Читать книгу В песках Хайлара. От Онона до Гирина - Игорь Пушкарёв - Страница 15

– А ить, кажись уж месяц, как мы под шашкой? А, Семён? Ты когда из дома-то отбыл? – лез с разговорами к Семёну земляк Пашка Перфильев. Семёна вчера перевели канониром-наводчиком ко второму орудию в 1-й взвод 2-й Забайкальской казачьей батареи. Тут же Семён вспомнил отца и его пророчество, подумал: «Сквозь землю видит, старый! Как они там?» Здесь и встретил Пашку. Форсистый казачок Нарасунского посёлка Акшинской станицы, когда-то закончил Иркутскую военно-фельдшерскую школу, служил в Мангутском лечебном пункте младшим медицинским фельдшером. При объявлении мобилизации отбыл в Читу на сборный пункт артдивизиона. Сейчас его готовили на должность старшего медицинского фельдшера. Павел был несказанно рад и горд, однако, простой и открытый по характеру, не задавался. При открытии вакансии должность сулила немалые выгоды, почти двести рублей жалования. А в боевых условиях положен усиленный оклад, это за вычетами 276 рублей 30 копеек на руки – отдай и не греши!

– Однако месяц и есть, – ответил ещё не совсем проснувшийся Семён, – кто ещё из станицы в батарее есть?

– Цыренжап Тынжиев, ну, да ты его видел. Да Семён Потехин.

– Сенька? Сосед мой? Он здесь? – удивился и обрадовался соседу и тёзке Семён.

– Здесь, как же, – загадочно улыбнулся Павел, – канониром в ветеринарной прислуге. Коням промежность подтирает.

Уловив злорадство в голосе Павла, Семён вспомнил, что в прошлом молодой ещё Сенька Потехин подложил Павлу какую-то свинью, а потому особого значения словам его не придал. Мало что по злобе человек наговорит. А Сенька и впрямь в беду попал.

Служил Семён вестовым у командира артдивизиона полковника Шверина. Лихо заворачивал на шверинской тройке по улицам Читы, позвякивая шпорами, галантно подсаживал в коляску с кожаным верхом мадам полковничиху и двух её прелестных дочек. Стройно восседал на козлах коляски, покачивая широкими плечами перед глазами млеющих гимназисток. На свою беду Семён родился красивым казачком. Русый чуб ломал козырёк лихо посаженной фуражки, голубые глаза смотрели нагло и чарующе ласково. У подъезда лихо спрыгивал и, подавая девушкам руку, говорил воркующим, горловым голосом, чуть касаясь аккуратно подстриженных усиков: «Пожалуйте, мадмуазель Лиза! Осторожнее, мадмуазель Катя!».

Лизанька была девушка впечатлительная, на ласку отзывчивая. И глазом моргнуть не успела, как по уши влюбилась в лихого казака. Июльской зарёй полыхают щёки бедной девушки, как только увидит чуть раскачивающуюся походку Семёна, аккуратную щётку подбритого затылка. Цепкий и ласковый взгляд Семёна насквозь прожигал сердце погибающей Лизаньки. И прожёг!

Объяснение состоялось на берегу Ингоды, куда приехали Семён с Лизой на верховую прогулку. Страстные слова перемежались горячими поцелуями, головы обдавало жаром близкого несбыточного счастья. Жаркие прикосновения отбирали остатки разума и снова неудержимо сливались в поцелуе. Взаимные клятвы, счастливые слёзы, и бездна разверзлась под ногами влюблённых…

Долго и молча собственноручно хлестал полковник на конюшне арапником своего несчастного вестового, а потом отправил его к Фолимонову, наказав замордовать службой так, чтобы небо с овчинку показалось.

После завтрака, набивая в фуражирку зелёную свежескошенную, а оттого одуряюще душистую, траву, Семён окликнул своего тёзку Потехина:

– Слышь, тёзка! Какое число сегодня?

– С утра одиннадцатое было, – лениво пошутил Потехин.

– Ну как, тесть письма-то пишет? Не забыл ещё? Или с глаз долой – из сердца вон? – глаза бомбардира Бянкина Ивана смотрели на Степана умно и насмешливо. Казак Титовской станицы Иван Бянкин в батарее слыл за искусного наводчика, был человеком умным и решительным и, в то же время, колюче-насмешливым. Но не успел огрызнуться Сенька, как заиграла труба: «Всадники-други, в поход собирайтесь…».

Солнце ещё не успело оторвать жаркое брюхо от голых сопок, как по дороге на Абагайтуй длинной змеёй вытянулся шестисотенный полк. С небольшим интервалом за ним тронулась батарея. Казаки полковой музыкантской команды, взбодрённые прохладой утра и предстоящим переходом, играют марши, кони бодро покачивают головами, брякая удилами. Жарко горят бляхи на нагрудниках вычищенных коней, в такт шагу поскрипывают седельные арчаки. Сотенные значки трепещут от утреннего ветерка, редко всплёскивается песня.

Как только покинули суворовский посёлок, офицеры собрались в голове колонны. Вчера правления 1-й и 2-й Чиндантских станиц, вкупе со станционным начальством и служащими, закатили прощальный ужин с обильными закусками и возлияниями. Что греха таить, нашлись офицеры, которые весьма злоупотребили станично-станционным гостеприимством. Поэтому настроение полкового и батарейного начальства резко отличалось от казачьего. А в сотнях, оставшихся под присмотром вахмистров и взводных урядников, шрапнельными разрывами перекатывался смех.

Об офицерах разговор особый. Своих офицеров в громадном Забайкальском Войске всегда не хватало. Перед Походом прислали в Войско из Казанского округа двадцать два офицера. Наказной атаман генерал Мациевский, принимая прибывших командиров, прямо заявил им: «В Походе пить воздержитесь. Имейте в виду, что забайкальский казак самолюбив, и потому рукоприкладством заниматься нельзя. Как бы ни вышло несчастья».

Но пагубная страсть возымела действие над здравым смыслом, вот и мучаются теперь господа офицеры. Хотя слова Атамана о рукоприкладстве запомнили крепко и вольностей не допускали. Впрочем, в 3-м Верхне-Удинском полку почти все офицеры были свои, забайкальские. А их недостаток пополнили прекрасными, по отзыву начальника отряда, офицерами из Оренбургского казачьего Войска.

Батарея, слепя на солнце медными частями, погромыхивая лафетными буферами и колёсными осями, бодро катила вслед за полком. Шесть лёгких полевых пушек легко тянут шестёрки широкогрудых упряжных коней. Батарею перед походом перевооружили новыми, модернизированными 87-ми миллиметровыми пушками образца 1877 года. Серьёзные доработки привели к тому, что пушку с полным правом теперь можно будет отнести к разряду скорострельных, за её способность выпускать восемь снарядов в минуту.

Следом, в облаках пыли, везут запасной лафет, запасные ящики, артиллерийский обоз. С обозом по первости много было мороки. По правилам полагается, чтобы повозки шли в колонне на дистанции не менее трёх шагов за предыдущей. Но обозные казаки об этом думали меньше всего. Примотнёт к задку двуколки чумбур своего коня и сам в эту же двуколку залезет – с односумом о жизни толкует, цигаркой дымит. Плевать ему, что по тем же правилам полезного груза на двуколку полагается не более тринадцати пудов, а он сам, боров обозный, не менее пяти пудов весит. При малейшей остановке его конь ударяется коленями об остановившуюся повозку, задирает голову и высаживает оглоблей задок у двуколки. В драку кидаются односумы, только что мирно курившие, за грудки друг дружку таскают. Коня кулаком в сопатку тычут, волком ободранным обзывают. Словно с неба свалившийся батарейный вахмистр и им обоим норовит морды начистить.

С полудня с запада стали наползать чёрные тучи, порывы ветра покатили по степи огромные шары перекати-поля. А вскоре и первые крупные капли дождя с сочным стуком ударили на дорогу. Оправдывая пословицу «Ранний гость до обеда, а поздний на всю ночь», дождь зарядил надолго. Двигавшийся впереди полк в восемьсот коней размесил дорогу так, что орудия в буквальном смысле плыли по глинистой каше, наматывая на колеса по полпуда грязи. Обессилевшие лошади с трудом вытаскивали ноги из громко чавкающего месива. Насквозь мокрые казаки нахохлились в сёдлах, как воробьи под застрехой, не слышно разговоров, шуток, не сверкнёт огонёк цигарки. Потоки ледяной воды скатываются за воротник, в шаровары, в сапоги. Неуёмная дрожь сотрясает каждую клеточку. Всех, от командиров до обозников, мучает одна мысль, одно желание – поскорее дойти до тепла, обсушиться, кружкой горячего чая согреть смёрзшиеся внутренности.