Читать книгу Божии пристани. Рассказы паломников - Группа авторов - Страница 19

Соловецкий монастырский острог вместе с Суздальским – едва ли не последние остатки старого времени… ужасов, когда-то пугавших наших предков и получивших на страницах истории свое место.

Сколько крови пролилось на эти сырые, холодные плиты, сколько стонов слышали эти влажные, мрачные стены! Каким холодом веет отсюда, точно в этом душном воздухе еще стелется и расплывается отчаяние и скорбь узников, тела которых давно истлели на монастырском кладбище. Невольный трепет охватывал меня, когда я вступал в ограду этой исторической темницы. Князья, бояре, митрополиты, архиереи, расколоучители, крамольники томились когда-то за этими черными, насквозь проржавевшими решетками. Сотнями свозили сюда колодников со всех сторон России. Тут всегда страдали за мысль, за убеждение, за пропаганду. Цари московские часто ссылали сюда своих приближенных. Петр наполнял кельи этого острога людьми, не преклонявшимися перед его железной волей. Измученные, часто после пытки, с вырезанными языками и ноздрями, сюда отправлялись искатели истины за заблуждения на пути этого искания. Одиночество, суровые условия жизни ожидали их здесь, вплоть до могилы или нового мученичества. Расколоучители иногда отсюда посылались внутрь России, где их сжигали в деревянных срубах. Это была наша старорусская инквизиция. Соловецкая тюрьма, когда к ней приближаешься, кажется такой же громадной, многоэтажной гробницей, откуда вот-вот покажутся, открыв свои незрячие очи и потрясая цепями, бледные призраки прошлого. Суеверный страх охватывает вас, когда вы входите в узкую дверь темницы, за которой тянется вдаль черный коридор, словно щель.

Снаружи перед нами ряды узких окон. Порой в некоторые выглянет бледное-бледное лицо… Нет, это галлюцинация!.. Тройные ряды рам и решеток едва ли пропускают свет в одинокую келью заключенного.

Кто попал в Соловецкий острог, тот позабыт целым миром. Он схоронен заживо. О нем не вспомнит никто. Пройдет двадцать, тридцать, сорок лет – он увидит только лицо своего сторожа… Тут содержатся преступники против веры. Теперь здесь лишь два арестанта. Кроме того, живут в тюрьме двое «навроде арестантов» по официальной номенклатуре.

На меня тюрьма произвела отвратительное впечатление. Эта сырая каменная масса внутри сырой каменной стены переносит разом на несколько веков назад. Жутко становилось мне, когда я подходил к ней. На лесенке, у входа, сидели несколько солдатиков. Для двух арестантов содержатся здесь двадцать пять солдат с офицером.

Вид монастыря с высоты птичьего полета. 1890-е гг. Фото М. Пиковского

– Что, братцы, можно осмотреть тюрьму?

Все переглянулись. Молчание. Явился старший. Оказалось, что арестантов видеть не позволяется… Они помещены в верхнем коридоре, но остальные коридоры видеть можно.

Я вошел в первый. Узкая щель без света тянулась довольно далеко. Одна стена ее глухая, в другой – несколько дверей с окошечками. За этими дверями мрачные, потрясающе мрачные темничные кельи. В каждой окно. В окне по три рамы, между ними две решетки. Все это прозеленело, прокопчено, прогнило, почернело. День не бросит сюда ни одного луча света. Вечные сумерки, вечное молчание.

Я вошел в одну из пустых келий. На меня пахнуло мраком и смрадной сыростью подвала. Точно я был на дне холодного и глубокого колодца.

Я отворил двери другой кельи и удивился. В этой черной дыре комфортабельно поместился жидок-фельдшер местной команды. Он был как у себя дома. В третьей жил фельдфебель. Второй коридор этажом выше – то же самое.

– Тут никого нет?

– Есть, только они добровольно сидят.

«Кто решится жить добровольно в такой ужасной трущобе?» И я вошел к одному из этих странных узников. Передо мной оказался высокий высохший старик. Как лунь, седая голова едва держалась на плечах. Глаза смотрели бессмысленно, губы что-то шептали.

– Арестантом тоже был когда-то. Ему уж сто два года, – пояснил солдат.

– Что же, он освобожден?

Оказалось, что лет шестьдесят тому назад этого старика посадили в Соловецкую тюрьму и позабыли о нем. Только лет двадцать назад вспомнили – и он был освобожден. Когда ему объявили об этом, было уже поздно. Старик помешался за это время. Его вывели из тюрьмы, он походил-походил по двору, глупо и изумленно глядя на людей, на деревья, на синее небо, и вернулся назад, в свою темничную келью. С тех пор он не оставлял ее. Его кормят, дают ему одежду, иногда водят в церковь. Он подчиняется всему, как ребенок, и ничего не понимает. Где-то у него осталась семья, но за время своего заточения ни он о ней, ни она о нем ничего не слышали. Какая печальная жизнь! Что может сравниться с этим!

Другой узник, сидевший рядом и тоже добровольный, был высокий, крепкий, красивый человек с окладистой русой бородой. Это бывший петербургский палач, пожелавший постричься в монастыре. Соловецкие монахи не отказались принять его, но с тем условием, чтобы он предварительно, пока они присмотрятся к нему, несколько лет прожил у них в тюрьме… Какое странное сближение: палач и монах. Этот узник доволен своей судьбой. Он замаливает старые грехи, веруя в искупление. Из него получится хороший каменотес или носильщик.

– Ну а наверх решительно нельзя? – спросил я у солдатика.

Оказалось, что строго запрещено новым архимандритом.

– При старом капитане те, кто сидит здесь, ходили везде. Их и в кельи монашеские пускали, по лесам, по лугам. Ну а как новый вступил, сейчас их высокоблагородие заперли, и никого к ним не пущают… Они ничего, ласковы, я допрежь с ними в лес хаживал вместях!

– Что ж он делает?

– Чудной человек, больше ничего. Из себя жида изображает. Субботу соблюдает и разное такое. Однако с архимандритом горд очень – не покоряется. Тот их обращает назад, в Православие, но однако капитан не слушается и на своем стоит!

– Скучает, верно?

– Как не скучать! Книжки тоже читает!

Как оказалось, это человек весьма образованный… Властные люди, которым тюрьма открыта, говорили, что он помешан и что его следует держать в психиатрической лечебнице.

– Он под Святыми воротами, при старом архимандрите, проповеди богомольцам говорил. Оченно быстро говорил и руками размахивал! – заметил мой проводник.

– А кроме него кто еще там есть?

– Купец один… Хороший человек! Обходительный…

Больше я ничего не мог узнать об арестантах Соловецкого острога.

Когда я вышел отсюда и меня со всех сторон охватил теплый воздух летнего дня, когда впереди опять раскинулась передо мной синь морская, а в вышине лазурь безоблачного неба… я невольно почувствовал все бесконечное счастье свободы! Какое блаженство пройти по этому зеленому лугу, углубиться в этот тенистый, словно замерший над зеркалом извилистого озера лес! А там, в этих черных кельях острога, в этих погребах…

Да, только узник из-за решеток своей тюрьмы поймет неизмеримое счастье свободы. Как оттуда он должен смотреть на едва доступный его взгляду клочок голубого неба! С какой мучительной болью следит он за жемчужной каймой облака, набегающего на него, за серебряной искрой чайки, ныряющей в высоте, за робко мигающей оттуда звездочкой ясной зимней ночи… О, не дай Бог никому пережить эти ужасные годы одиночества и неволи! Легче смерть!