгорит пшеничка, либо другой какой злак, жидким веничком вместо тучного колоса выйдет осенью. А зимой по степи такие ветра дуют, что если и выпадет какой снег, то сейчас же унесут его бесследно. От лютых морозов ничем не покрытая земля трещинами в ладонь шириной покроется. Какая уж тут пшеничка.

Помучились, помучились с посевами, да и плюнули. Но, Господь не без милости. Травы богатые, к здешнему климату привычные, хорошо за лето вымётываются. Скот так выгуливается, что осенью, адали2 тебе печка, ходят. А зимой, в голой без снега степи, животина прошлогодней вётошью питается, с тела не падает. Со временем и перешли ононские караульцы от земледелия к скотоводству.

Семён с отцом Павлом Васильевичем, тоже стали обрастать хозяйством. Появилось десятка три овечек, десяток коров, пара коней. Всю зиму возили лес из-за реки, а через год «с помочью3" поставили дом-пятистенок, перебрались из избёнки со слюдяными окнами.

Однажды, ясным зимним днём на голубом, без пятнышка, небе вдруг появилось облачко, которое стало стремительно темнеть и разрастаться, а вскоре уже небо из голубого обернулось свинцово серым. Попрятались птицы, воздух стал сырым и тяжёлым. Увидев, как пёстрая свинья охапками таскает в гайно сено, Павел Васильич сказал сыну:

– Семён, седлай коня. Ищи баран, гони домой. Однако шулюкан4 будет.

Семён нашёл овец в большой пади вёрст за семь от станицы. Уже на пути туда ветер усилился настолько, что приходилось прятать лицо в ворот полушубка. Сначала сухие мелкие, как иглы, снежинки больно секли лицо, а потом снег повалил хлопьями. Бараны, послушно шедшие в направлении дома, повернули по ветру. Напрасно Семён теснил грудью коня переднего барана, тот, то пролезая под брюхо коня, то огибая его, бессмысленно двигался в направлении ветра. Вся отара, облепленная снегом, едва видная сквозь канитель снежной метели, шла за ним.

Скоро замерзли ноги. До немоты стыли колени, ледяной ветер забирался под полушубок, мгновенно унося запасы тепла. Семён слез с коня, побрёл сквозь снежные набои, запинаясь и падая. Плотная стена снега и ветра со свистом и воем носилась вокруг, поминутно меняя направление. Казалось, что снег шёл отовсюду: и сверху, и снизу и со всех сторон по очереди. Пальцы рук в шубных рукавицах больше не отогревались, как Семён ни поджимал их. Надев повод на локоть, он попытался втянуть руки в рукава, ничего не получилось. Коченея с каждым шагом, не чувствуя пальцев ног и изнывая от боли в пробиваемых ветром коленях, Семён безвольно двигался за отарой. Он уже и отдалённо не представлял, в какой стороне находится дом и куда движется отара.

Вот тут-то, на счастье молодого парня, и наткнулся на него дед Дагжимки, Аюша Болотов, который с отцом Болотом также следовали за гуртом коров с телятами. Хотя, в отличие от молодого казака, тунгусы знали, что делают. Скот – не бараны, его в любую пургу можно оттеснить, прижать к сопке в защиту от ветра, загнать в глухой распадок. Этим и занимались сейчас отец с сыном.

Тунгусы подхватили под руки ничего не соображающего парня, взяли за повод его коня, покрытого непроницаемой коркой заледенелого снега, и повели вслед за гуртом скота. Его отару бросили на произвол судьбы, так как из многовекового опыта знали, что с баранами в такой ураган не совладать, не сладить. Вскоре оказались в распадке, со всех сторон защищенном от ветра. Завернув Семёна в потник, Болот заколол прихваченную с собой из брошенной отары овцу, пригоршнями черпал горячую кровь, силой поил ею Семёна, силой же пихал ему в рот куски дымящейся паром печени и жирных почек.

Обезумевший от горя и радости Павел Васильевич не знал, куда посадить, чем угостить и как благодарить спасителей. Те же со спокойными лицами молча ели и пили, изредка перебрасывались ничего не значащими словами, словно не видели чего-то необычного в произошедшем. А когда после пурги Аюша пригнал всех его овец в целости и сохранности, до слёз растрогался честным поступком тунгусов и поклялся в вечной дружбе. Дружба и вправду завязалась крепкая, да и вечная, так как со временем перешла на детей и внуков. И вот уже внук Семёна Павловича, Семён Захарович возит своих детей на гости к семье внука Аюши. На православные праздники и Аюша с семьёй частенько гостит в семье Пушкарёвых.

Утром, чуть свет, Семён поднял парней, Илюху с Митькой, чтобы ехать на угульджен, к Дагжимке. Отправил сынов чаевать, а сам пошёл через дорогу к брату. Андрей на два года старше, его не призовут, разве только в ополчение. Открыв ворота, сразу увидел сноху, Дарью Никаноровну, которая с подойником в руках направлялась во двор. Когда-то Дарья была отменно красивая деваха, многие парни заглядывались да приставали, а вот выбрала Андрея. Семён почувствовал какую-то гордость за брата, тёплая волна окатила сердце.

– Долго спите, сношенька дорогая, коровы-то все в поле уже. Аль вы другу породу выдумали? – съехидничал Семён.

– С твоим братом поспишь, как же. Давно на ногах. Молодуха наша ночью отелилась, сдоить надо. Телёнок-то ишо не сосёт, а вымя уже распёрло. Видно угадали с коровой.

– Ну, дай Бог, дай Бог! Слышь, Дарья, погоди на час, чё сказать тебе хочу. Чтоб без Андрея. Примечаю я, девка, что шибко уж Мишка, Павла Минина сынок, вокруг Наташки, стервец, крутится. Смотри, девка, кабы беды какой не вышло. Ей, ить, ишо шестнадцати нету, какие женихи в эту пору? Андрюхе-то не говори, я тяте тоже не стал говорить. А то сейчас прибежит, костылём грозить. А то давай, я с его отцом поговорю, он ему ноги-то выдернет.

Илюха уже запряг Гнедка в телегу, ждали отца. На крыльцо вышла Устинья Устиновна, и по её поджатым губам Семён понял, что жена всё ещё сердится.

– Семён, оставь Митюшку, мал он ещё по заимкам ездить. Да и боюсь я этих диких коней, не дай Бог захлестнёт. Не доглядишь, подлезет, грех-то какой!

Семён привёз Устинью из-под Читы, с Титовской станицы. Ни тунгусов, ни их табунов она там и в глаза не видела и поэтому испытывает к ним страх и неприязнь.

– Перестань, мать, он уже большой, он казак. Поди в дом, Устюша, нам ехать надо.

По дороге Митюшка привязался к Семёну:

– Тятя, а расскажи, как будем коня икрючить?

– Так мы-то не будем, у нас и коня такого нет. Дагжимка сыкрючит.

– А какой конь нужен?

– О, это шибко умный конь. Он сразу понимает, какого именно коня хочет поймать хозяин, и будет гоняться только за ним. Ну, да сейчас сам всё увидишь.

В вершине пади мирно стоят две юрты. За ними виднеются большие хоттоны – у Дагжимки много скота. Возле юрт развалились две собаки, которые сначала кинулись на приезжих, но голос из юрты их угомонил. Вскоре оттуда вышла женщина в засаленном тырлике5 и уставилась на приехавших.

– Здравствуй, Дарима!

– Мэндэ, тала! Дластуй, Семён-ка!

– Ну, как жизнь? Где Дагжимка? Чё, араку6 сидишь?

Возле одной из юрт разложен очаг, над которым установлена необычная конструкция. Над огнём, на больших круглых камнях установлен котёл, обычный круглый, какие найдёшь в каждой бане. На этом котле установлена деревянная кадка конической формы, причём нижний обод кадочки точно совпадает с ободом котла и стык даже промазан тестом. На верхнем ободе кадочки установлен точно такой же котёл, только гораздо меньшего объёма. Из боковой стенки кадочки выходит деревянный желобок, с которого в подставленный торхон тоненькой струйкой стекает запашистая жидкость. В воздухе плавает кисловатый запах перекисшего молока.

– Сидю маленько. Дагжимка коней пригонит.

Вскоре из-за бугра послышался слитный гул и к стоянке выметнулся табун разномастных лошадей. Косяк привычно крутнулся и остановился невдалеке. Семёна не поразило и не удивило то, что полудикие кони не пробежали в степь, не двинулись в сторону, а послушно остановились, словно ждут волю хозяина. Он знал, они так делают каждый вечер, привыкли.

Кочевавшие между ононскими караулами конные тунгусы веками выработали особый способ сбережения своих поголовий от волков – маначенье. Пасущиеся стада к вечеру подгоняют к месту стоянки – угульджену. Овец и коров с телятами запускают в хоттоны, гулевой скот укладывается возле, а лошади сгруживаются в косяки. Два дежурных тунгуса заседлывают коней, обязательно жеребцов, так как они лучше чувствуют близость волков. Один тунгус всю ночь будет охранять хоттоны7 и ночующий возле них скот, а другой с косяком лошадей отправится в степь, где тоже до рассвета будет ездить вокруг пасущегося табуна. Этих сторожей, как и их жеребцов, тунгусы называли маначинами, или маначин-ами. Ну, а пока маначины, заседлав жеребцов, будут ужинать и готовиться к ночному дежурству, косяк спокойно ожидает на стоянке.

Когда из степи прискакали два взрослых сына, Дарима пригласила обедать. Все расселись вокруг расстеленного прямо на траве потника8, калачиком подогнув под себя ноги. Хозяйка поставила посредине большое, до черноты засаленное, деревянное блюдо, на котором большими кусками высилась гора варенной баранины. Митьша со страхом и удивлением смотрел, как маленькие дагжимкины ребятишки берут из деревянных блюд огромные куски мяса, впиваются в них зубами и остро отточенными ножами отрезают куски прямо возле губ. А из угощения особенно понравилась урма9. Уже по дороге домой отец рассказал, как она приготовляется. Вообще-то это пенка с топлёного молока, только очень толстая и жирная.

После обеда мужчины отправились ловить коня. Перед этим старший сын хозяина Бату поймал икрюшного коня (Илюха сказал, что он стоит в два раза дороже обычного), заседлал его и с икрюком в руках поехал к косяку. Икрюк – это толстая берёзовая палка в три аршина длиной с привязанной к ней ременной петлёй. Полудикий табун тронулся в степь. Икрюшный конь довольно быстро понял, что цель – вороной жеребчик, и устремился за ним, как приклеенный. Дикарь пытался найти укрытие в середине косяка, но конь грудью врезался в косяк, попутно кусая и сбивая мешающихся кобылёшек. Вскоре он настиг воронка и начал грудью прижимать его к косяку. В это время Бату ловко накинул петлю на шею жеребчику и стал, перебирая руками по древку икрюка, осаживать коня. Полузадушенный дикарь резко остановился и упёрся. В это время Жаргал, младший брат Мунку, схватил жеребца за уши, а подоспевшие мужчины повалили его на землю и накинули узду. Не успел жеребец вскочить, как Жаргал прыгнул ему на спину. Чего только ни вытворял испуганный конь: и вставал свечой, и бешено кидал задом, но ничто не могло ему помочь. Вцепился парень, как клещ, и нещадно охаживает дикаря плетью по крупу. Наконец бешеным галопом уносит жеребец всадника в степь и скрывается за горизонтом.

В тревожном ожидании проходят два часа, и вот к юрте бодрой рысью подкатывает Жаргал. Жеребец, широко раздувая ноздри, тяжело и часто носит боками, шерсть в пахах потемнела и закурчавилась. Но уже видно, что между конём и всадником наступило полное взаимопонимание.