Читать книгу В песках Хайлара. От Онона до Гирина - Игорь Пушкарёв - Страница 8

Верхне-ононская сотня, пополненная мангутскими казаками, прибыла в Акшу уже ближе к вечеру. Сколь ни старался атаман спихнуть призывников до свету – не получилось. Как и ожидал Фёдор Васильевич, больше половины явились к месту сбора не проспавшимися. И вместо того, чтобы отправлять новобранцев, пришлось проверять, не забыл ли кто дома какую амуницию, не засунул ли в торока четвертинку. Соседские казаки, ночевавшие в школе, тоже, как выяснилось, ночью пили, видимо, с собой привезли. Тут и там вдруг вспыхивала песня, кто-то и на круг вприсядку выскакивал. Чернявенький щуплый казак в широченных, в три полосы, диагоналевых шароварах, должно быть бальджиканский приискатель, всё задирает то одного, то другого. В форсистые хромовые сапожки стекают широкие, чуть не в два вершка, алые полосы батарейских лампас. Мягкая голяшка сапог сбита в складку едва не до каблуков, оттуда выглядывают уголки бархатных портянок. Дурным своим характером приискатель вскоре бы и напросился, но гвардейского роста чубатый вахмистр покачал перед его носом пудовым кулаком и в раз угомонил. Долго носился атаман с вахмистрами вдоль строя, проверяя то и то, изрядно пересыпая крикливую речь матом. Наконец всё уладили, увязали и сводная сотня с песней, свистом и уханьем тронулась рысью.

Пока хмель гулял в кровях, ехали хлёстко, перебрасываясь шутками и прибаутками. Но затем прыть поубавилась, а вскоре и вовсе исчезла. С горем пополам дотянули до Нарасунского посёлка и, миновав, остановились на привал. Призывников сопровождали вахмистры Силинский и Перфильев. Командовал вахмистр Букукунской станицы Алтанского посёлка Александр Курбатов, приведший казаков в Мангут вечером. Коней, стреножив, отпустили на попас, наскоро соорудили таганы12, навесили котлы над огнём. Тут Перфильев из седельной сумы достал четверть, взбодрил казаков и велел три часа отдыхать.

Утром оказалось, что верхне-ононские казаки прибыли на сборный пункт первыми. Курбатов сходил в штаб, долго мыкался там, получил какой-то нагоняй и вернулся злой, как собака. Оказалось, как это часто бывает, зря оторвали много людей от полевых работ. Привезли какие-то не те списки или вообще не привезли.

Казаков поставили на довольствие, разбили по взводам и нарядили строить палаточный городок под руководством хорунжего Иконникова, исполняющего обязанности квартирмистра 3-го Верхне-Удинского казачьего полка. Двадцать шесть человек отправили обратно в станицы. На эту тему впоследствии долго распекал станичных атаманов войсковой старшина Подгорецкий, помощник атамана отдела. Упрекая атаманов в том, что их ничему не научил опыт предыдущих мобилизаций, Леонид Семёнович напоминал, как дороги время и рабочие руки на земле. Что не следует перестраховываться и без нужды заставлять людей не только отрываться от работы, но и зря проделывать стовёрстное расстояние.

Несмотря на весь психоз и горячку, сопутствующую всякому формированию и переформированию, казаки сразу же почувствовали всю строгую размеренность жизни воинского формирования. Начались бесконечные учения, перемежающиеся спортивными занятиями, чисткой оружия и уходом за лошадьми. Занятиями руководили младшие офицеры полка, хорунжие Куклин, Григорьев, Кондратьев, Малых, зауряд-прапорщики Номоконов, Кычаков, Бутин.

Семёна зачислили в 1-й взвод 6-й сотни. Многие, как и он, были батарейцами, на действительной их к строевой службе не готовили. Батарейцы было возроптали, но их предупредили, что в пути переведут в батарею. А пока придётся быть как все.

Ежедневно полк выходил на полевые занятия. Пожилые казаки давно забыли не только приёмы джигитовки, но и сам-то Устав строевой казачьей службы. Каково же было батарейцам, дня не служившим в полках. Полевые занятия проводили командиры сотен. В 6-й сотне командиром был сотник Бекчурин, затянутый в рюмочку татарин откуда-то из оренбургских степей. Лошадей любил до дрожи в коленках, джигит отменный, того же требовал от казаков.

В первый день занятий разбились на смены по двадцать человек. Отрабатывали аллюры – езда рысью, намётом, в карьер. Вспоминали, как нужно делать вольт, ведь этим приёмом казак «маячит13». И в первый же день выяснилось, что кони у казаков старших возрастов в строю никогда не были. Конечно, в вину казакам этого никто не ставит, коня они только до тридцати лет обязаны иметь, а дальше уж и купить можно. Да и время для обучения ещё есть. Вот и поёт гортанным голосом сотник Бекчурин: «Справа по одному! На три корпуса дистанции… Рысью! Марш!»

Когда кони освоили аллюры, приступили к преодолению препятствий. Холодеет у Семёна сердце, когда разгонит Яшку в карьер и несётся к канаве, не зная, как поведёт себя вчерашний дикарь. Но всё больше и больше нравится ему конь. Нравится своей «неистомчивостью», ровным и скорым шагом, как на ладони несёт, а главное – своей выносливостью. Командиры особый упор в занятиях делали на отработку навыков, которые пригодятся в боевых условиях на сложной, пересечённой местности. По всему было видно, что и казаков и коней спешно, но обстоятельно готовят к действительным боевым действиям.

Батареец Семён, не знакомый с полковой школой, быстро понял, что главное в обучении – освоить полевую езду. Умение с ходу, не меняя аллюра, брать препятствия, использовать при движении складки местности, выбирать аллюр, применяясь к условиям местности и проходить быстро большие расстояния, сохранив при этом свои и конские силы, может когда-то спасти жизнь. Поэтому и осваивал новое и забытое с упорством и рвением. Вечером засыпал, как в омут проваливался, не слыша шуток и разговоров станишников.

От острого глаза Семёна не ускользнуло, как старые казаки, под сорок всё-таки, с ходу выполняют упражнения, которые, казалось, напрочь забыли. Оружием, шашкой, пикой ли, винтовкой владеют так, как будто только с действительной.

29-го июня, на три дня раньше срока, полк завершил формирование. Ещё два дня до одури брали препятствия, занимались джигитовкой, рубкой лозы. Ходили в атаки на пехоту и на артиллерию, разворачиваясь лавой в приононских степях. Втягивались и люди, и кони.

– Слышь, Семён, молодым себя чувствую. Будто и со службы ещё не возвращался. Однако снова жениться надо, – подхохатывал на коротких привалах Колька Минин, земляк мангутский, и начинал приставать к молчаливому, серьёзному Дорофею Салтанову.

– Ну, чё, старовер, чеврей накопал? (верхне-ульхунских звали чеврями).

– Отвяжись, не до тебя, – огрызался Дорофей. Он ещё с вечера страдал животом, сейчас, вроде, одыбал, но выглядит неважно.

– Сходил бы ты к фершалу что-ли, – посочувствовал ехидный Колька, – ить смотреть на тебя тошно.

– Отстань, перебьюсь как-нибудь, – Дорофей не верит докторам. Два года назад, когда чума косила скот, дочурка Дорофея попила молока и сгорела от непереносимого жара. Станичный фельдшер дневал и ночевал возле девчушки, но спасти не смог. Молоко ли было причиной смерти или другая какая напасть, но Дорофей озлобился на весь мир, на докторов особенно.