Читать книгу Люксембургский сад. Из французской поэзии XIX-XX вв. - Коллектив авторов, Ю. Д. Земенков, Koostaja: Ajakiri New Scientist - Страница 31

Tandis qu’à leurs oeuvres perverses

Les hommes courent haletants,

Mars qui rit, malgré les averses,

Prépare en secret le printemps.

Pour les petites pâquerettes,

Sournoisement lorsque tout dort,

II repasse des collerettes

Et cisèle des boutons d’or.

Dans le verger et dans la vigne,

II s’en va, furtif perruquier,

Avec une houppe de cygne,

Poudrer à frimas l’amandier.

La nature au lit se repose,

Lui descend au jardin désert,

Et lace les boutons de rose

Dans leur corset de velours vert.

Tout en composant des solfèges,

Qu’aux merles il siffle à mi-voix,

II sème aux prés les perce-neiges

Et les violettes aux bois.

Sur le cresson de la fontaine

Où le cerf boit, l’oreille au guet,

De sa main cachée il égrène

Les grelots d’argent du muguet.

Sous l’herbe, pour que tu la cueilles,

II met la fraise au teint vermeil,

Et te tresse un chapeau de feuilles

Pour te garantir du soleil.

Puis, lorsque sa besogne est faite,

Et que son règne va finir,

Au seuil d’Avril tournant la tête,

II dit: «Printemps, tu peux venir!»

Когда за ежечасной спешкой

Теряет жизнь свой аромат, —

Наперекор дождям, с усмешкой,

К весне взывает в тайне март.

Природе в снах ее душистых

Он дарит первые цветы,

В набухших почках золотистых

Чеканя тонкие листы.

Как сада парикмахер, тайно

Спешит управиться он в срок,

Роняя в пудру неустанно

Свой лебединый хохолок.

Когда кусты пустынно-сонны,

И дремлет в них еще фактура, —

Он одевает роз бутоны

В корсет зеленого велюра.

Сольфеджий легкое веселье

Даря заливистым дроздам,

В лугах подснежники он сеет,

Фиалки стелет по лесам.

У кресс-фонтана, где пугаясь,

Олень пьет чистый фианит, —

Он серебристо разливаясь,

Цветами ландышей звенит.

И под кустами оставляет

Плод земляники – алый мед;

Из листьев шляпу он сплетает,

Что от лучей тебя спасет…

Закончив все дела, на троне

Уже поцарствовав сполна,

Апрель склоняется в поклоне

И говорит: «Приди, весна!»

Pas une feuille qui bouge,

Pas un seul oiseau chantant,

Au bord de l’horizon rouge

Un éclair intermittent;

D’un côté rares broussailles,

Sillons à demi noyés,

Pans grisâtres de murailles,

Saules noueux et ployés;

De l’autre, un champ que termine

Un large fossé plein d’eau,

Une vieille qui chemine

Avec un pesant fardeau,

Et puis la route qui plonge

Dans le flanc des coteaux bleus,

Et comme un ruban s’allonge

En minces plis onduleux.

И ни шороха листа,

И ни птицы в звонком пенье, —

Горизонта краснота,

Резких молний воспаленье.

Кое-где видны кусты,

Борозды в болоте тонут,

Тени на стене густы.

Ивы-девы плачут, стонут.

В стороне же от болот —

Ров с водой за пашней тощей,

И старуха, что бредет

Со своей тяжелой ношей.

В чрево синее холмов

Та дорога дальше длится —

Тонкой лентой кружевов

Извивается, змеится…

Carmen est maigre, – un trait de bistre

Cerne son oeil de gitana.

Ses cheveux sont d’un noir sinistre,

Sa peau, le diable la tanna.

Les femmes disent qu’elle est laide,

Mais tous les hommes en sont fous:

Et l’archevêque de Tolède

Chante la messe à ses genoux;

Car sur sa nuque d’ambre fauve

Se tord un énorme chignon

Qui, dénoué, fait dans l’alcôve

Une mante à son corps mignon.

Et, parmi sa pâleur, éclate

Une bouche aux rires vainqueurs;

Piment rouge, fleur écarlate,

Qui prend sa pourpre au sang des coeurs.

Ainsi faite, la moricaude

Bat les plus altières beautés,

Et de ses yeux la lueur chaude

Rend la flamme aux satiétés.

Elee a dans sa laideur piquante

Un grain des sel de cette mer

D’où jaillit, nue et provocante,

L’âcre Vénus du gouffre amer.

Кармен тонка – исчадье ночи,

От черных кос уйти нет сил;

Зловещей страстью блещут очи,

А кожу дьявол ей дубил.

«Уродка», – слышно в женских сплетнях,

Но тем любовь мужчин сильней.

В Толедо, стоя на коленях,

Архиепископ служит ей.

Шиньон ее, как зверь в неволе,

Что скован цепью золотой, —

Но отпускается в алькове

По телу мантией-волной.

И среди бледности томящей

Цветет, пылает алый рот, —

В победоносном смехе мстящем

Свой пурпур из сердец берет.

Так создана самой природой

Бурлить, стремиться, обжигать;

И своей огненной свободой

Расслабленных подстерегать.

Она невыносимо колка,

Горька, – крупица моря, стон.

Так Афродита волей рока

Явилась в мир из бездны волн.

Une jeune Chimère, aux lévres de ma coupe,

Dans l’orgie, a donneé le baiser le plus doux;

Elle avait les yeux verts, et jusque sur sa croupe

Ondoyait en torrent l’or de ses cheveux roux.

Des ailes d’épervier tremblaient à son épaule;

La voyant s’envoler, je sautait sur ses reins;

Et, faisant jusqu’à moi ployer son cou de saule,

J’ enfonçai comme un peigne une main dans ses crins.

Elle se démenait, hurlante et furieuse,

Mais en vain. Je broyais ses flancs dans mes genoux;

Alors elle me dit d’une voix gracieuse,

Plus claire que l’argent: Maître, où donc allons-nous?

Par-delà le soleil et par-delà l’espace,

Où Dieu n’arriverait qu’après l’éternité;

Mais avant d’être au but ton aile sera lasse:

Car je veux voir mon rêve en sa réalité.

С Химерой юною из чаши пил одной

Губами поцелуй в той оргии пьянящей.

О зелень глаз ее! И рыжей гривы зной,

Потоком золотым волос волны парящей.

Дрожь ястребиных крыл вздымала ее плечи,

Боясь, что ускользнет, проник я в душу к ней,

За шею гибкую держась, чтоб было легче,

Вонзался пальцами ей в гриву всё сильней.

Она как фурия металась и рычала,

Ее бока сжимал, безумьем одержим;

И милостиво мне она тогда сказала:

Ответь, мой господин, куда же мы спешим?

За солнце, за предел, раздвинувший пространство,

Откуда сам Господь взирает на века.

Цель бытия – твое крыло; и постоянство

Полета наяву, когда мечта близка.