Читать книгу Радуга в сердце - Ирина Незабуду - Страница 17

Ещё один день в топку. Ещё один вечер, наполненный скукой и одиночеством, заставляет меня выкурить несколько сигарет к ряду, облокотившись на балконный парапет и наблюдая закатное небо.

Полоумная оставила в прихожей записку, что они с качком вернутся под утро, если вообще вернутся. Она давно не пишет мне смс, потому что просекла, что я удаляю их, не читая.

Кстати, что-то она задумала. На своей кровати сегодня я обнаружил сюрприз. Здоровенный пакет со всякими обложками, ручками и тетрадями и коробку с новыми ботинками с ценником в пять косарей. А ещё я теперь на связи, тоже её рук дело. Только вот не догоняю, нафига…

Это кайф. Я один в пустой квартире и могу делать всё, что взбредёт в мой лысый череп. Вопрос в том, что не взбредается нихрена. Без пацанов мне реально нечем заняться.

С удовольствием сгонял бы к ним, но посреди недели это бессмысленно. Олень работает, Макс сейчас в Москве. Он будущий юрист, студент какого-то непонятного ВУЗ-а, учится для отвода глаз, чтобы предки не трогали, ну и плюс отсрочка – чем не повод.

Я поел. Сожрал полхолодильника и теперь мне плохо. Курю и смотрю вдаль.

В такие минуты классно думать о смысле жизни. Именно этим я и занимаюсь, размышляя, что нужно жить так, чтобы ни о чём не сожалеть после, только это сложно, когда у тебя совсем нет бабла. Меня даже посещает безумная идея пуститься путешествовать автостопом, прямо сейчас, вот так, в драных носках и трениках… Мне нестерпимо хочется свободы – от всего: от вещей, от денег, от условностей…

Но останавливает спазм в желудке – и вместо того, чтоб колесить по стране, раздвигая горизонты, я полчаса обнимаюсь с унитазом, отправляя в неизвестность свой ужин.

Чёрт, зачем я пихал в себя эти шпроты…

Бледный, в ознобе, укутавшись в клетчатый плед, которым накрываю каждое божье утро свою постель, на ватных ногах я выползаю на балкон. Снова. Опять облокачиваюсь, пытаюсь прикурить.

Радуясь благоразумно оставленной «на потом» сигарете, непослушными пальцами пытаю зажигалку и… внезапно слышу чей-то бодрый «привет».

Оборачиваюсь на голос.

Аня, подпирая рукой щёку, косится на меня из-за хлипкой перегородки, разделяющей наши жилища. Уголок её рта ползёт кверху.

– Привет, – глухо отвечаю я.

Понимаю, что мой голос уносит ветер, собираюсь повторить, но она начинает первой:

– А у меня вот вино, – выдаёт вдруг и протягивает вперёд, чтобы я мог видеть, большую керамическую кружку.

Я из такой же обычно чай или кофе пью.

– Мм… Сочувствую, – пытаясь не выдать удивления, отзываюсь я.

– Будешь? – спрашивает, явно сдерживаясь, чтобы не хихикать.

От этого предложения меня накрывает очередная волна озноба, рот наполняется слюной, и, едва подавив позыв к рвоте, я всего лишь затягиваюсь горьким дымом и медленно сплёвываю в огороды.

– Как хочешь… Думаешь, я дура, да?

Кошусь на неё, а она не сводит с моего лица озорного взгляда. Не знаю, что ответить, подобное поведение выбивает из меня мозги.

– Ну и ладно. Думай как хочешь. Я и правда дура. А ещё уродина… А если ты уродина – можно быть и дурой, всё равно уже без разницы…

Её голова пропадает за стенкой, и я перестаю различать слова.

– Ань…

Подхожу ближе, заглядываю на соседний балкон. Вижу, как сидит внизу, на корточках, держит в руках кружку, как будто греет ладони, и задумчиво смотрит сквозь неё.

– Ань?

– Что?

Поднимает светлые, густо и неаккуратно подведённые чёрным, глаза, мерцающие нетрезвым блеском, – и я снова не знаю, что сказать.

Я не могу объяснить себе, что со мной происходит. Раньше такого не было никогда. Я фиг его знает, дело лишь в дефекте, или почему я не могу взглянуть на неё прямо? Не могу смотреть спокойно, уверенно, как на других. Забываюсь, как будто проваливаюсь куда-то. Смущаюсь, как сопляк, отвожу взгляд… Или, как сейчас, зависаю, в который раз теряю дар речи.

Соберись, братан, не будь тряпкой. Смотри на неё. Говори.

Наверное, это, знаешь, как пялиться на калек или убогих – неловко как-то, стрёмно выдать ужас, неприязнь, стыдно, одним словом. За свои животные низменные чувства, пусть даже невольные, стыдно. Мы втайне радуемся, что не на их месте, что у нас всё хорошо, руки-ноги целы, и, считая себя совестливыми тварями, быстро отводим глаза… И я тоже тварь. Или проблема не в этом?..

– Ты одна? – наконец, спрашиваю я, поправив сползший с плеч плед.

Кажется, мне лучше, озноб и слабость отпускают.

– А что? – с пьяной усмешкой бросает она. – Собираешься напроситься в гости?

– Ты не против? – по инерции интересуюсь я, чтобы не молчать, как полудурок.

– Заходи, – внезапно приглашает она и, резко поднявшись, снова скрывается из виду.

Я с минуту стою, вроде как докуриваю, хмуро разглядывая показавшийся сквозь дыру в носке большой палец. И решаюсь – а почему бы нет?

Проношусь через свою комнату, ныряю в самую новую свежую футболку с изображением волчьей морды, меняю носки, забросив грязные под кровать, в прихожей даже в зеркало заглядываю – синяк у меня на левой стороне, как у неё шрамы… На ходу цепляю с ключницы связку, ногами с обувницы тапки… Выхожу. За спиной слышится громкий щелчок. Торможу, выдыхаю…

Потянувшись к звонку, но так и не нажав, я три раза ударяю кулаком по обитой красным дерматином двери. Через десяток сердечных сокращений она открывает.

Только теперь замечаю, во что одета – на ней точно такая же футболка с волком, один в один. Снизу джинсы.

– Проходи.

Чуть слышно перебирая ключи в кармане и перепроверяя взглядом носки, не схватил ли впопыхах тоже драные, я прохожу на кухню, следом.

Обстановка стандартно-унылая, и знакомая мне с самого детства. В квартире Тёмыча мало что изменилось. Те же, покрытые некогда белым пластиком, закопчённые стены, и мебель практически та же самая. На окне жалюзи, плита и мойка отдельно.

На столе, похоже, единственном предмете, поменявшем здесь своё положение – теперь он стоит перпендикулярно окну – та самая кружка с вином, а рядом бутылка.

Аня ставит ещё одну кружку и предлагает мне присесть.

– И часто ты так? – спрашиваю я, топчась на месте.

– В смысле, пью? – весело уточняет она, заглядывая в холодильник. – А как же, каждый вечер. Я без этого уснуть не могу.

Она оборачивается и, завидев выражение моего лица, искренне и жутко заразительно смеётся.

– Да шучу. Просто сегодня есть повод – у моей мамы день рождения.

На клеёнчатой скатерти материализуются тарелка с сыром и початая коробка шоколадных конфет.

– А где она сама? – осторожно интересуюсь я.

– А она сама… Ты садись, не стесняйся…

Мы усаживаемся друг напротив друга. Я просто в ауте, если честно, от всего происходящего, от чересчур – потому что я её такой ещё не видел – смелого, даже несколько развязного поведения Ани, у которой от пары глотков алкоголя, похоже, резко испарились все комплексы, даже от футболки её с волком. В карманах треников белеют костяшки пальцев – я настолько скован, что сам себя бешу.

За приступом самоедства прослушав про мать, я всё-таки заставляю себя очнуться.

Мы говорим об учёбе, об учителях. Анька рассказывает про историчку, у которой каменное лицо. Оказывается, она не так давно потеряла близких.

Сама одноклассница совсем не такая, как в стенах школы. Она открыта, проявляет интерес, много болтает, но и слушать умеет тоже. Постепенно я расслабляюсь, и даже сам не замечаю, как начинаю пить.

Вино, конечно, дрянь несусветная, кислятина, но мы закусываем белёсыми сладостями, по словам Ани, сто лет пролежавшими на холодильнике, почему-то ржём, как полудурки, хотя я трезв как стекло, и, в целом, ништячно проводим вечер.

Точнее, уже ночь. Я замечаю который час, когда мой смартфон разражается внезапным звонком от полоумной. И в ту же минуту мы слышим, как открывается входная дверь.

В панике сбрасываю вызов и кидаю на Аньку страшный взгляд.

– Блин, мама! Скорее, Вань, прячься!

Мы начинаем метаться по кухне, как застуканные на месте преступления любовники, в итоге Аня запирает меня в кладовке, где тесно, темно и чем-то жутко воняет, а сама, звякая посудой, перекрикивает этот звук.

– Мам, я тут!

– Ты не спишь? Где ты? – доносится откуда-то глухо.

– Я тут. Я сплю, – совершенно бодрым тоном отзывается моя собутыльница, – просто вот на кухню попить зашла.

Слышу, как клацает выключатель – и исчезает последняя полоска света по периметру двери.

Она приближается… Она уже совсем близко… Я стараюсь не дышать.

– А ты что, ты ещё не ложилась?

– Да я фильм засмотрелась… А ты как, как погуляли?

Их разговор «ни о чём» мне не интересен, я думаю только о том, как бы не выдать себя. Со всех сторон моё напряжённое туловище подпирают какие-то предметы – банки, швабры, кастрюли… или я фиг знает что ещё – и я пытаюсь не шевелиться, чтобы всё это добро на меня не посыпалось.

– А ты чего такая странная… – слышится буквально над ухом. – Светишься вся… Ты что, это вино? Ты пила что ли? Одна?

– Да мам…

– Ну-ка признавайся, что-то случилось? Есть повод?

– Да мам, мам… Нет никакого повода. Вернее, просто у тебя же день рождения…

– Уводи её отсюда, – одними губами молю я, ощущая, как лоб мне щекочет сползающая с него капелька пота.

Жарко здесь. Или это я чересчур нервный.

– Ну хорошо, тогда я спать, – звучит отдалённо, и в тот же момент происходит то, чего я так стремался – гремя друг о друга, сверху сыплются какие-то крышки – зуб даю, что это они! – и производят столько шума, что нужно быть глухим, чтобы этого не услышать.

Меня почти сразу парализует, но изо рта успевает вырваться проклятье.

Всё, я спалился. Что делать-то теперь?

– Что это? – спрашивает Анина мать спустя вечность.

– А, да в кладовке, наверное, что-то грохнулось, ты иди, я подниму!

Нервный девичий голосок приближается вплотную, вновь возникшая яркая полоска внизу перекрывается тенью – вероятно, Аня привалилась спиной к ненадёжно разделяющей нас преграде.

– Стой, дай я взгляну.

– Не надо, мам! Не…

Не успеваю сообразить, как по глазам сечёт безжалостный свет, а по ушам – оглушительный визг Аниной матери. Сохраняя равновесие, я хватаюсь рукой за косяк, и в следующую секунду ору сам – в попытке захлопнуть обратно, мне с размаху перебивают дверью пальцы.

Это было бы уморительно до колик, если б не адская боль!

Матерясь как сапожник, я вываливаюсь наружу, в тут же вновь освободившийся проём, и не переставая скулить и ругаться, упираюсь лбом в холодный пол.

– Ваня, ты жив? – бросается ко мне Аня.

– Кто это? Аня! Кто это? Это вор?

– Какой вор, мам? Ты что, не видишь, это наш сосед! Вань, больно?

Ощущаю прикосновение ледяных рук, но не до этого сейчас.

– Сосед? А что он делает так поздно у нас… в кладовке?..

Пока они выясняют что к чему, я постепенно отхожу от шока. Удар пришёлся по среднему и безымянному пальцам левой кисти, туда, где начинаются ногти. Кажется, без переломов, но болит – жуть.

– Да он просто зашёл, домашку спросить!

– Но почему так поздно? И зачем прятаться хоть, не пойму…

Я поднимаюсь на ноги, сжимая покалеченную конечность в кулак, выпрямляюсь, кидаю взгляд на Аню – она напугана, отстраняется от меня, смотрит на мать. Та, хмурясь и моргая, оглядывает явившуюся ей физиономию – какой-то лысый чёрт, с сизо-жёлтой рожей… Шикардос, одним словом, лучше и быть не могло.

– Здрасти, – полушепчу я.

Горло дерёт, голосовые связки подводят.

– Здравствуй, – заторможенно отвечает она – и повисает пауза.

– Давай под холодную воду! – первой оживает Аня. – Покажи, что у тебя там?

– Забей, Ань, – цежу я сквозь зубы и тут же намыливаясь на выход.

Прошмыгнув в коридор, застреваю у порога, краем мозга пытаясь вспомнить, в чём я был, на ногах, в смысле, и пустыми глазами ищу свои кеды. Так неловко и тупо я не чувствовал себя, наверное, ни разу. Анина мать провожает взглядом, от которого дымится шерсть моего волка, но сама упорно молчит. Только Аня тараторит, оправдывается, мол я за домашкой зашёл, и да, поздно, а потом испугались, что поздно, и вообще, она виновата, а я нет. Сообразив, наконец, что и был в своих тапках, я поспешно прощаюсь и выскакиваю в подъезд.

Практически до утра я не могу уснуть. И не только потому, что в течение получаса вернувшаяся с ночного рандеву Лина полощет мне мозг, а ещё и оттого, что думаю об Ане.

Странное чувство, не похожее ни на что другое, распирает изнутри грудную клетку. Я ловлю реальный кайф, сотню раз воспроизводя в голове её голос, улыбку, взгляды, мимику, смех. Кажется, я заболел. Нужно срочно к пацанам, подлечиться.