Читать книгу Введение в русскую религиозную философию - Л. И. Василенко - Страница 15

Николай Федорович Федоров (1828–1903) – оригинальный мыслитель, человек очень скромной жизни, работал в библиотеке Румянцевского музея, где получал небольшую зарплату, которой делился с теми, кто еще беднее. Его основное произведение – «Философия общего дела» (1870-90 гг.), где он выдвинул свои главные идеи, соединив их с призывом вести борьбу со смертью. Он не мирился с тем, что христиане как-то бессильно примирились со смертью. Смерть – враг, с которым нужно бороться. Федоров это выразил в виде проекта воскрешения отцов.

Существующий мир Федоров оценил как пребывающий в небратском состоянии, из которого нужно выходить: «Под вопросом “о братстве и о причинах небратского состояния мира” мы разумеем те условия, при которых может и должно быть осуществлено братство, и даже преимущественно эти условия. То есть это вопрос практический, …о том, что нужно делать для выхода из небратского состояния. И в таком виде вопрос этот обязателен для всех сынов человеческих, и тем более для крещенных во имя Бога всех отцов; это вопрос не ученый, не исследование, хотя и касается главным образом ученых, потому что вопрос знания, науки, вопрос теоретический, заключается уже в вопросе практическом как необходимая, предшествующая, составная его часть» (1, с. 62).

Небратское состояние, с точки зрения Федорова, это разобщенность всех людей. Он не славянофил, он мыслит мировыми масштабами: все человечество пребывает в небратском состоянии, люди индивидуалистичны, разобщены, никто не думает о бедственном положении ближнего, о том, что умершие отцы должны вернуться к жизни. Христианство – это обетование жизни вечной и всеобщего воскресения, поэтому вера в жизнь будущего века, чаяние воскресения должны стимулировать активную работу. Для этого Федоров предлагает свой проект, который нужно возвестить, чтобы образовать союз сынов для воскрешения отцов.

Наука подчиняется природе и ее законам, а законы, считал он, ведут к умиранию всякого живого существа, поэтому наука не борется со смертью. Цивилизация пытается создать удобство и комфорт среди могил отцов; история топчется на гробах; прогресс постоянно оставляет всех какими-то невзрослыми, потому что те, кто придет после, будут, как считают прогрессисты, выше тех, кто жил раньше, выше своих отцов; природа – сила смертоносная, вся земля – кладбище, где похоронены отцы, а экономика – распахивание глубин земли, где лежат похороненные люди.

XIX век, писал он, есть «настоящий сын предшествовавших ему веков, прямое последствие разделения небесного от земного, т. е. полное искажение христианства, завет которого заключается именно в соединении земного с небесным, божественного с человеческим; всеобщее же воскрешение, воскрешение имманентное, всем сердцем, всею мыслию, всеми действиями, т. е. всеми силами и способностями всех сынов человеческих совершаемое, и есть исполнение этого завета Христа – Сына Божия и вместе Сына Человеческого» (1, с. 94).

Но чем же тогда должно стать христианство? – Ответ своеобразный: «Воскресение Христово, неотделимое от всеобщего воскрешения, есть полное выражение культа предков; в этом полнота и религии. Почитать Бога и не воздавать должного предкам (отвергать культ их) – это то же, что любить Бога, которого не видим, и не любить ближнего, которого видим… Истинная религия одна, это культ предков и притом всемирный культ всех отцов как одного отца, неотделимых от Бога Триединого и не сливаемых с Ним, в Коем обожествлена неотделимость сынов и дочерей от отцов и неслиянность их с ними» (1, с. 100–101).

Странный – кладбищенский, могильный образ мира, со странной религией, оформляемой в христианских терминах, но далекой от Благой Вести и от учения Церкви. «Кладбище представляет собой обширное поле со множеством столов-могил (престол с частицею мощей в антиминсе представляет также могилу), приглашающих к трапезе объединения для совершения того дела, которое все памятники, от малых до великих, созданные самими верующими, представляют искусственно; ибо все памятники изображают тот момент, когда головы потомков Адама, выступившие из земли, ждут орошения животворящей кровью, чтобы ожить и восстать» (1, с. 106).

Какая-то зачарованность смертью, привкус некромантии – писал об этом о. Георгий Флоровский: «техника, магия, эротика, искусство сочетаются в некий прелестный и жуткий синтез» (3, с. 326). И в то же время – сильное желание научно овладеть процессами, происходящими в телах, чтобы они миновали путь, ведущий к смерти. Федоров не считал себя пессимистом. Цивилизация несостоятельна, история никуда не ведет, наука и техника не годятся, прогресс всех сводит в могилу, но с этим нужно справиться. Федоров делает главную ставку на науку, а не на чаяние воскресения мертвых, не на то, что Сам Христос, как сказано в Символе веры, придет и воскресит. Этот поворот мысли по-своему знаменательный. Люди, с его точки зрения, образовав союз сынов и приняв философию общего дела (или философию воскрешения), создадут новую науку и технику, посредством которых будут восстанавливать тела умерших отцов. В этом есть что-то техническое, но идея привлекла внимание многих, в том числе и коммунистов. К.Э. Циолковский высоко ценил Николая Федорова. В конце концов земли не хватит для всех воскресших, поэтому понадобятся другие планеты. Общее дело – не только воскрешение тел умерших отцов, но и достижение максимального контроля над силами природы, включая умение преодолевать пространство, переселяться на другие планеты, осуществлять космические путешествия к звездам, проникать в глубины мироздания и там расселять воскрешенных. В целом проект Федорова охватывал цивилизацию, историю, экономику, науку, технику, религию. Конечно, проект общего дела должен возглавить монарх. Природа – сила смертоносная, в ней все умирает; но ее надо превратить в силу животворящую. Как именно? Когда Христос был на земле, Он воскрешал, а после Своего Воскресения, решил Федоров, ушел (вопреки той истине, что Он пребывает и поныне в Церкви) и оставил Свою воскрешающую силу в виде некоей энергии в космосе. Она заблокирована силами смерти, ее нужно найти, овладеть ею технически и поставить на службу восстановлению тел умерших отцов, а затем их души вернутся в тела.

Здесь появляется привкус магии, магически-проективное отношение. Федоров говорил об «общем деле» как «проекте всем проектам». Конечно, по размаху так оно и есть, но Христос не особенно нужен, сыны сами отыщут эту энергию. Правда, нет конкретных указаний.

Идеи Федорова привлекли многих, но имели и оппонентов. Вл. Соловьев писал о нем мягко, с любовью, но добавил: в Вашем проекте игнорируется, что «воскресить людей в том их состоянии, в каком они стремятся пожирать друг друга, воскресить человечество на степени каннибализма было бы и невозможно и совершенно нежелательно» (2, с. 346). Где же души и каковы они? Не будут ли они воскрешены с теми же инстинктами пожирания, злобы, ненависти, войны?

О. Георгий Флоровский писал, что Федоров не чувствовал тайны смерти как приговора за грех. «Смертью умрешь», – сказано не только для наказания, но и для исцеления души. Смерть – часть духовного пути человека, впавшего в грех; душа человека, прошедшего через смерть, уже другая, человек качественно меняется. Для Федорова смерть – это лишь смерть тела, и если воскресить тело, то восстановится человек. «Своеобразие религиозного построения Федорова в том, что созерцательному или аскетическому христианству он противопоставляет “деятельное”… Он идет много дальше. Божественному действию он противопоставляет человеческое. Он благодати противопоставляет труд.

Одно вместо другого… Федоров вдается в исключительность самого крайнего оптимистического пелагианства… Догмат Богочеловечества в системе Федорова совсем не раскрыт» (3, с. 326–327).

В работе Федорова сказался научный оптимизм XVIII–XIX вв. К. Леонтьев увидел в этой эпохе нарастание мрака, а у Н. Федорова наука и техника – двигатель прогресса. По мнению Флоровского, это мечта одинокого человека, «одинокая мечта об общем деле» (3, с. 328). Федоров очень одинок, сколько бы ни писал о соборности. Часто философы пишут о том, чего у них нет. Но могут писать и от глубины своего духовного опыта, чтобы передать его другим.

В его философии отсутствует Христос: именно Он воскрешает, Его воля, Его слово, но все это утрачено. В воскрешении у Федорова нет тайны, нет действия силы Божией. Согласиться с этим невозможно, хотя это и не значит, что нужно перечеркнуть эту философию полностью. В ней есть жажда единства ушедших и живущих, понимание того, что те, кто ушли, имеют право голоса в нашей жизни. Чувство церковной традиции здесь выражено слабо, вместо этого – лишь чувство солидарности с отцами и ответственность за их воскрешение.

Федорова относят к основателям русского космизма. В нем много технического: полеты на другие планеты, овладение биосферой, космосом, пересоздание цивилизации на новых началах. Но дело не только в технике. В русском космизме есть своя правда: признание принципиальной важности антропокосмического единства для решения глобальных и региональных проблем; целостности жизни на Земле (биосферы), рассматриваемой в контексте солнечно-земных и других связей; острое чувство неповторимой ценности и уязвимости земной жизни и опасности бесконтрольной хищнической эксплуатации природы. Есть также понимание того, что человек призван одухотворять мир своим творческим трудом, что он должен стать ведущим фактором космического развития, а это означает, что сам человек должен стать нравственно ответственным за состояние мира (см. 4). Последнее опирается на признание В.И. Вернадским, что человек стал ведущей геологической силой, что он создает «ноосферу» или сферу разума, объединяющую всю интеллектуальную работу по овладению природой, а это ко многому обязывает.

Однако в нынешнем космизме есть претензия создать некий грандиозный синтез знаний научных, философских и религиозно-гностических (в виде «Науки о Жизни»), который давал бы ответы на все современные проблемы, относящиеся к взаимоотношениям человека и природы и к тому, каким должен стать человек будущего и как его воспитывать для будущей экологически сбалансированной и космически настроенной цивилизации. Подобные притязания не принесли убедительных результатов. С этим связана также отходящая далеко в сторону от наследия Федорова тенденция ставить космос выше человека, вплоть до утверждений о божественности космоса: человек должен покорно войти в порядок космоса, подчиниться космическим силам (не естественным, а духовным), не совсем, однако, ясным. В таком случае обесценивается предлагаемая самими же космистами идея, что человек должен вести вперед космическое развитие.

Федоров настаивал, что космическими силами (естественными) можно и нужно овладеть для всеобщей регуляции природы, а многие представители современного космизма (не только русского) говорят совсем по-другому: нужно подчиниться космическим духам для «психологического равновесия» с миром. Личность космична, завязана целиком на космос, она уже не сверхкосмический образ Божий, человеку обещают, что космические духи гармонизируют его по схемам гармонического единства космоса. Подобные космические силы, притязающие на то, чтобы лишить человека его духовной свободы в Господе, однако, явно потемнены, оставляют впечатление демонизма. Космизм, притязающий в лице некоторых авторов на то, чтобы стать «философией надежды и спасения», к сожалению, насаждает новое идолопоклонство, новое язычество, «космоургию». Да и «гармонию космоса» только провозглашают, не имея возможности обосновать, что она действительно есть.

Космизм все более становится оппонентом христианства, но сам Федоров был от этого далек и считал себя православным. Федорова церковно никто не осуждал, к нему относились спокойно и даже с симпатией. Учеников у него не было, а те, которые себя таковыми считают, уже другие – с гностическим уклоном.

Вопросы:

1. В чем смысл «Философии общего дела»?

2. В чем причины появления «русского космизма» и почему православный Федоров был востребован им в XX в.?

Литература:

1. Федоров Н.Ф. Сочинения. М., 1982.

2. Письма В.С. Соловьева. СПб., 1909. Т. II.

3. Флоровский Г., прот. Пути русского богословия. Париж, 1983.

4. Русский космизм: антология философской мысли. М., 1993.

5. Николай Федоров: pro et contra. В 2-х т. Т. I. СПб., 2004.