Читать книгу Божии пристани. Рассказы паломников - Группа авторов - Страница 9

Монастырь был уже недалеко. В носовой части парохода слышалось молитвенное пение. Звуки мягко и плавно разносились в безграничности морского простора. У самой кормовой каюты странник пел об Алексие Божием человеке, и несколько богомольцев и богомолок благоговейно внимали ему. Это был слепец: голый череп, длинная седая борода, прямые и правильные черты лица делали его похожим на библейского патриарха, сидящего у входа в свой шатер, посреди выжженной солнцем пустыни…

Зеленые лица показались из кают, осунувшиеся, измученные качкой. Люди едва передвигали ноги, но теперь пароход шел уже спокойно, миновав полосу морской бури. Попутный ветер надувал парус, и золотой крест на грот-мачте неподвижно светился над этим плавучим миром.

В центре одной из палубных групп сидела старушка, вся сморщенная, вся сгорбленная, вся немощная. Казалось, потухающие глаза с трудом могли видеть наклонившиеся к ней лица; в одеревеневших чертах ее выражалось полнейшее равнодушие ко всему; синяя крестьянская понява, босые ноги, костыль и убогая сума.

– Бродяжка я, голубчики, бродяжка я сызмальства. По градам и весям все странствую, святое имя Христово прославляя. Отца не помню, а матушка, та далеко отсюда, на большой реке, в большом городе мещанкой была… И какой это город, кормильцы, не знаю, и какая это река – не ведаю. Помнится только зеленое-зеленое поле, а за полем синие лески… Старый храм Божий, с тонкой такой колоколенкой, над самой рекой стоит и в светлые воды смотрится… Еще помню узкий проулочек, по обе стороны дома – избенки на курьих ножках, и наша избушечка тут, что калека старая, что я же теперь, вся сгорбилась да перекосилась, сердешная… И яблоню белую помню… И смородину помню… Густая была… По задворкам лепилась на самом припеке… Еще помню матушку – добрая… А потом дорога какая-то, старцы убогие… Там опять пути-дороженьки… Ну и перепутала все!.. Давно это было! Вся я на ноженьках на своих… Все одна странствовала. Всю землю крещеную обошла и везде Божиим угодникам молилась. В Ерусалиме-граде была, слыхала там, как грешники во аде мучаются. Гробу Господнему поклонилась. Турку там увстретила, а турка добрый, головы христианской не рубит, а сам же тебе и хлебушка подаст; хлеб у них белый и тонкий, что лепешка, все одно. Еще я там много городов видела, и все на припеке, на солнышке все… Таково ли парит – страсть! Море знаю, как к Ерусалим-граду ехать… Много нас там было, и померло много. Так Гробу Господню и не поклонились, сердешные!.. Монахов на Горе Афоне святой тоже помню. Суровые… а в обителях их, сказывают, благолепие неизреченное… Чудеса там на каждой травушке. Известно, место излюбленное. И в Киеве была… Град святой Киев – там в пещерах тысячи праведников лежат, и все в венцах сияющих, у всех в рученьках ветвь пальмовая, а в ноженьках – камни самоцветные. И идешь ты по пещерам этим, и свету нет, а все видно, потому от венцов сияние изливается. И в темницах была я со тати и со разбойники безвинно… За благочестное странствие свое томилась.

– Да, ноне строго! Всяк человек при своем месте состоять должен, всякому место его указано.

– Купцы в большом городу за меня вступились… Ну, власти земные и выпустили рабу, и опять пошла я по земле крещеной… И в Сибири была.

– А смертоубивцев видела?

– Бывало все, кормильцы… все бывало. По Волге раз… давно, в лесу злого человека увстречала – молода была тогда, ну он и изобидел меня… очень он меня изобидел… Опять потом под Смоленском… Все я, раба, снесла, все претерпела!

– Много ты, мать, походила?

– Много, кормилец, много!.. Таково ли еще ходила, как молода была… Легше ветру буйного. И все-то поля, поля зеленые, и все-то снега, снега глубокие, белые… Все-то леса – тень беспросветная… Тут только верхушки шумят над тобой… тишь… идешь ты, и боязно тебе, чтоб на недоброго человека не попасть… А медведь что! И человека он ест, а странников и странниц не трогает, потому на это ему предел положен…

Несколько чаек спустились на снасти мачт… Белые, ослепительно сверкающие под лучами солнца. Резкий крик послышался над ними, словно плачущий.

– Скоро и Соловки наши будут…