Читать книгу Церковь в истории. Статьи по истории Церкви - Иоанн Мейендорф - Страница 44

Святой Петр: проблема первенства
Рим и православие: по-прежнему ли существует проблема «авторитета»?
1. Раскол: две экклезиологии

Оглавление

Один из самых удивительных фактов, касающихся схизмы между Востоком и Западом, – невозможность ее датировки. В совместном заявлении папы Павла и патриарха Афинагора, опубликованном 7 декабря 1965 г., события 1054 г. сводятся к реальным, в действительности совершенно незначительным масштабам.

Среди препятствий, существующих на пути развития братских отношений доверия и уважения (между церквами), мы видим память о решениях, действиях и печальных инцидентах, приведших в 1054 г. к приговору отлучения патриарха Михаила Керулария и двух других лиц легатами римского престола с кардиналом Гумбертом во главе; тогда легаты подпали под аналогичное осуждение константинопольского синода. <…> Сегодня мы должны признать, что осуждения эти относились к определенным лицам, а не к церквам; их целью не был разрыв церковного общения между римским и константинопольским престолами[374].

Из этого текста о «снятии анафематствований» явствует, что авторы усматривают в событиях 1054 г. довольно случайный характер. В 1054 г. раскола между Церквами как таковыми не произошло. Текст Гумберта включает осуждение «сторонников безумия Керулария», но тот же текст считает константинопольского императора и граждан «вполне православными христианами». Во всяком случае, булла об отлучении превосходила его полномочия как легата и, по-видимому, ничего не значила.

Поэтому Павлу VI и Афинагору было легко выразить «сожаление» по поводу «оскорбительных слов» 1054 г. и «изгладить из памяти и из церковной среды» приговор об отлучении. И хорошо, что они это сделали. Однако они не положили конец самому расколу.

Какова же тогда природа этого раскола и когда он произошел?

Сегодня все историки согласны с тем, что дороги Запада и Востока расходились постепенно, и это отчуждение совпадало с таким же постепенным возрастанием папской власти. Богословы в течение столетий обсуждали такие вопросы, как догмат о Троице (проблема Filioque), и обсуждения эти были важными. Однако невозможно было достигнуть какого-либо решения, не придя к соглашению не только по существу вопроса (что уже было достаточно трудно), но и не достигнув договоренности по двум статьям: кто утвердит соглашение и на каком основании.

Зачатки расхождения появились уже в IV столетии, когда наметилась определенная поляризация в тринитарном богословии, возникшая одновременно с зарождающимся экклезиологическим конфликтом. С одной стороны, Запад придавал особый авторитет так называемым «апостольским кафедрам» и признавал римскую кафедру единственной «кафедрой Петра»; с другой стороны, на Востоке «апостольские кафедры» (т. е. Поместные Церкви, возводящие свое происхождение к одному из апостолов) были столь многочисленны, что практически не могли на этом лишь основании претендовать на какую-либо особую роль[375]. Однако на Востоке никто принципиально не возражал против возвышения «Вселенского патриархата» Константинополя, столицы империи – возвышения, основанного исключительно на эмпирических факторах, совершенно независимых от какой-либо апостоличности[376].

Говоря точно, экклезиологическая поляризация, возникшая между Востоком и Западом, была связана с постепенно расходящимся пониманием Поместной Церкви, т. е. евхаристической общины, возглавляемой епископом и духовенством и включающей народ Божий. Взаимоотношения между Поместными Церквами на Востоке основывались на их тождественности в вере и всецелом онтологическом равенстве с «первенствами» (митрополиями, патриархатами и т. д.), возникавшими на эмпирическом основании и обусловленными и контролируемыми только консенсусом всех Церквей. На Западе же настаивали на апостоличности, в особенности Рима – и только его, потому что он был единственной апостольской кафедрой на Западе. В свою очередь это породило идею о руководстве Божественным избранием, ибо не Церковь, а Христос избрал и назначил апостолов, выбрав Петра для особой роли в Церкви. Но когда в XIII в. начался спор, византийская сторона настаивала на преемстве Петра в каждой Поместной Церкви в лице епископа – «первосвященника» и учителя в евхаристическом собрании[377]. Эта идея была уже в III в. высказана в учении св. Киприана Карфагенского о кафедре Петра.

Изначальное расхождение постепенно углублялось, усиливаясь политическими и культурными факторами. За исключением папы Льва I и той важной роли, которую сыграло его «Послание к Флавиану»[378] на Халкидонском Соборе (451), Римская Церковь не оказывала решающего влияния на тринитарные и христологические споры, бушевавшие на Востоке. Вероучительный авторитет Рима признавался, но высшим церковным критерием считалось соборное согласие епископов. Однако и этот авторитет не был автоматически легитимным, и мы знаем много примеров «лже-соборов». Соборный авторитет соответствует библейской категории божественных «знамений». Они предназначены христианской общине в целом, но не освобождают ее от ответственности отличать истину от лжи.

Историки часто считают реальным началом раскола Крестовые походы, и в частности нападение крестоносцев на Константинополь в 1204 г. Совершенно ясно, что установление параллельной латинской иерархии, и в особенности латинского патриархата в Константинополе, сделали раскол очевидным. Во всяком случае, после григорианских реформ папство считало себя высшим авторитетом в христианстве. Всякое оспаривание этого авторитета рассматривалось как акт раскола и ересь. Между тем на Востоке, несмотря на все преступления, совершенные крестоносцами, видимо, гораздо дольше продолжали считать, что латинский Запад остается частью христианской ойкумены. Это можно сказать не только о «латинофронах», которые постоянно подталкивали слабеющую империю Палеологов к «политической» унии с Римом ради помощи против турок, но также и о более консервативных православных кругах. Эти круги, относясь очень серьезно к богословским вопросам, в особенности к вставке Filioque в Символ веры, полагали, что необходимым предваряющим условием для преодоления раскола должен быть объединительный Собор, где эти различия могут открыто обсуждаться и решаться[379].

В течение всего XIV в. споры между Востоком и Западом сосредоточивались на идее собора. Но должен ли собор предварять объединение, как хотели византийцы, или же предваряющим условием является акт «покаяния» и «возвращения»? Папы придерживались второй точки зрения – до тех пор, пока само папство не было поставлено под вопрос соборным движением на Западе. Провозгласив превосходство собора над папой, Констанцский собор подорвал прежнюю позицию пап и привел впоследствии к «собору единения» в Ферраре и Флоренции (1438–1439). По иронии судьбы Флорентийский собор закончился двойной трагедией: крахом концилиаризма на Западе[380] и окончательным разрывом между Востоком и Западом. И действительно, флорентийское постановление[381] не могло не спровоцировать реакцию. Измученной и отчаявшейся греческой делегации оно навязало традиционные западные взгляды на Filioque и чистилище; и наконец, последним и весомым актом оно утвердило, что положение римского первосвященника предполагает его «полную власть (plena potestas) окормлять Вселенскую Церковь, управлять и руководить ею». Большинство греков, подписавших это постановление, позже отказались от своей подписи. Русская Церковь отвергла митрополита Исидора, одного из устроителей унии. После турецкого завоевания Константинопольская патриархия официально поместила латинских христиан во «вторую категорию» еретиков, которых надлежало принимать в Церковь через миропомазание в соответствии с 95-м правилом Пято-Шестого Собора (692).

Необходимо помнить все эти хорошо известные события, чтобы понять «снятие анафематствований» 1965 г. в его истинном смысле. Ясно, что завершение раскола потребует куда большего, нежели этот символический акт. В частности, необходимо было бы достижение обеими сторонами общего взгляда на термины, выражающие понятие церковного авторитета.

Я хотел бы указать на одно событие из церковного прошлого, которое могло бы послужить в этом случае хорошим примером, – на великий Константинопольский собор 879–880 гг., именуемый в некоторых византийских источниках даже «собором единения». Если бы правильно понять его сегодня, можно было бы лучше согласовать по-прежнему различный взгляд на церковный авторитет на Востоке и на Западе. После столь экклезиологически важных событий, как взаимное отлучение папы Николая I и патриарха Фотия и первый раунд полемики о Filioque, собор этот запечатлел примирение папы Иоанна VIII и патриарха Фотием. До недавнего времени считалось, что Иоанн VIII дезавуировал своих легатов по их возвращении с Востока и что раскол продолжался. Труд Ф. Дворника и труды других современных ученых показали, что это не так[382], и что не только Фотий и Иоанн VIII, но и несколько их преемников оставались верными тому, что было достигнуто собором.

Собор пришел к двум важнейшим решениям.

1. В области дисциплины обе Церкви признают друг друга высшими инстанциями в своих сферах. На Востоке не будет никакой папской «юрисдикции» (1-е правило), но традиционное первенство чести Рима будет признаваться так же, как и традиционные территориальные границы Римского патриархата.

2. В области вероучения собор сохраняет единство веры, подтверждая изначальный текст Никео-Константинопольского Символа. «Вставка» в Символ определенно и четко осуждается. Соборный орос явно подразумевает Filioque, но авторитета папы осуждение непосредственно не касается, поскольку добавление Filioque в то время практиковалось не в самом Риме, а лишь во франкских землях и в Испании.

Каково же значение этих постановлений?

Сами тексты именуют собор «святым и вселенским». И действительно, в 879–880 гг. налицо были все критерии вселенскости, действовавшие в отношении прежних соборов: собор был созван императором и в нем участвовали представители пяти патриархатов, включая Римский. В византийских канонических сборниках постановления 879–880 гг. всегда следуют за постановлениями предыдущих семи Вселенских Соборов. Византийские авторы часто называют его «восьмым» Вселенским Собором. Так поступают, например, столь выдающиеся и уважаемые авторы, как Николай Кавасила[383]* и Симеон Солунский[384]. Однако это наименование не стало общепринятым. Некоторые византийские авторы полагали, что «семь соборов» de facto ограничены числом «семь» как священным. Другие признавали латинское сопротивление этому собору.

Дворник показывает[385], что на Западе собор 879–880 гг. признавался если не Вселенским, то по крайней мере сведущим и авторитетным, утвержденным Римом. Считалось, что он восстановил церковное единство, отменив решения предыдущего, «Игнатиевского» собора (869–870), свергнувшего Фотия[386]. Только в конце XI в. григорианская реформа восстановила авторитет «Игнатиевского» собора. В его деяниях находили предтечу григорианских реформ, ибо, как казалось, этот собор подтвердил превосходство папы над византийским патриархом и гражданской властью императоров. Однако между 880 и 1100 гг., в течение более чем двух столетий, и Восток и Запад, несмотря на все иные разделявшие их различия, признавали законность соглашения 880 г. между Иоанном VIII и патриархом Фотием, заключенного в Святой Софии.

Запоздалое включение собора 869–870 гг. в список «Вселенских», несомненно, оказывается проблемой для представлений о римском первенстве. Можно ли согласовать это первенство со столь очевидной непоследовательностью? Интересно, однако, что по крайней мере один раз вопрос этот был благополучно обойден. На четвертом и пятом заседаниях собора в Ферраре, 20 октября 1438 г. кардинал Чезарини и Андрей Родосский, главные представители латинской стороны, прибегли к авторитету «Восьмого собора», подразумевая «Игнатиевский» собор 869–870 г. Им пришлось немедленно столкнуться с резким non possumus свт. Марка Эфесского, греческого представителя, который настойчиво сослался на отмену этого собора папой Иоанном VIII[387]. Общим согласием щекотливый вопрос этот был погребен, и Ферраро-Флорентийский собор стал «восьмым». Таким образом, латинская сторона безоговорочно признала возврат к положению, предшествовавшему григорианской реформе.

А теперь я подхожу к мысли, которая, по моему мнению, могла бы стать определяющей в решении проблемы авторитета между Римом и православием: можно ли в наше время обоюдно признать «Фотиевский» собор 879–880 гг. «Вселенским»?

Акт такого рода, конечно, был бы гораздо перспективнее, чем чисто символическое «снятие анафематствований» 1054 г. Он подразумевал бы возврат к положению, существовавшему более двух столетий. Со стороны православных он потребовал бы согласия всех Поместных православных Церквей; он означал бы, что уния действительно основана на тождестве веры, выраженной в общем Символе. Для традиционалистски мыслящего Рима он был бы не отречением от первенства, а возвращением к ситуации, санкционированной предшественником нынешнего папы.

Природа раскола такова, что символических жестов и церемониальных встреч совершенно недостаточно, чтобы преодолеть существующее разделение. Необходимо единство сознания и основополагающее соглашение об институциональных формах единства. Собор 879–880 гг. дал то и другое.

374

Tomos Agapes: Vatican – Phanar (1958–1970). Rome; Istanbul, 1971. P. 127 [ср.: Томос Агапис: Ватикан – Фанар (1958–1970). Брюссель; М., 1996. С. 140].

375

Это блестяще показано в: Dvornik F. The Idea of Apostolicity in Byzantium and the Legend of the Apostle Andrew. Cambridge, MА, 1958 (DOS, 4).

376

На эту тему см. также: Idem. Byzantium and the Roman Primacy. N. Y., 1966. P. 27–58.

377

Об этом аспекте православной экклезиологии см.: Zizioulas J.D. The Eucharistic Community and the Catholicity of the Church // The New Man: An Orthodox and Reformed Dialogue / ed. J. Meyendorff, J. McLelland. New Brunswick, NJ, 1973. P. 132–148; а также об идее преемства Петра в Византии см.: Meyendorff J. et al. The Primacy of Peter in the Orthodox Church. L., 1963.

378

Иначе: Томос Льва.

379

См.: Meyendorff J. Projets de concile oecuménique en 1367: Un dialogue inédit entre Jean Cantacuzène et le légat Paul // DOP. № 14. 1960. P. 149–177 [см. наст. изд., с. 110–139].

380

Ср.: Gill J. The Council of Florence. Cambridge, 1959. P. VII.

381

Denzinger – Rahner. Freiburg, 1952. P. 252–253 [Denzinger H. Enchiridion simbolorum, definitionen et declarationum de rebus fidei et morum / akt. von K. Rahner].

382

См., в частн.: Dvornik F. The Photian Schism: History and Legend. Cambridge, 1948.

383

См. предисловие к творениям [Нила] Кавасилы: РG 149, col. 679/680.

384

* Исторически установлено существование двух церковных писателей XIV в., состоявших в родственных отношениях: Нил Кавасила (еп. Фессалоник 1361–1363, автор корпуса антилатинских трактатов) и Николай Кавасила (автор известных памятников «Семь слов о жизни во Христе» и «Изъяснение Божественной Литургии»). Последний был племянником первого. Часто Нила называют Николаем, что объясняется тем обстоятельством, что старший Кавасила до принятия крещения носил имя Николай (см. Nil Cabasilas. Sur le Saint-Esprit / intr., texte crit., trad. et notes par T. Kislas. Paris, 2001. P. 45–46). В данном случае о. Иоанн имеет в виду Нила Кавасилу.

Symeon Thessalonicensis. Dialogus contra omnes haeres, 19 // РG 155, col. 97d.

385

Dvornik F. The Photian Schism. P. 309–330.

386

Даниэль Стирнон в недавно опубликованной книге пытается восстановить авторитет «Игнатиевского» собора, поименованного «восьмым вселенским» в ныне действующих римо-католических списках; см.: Stiernon D. Constantinople IV: Collection. P., 1967 (Histoire des conciles œcuméniques, 5). P. 199–230. Но знаменитый «Decretum» Иво Шартрского, опубликованный в 1094 г., бесспорно свидетельствует о реабилитации Фотия Иоанном VIII, что признавалось тогда на Западе.

387

Concilium Florentinum: Documenta et Scriptores. Series B. Vol. 5, fasc. 1: Acta Graeca. Roma, 1952. P. 90–91, 135.

Церковь в истории. Статьи по истории Церкви

Подняться наверх