Читать книгу Введение в русскую религиозную философию - Л. И. Василенко - Страница 4

Ранние славянофилы, как писал о. Василий Зеньковский, обрели точку духовной опоры «в сочетании национального сознания и правды Православия» (3, с. 38). Они боролись с западничеством, потому что многие из них сами прошли через искушения греховным величием и красотой западной культуры. Эту культуру теперь называют «постхристианской», она отвернулась от Христа и продолжает соблазнять на измену. Славянофилы преодолели ее искушения после нелегкой борьбы. Они увидели у западников самое элементарное и совершенно невыносимое идолопоклонство перед Европой, духовную капитуляцию слабых перед силой тех, кто не понимает сомнительность качества этой силы. А первое письмо Чаадаева восприняли как вызов, на который нужно было дать зрелый ответ.

«Время славянофильствует», – сказал впоследствии об этих днях В.Ф. Эрн. «Пафос возвращения» к православию и русскому народу, ностальгия по оставленному Западу, обманувшему былые надежды и мечты, страстная, нередко до перевозбужденности, вера в духовную силу русского народа – вот характерные черты творчества ранних славянофилов, отмеченные о. Георгием Флоровским (2, с. 253). И все же здесь были не только пристрастия, было также и вдумчивое «испытание духов»: «Пафос вечного и вселенского давал им право суда и оценки. Они осуждали Запад за отпадение от Вселенской Церкви…» (3, с. 261–262), а также за нежелание помнить о своих средневековых корнях.

Ранние славянофилы скорбно переживали трагедию западного исторического и религиозного пути как свою трагедию. Они также переосмыслили вопрос о призвании личности в мире. Западники вдохновлялись верой в важность активной культурной работы и придавали большое значение внешним формам общественной жизни, обеспечивающим свободное развитие личности. На первое место они поставили самореализацию личности в активном социальном служении, в гуще социальной борьбы с целью изменить мир к лучшему, либо на законных путях социальных реформ, либо – в крайних вариантах – путем революционного насилия над обществом.

Славянофилы не верили в спасительную силу реформ и тем более революций. Они настаивали, что личность призвана прежде всего совершить подвижнический труд над собой, нужный, чтобы привести свой внутренний мир и внешнюю деятельность в соответствие с волей и замыслом Божиим. Забыв об этой задаче, Запад пришел в духовно бедственное состояние. У славянофилов, однако, не было ясных идей относительно того, каким образом нравственно обновленная личность будет действовать, чтобы побеждать зло тогдашней российской жизни, чтобы Россия действительно смогла облагораживающим образом воздействовать на окружающие народы.

Националистического самопревознесения у ранних славянофилов искать не стоит. Есть другое – недоверие к западной культуре и к российским западникам, связанное с убеждением, что они хотят добиться решающих успехов в социальной и культурной работе, удовлетворяясь тем прискорбным состоянием природы человека, в каком она пребывает вне церковной ограды. Если это состояние плачевно, если не ставится задача нравственного перерождения человека, или если она ставится без должной духовной компетентности, то и успехи будут ненадежными, недолгими или просто фиктивными.

Ранние славянофилы не были врагами Запада. А.С. Хомяков известен часто цитируемыми стихами: «О грустно, грустно мне; ложится тьма густая на дальнем Западе, в стране святых чудес». В духовном отношении, возражал он Чаадаеву, мы «не отстали от других просвещенных народов; а язычество таится еще во всей Европе: сколько еще поклонников идолам, рассыпавшимся в золото и почести!» (8, т. 1, c. 450). Ради православия и национального возрождения России нужно дистанцироваться от Европы: на Западе «душа убывает», потеряв веру Христову и Высшую правду.

Не нужно думать, спорил Хомяков, что русские ничего не смогли сделать в истории, что они не способны к самостоятельной работе мысли. «Мы принимали от умиравшей Греции святое наследие, символ искупления и учились слову; мы отстаивали его от нашествия Корана и не отдали во власть папы; сохраняли непорочную голубицу, перелетевшую из Византии на берега Днепра и припавшую на грудь Владимира» (с. 454). Православная Византия – историческая мать русского православия – передала Руси полноту истины Христовой.

Многие славянофилы получили образование на Западе, где их заинтересовал романтизм Шеллинга, Шлейермахера и др. Немецкий романтизм возвышал мистику народной души, красоту искусства, настаивал, что искусство несет в себе больше истин, чем сухая философия. Западные романтики тянулись к религии, но редко когда заботились о чистоте истины. Романтизм стимулировал разное: возрождение католичества и протестантства в Германии, интерес к дохристианскому язычеству, идеалистический национализм. О. Георгий Флоровский писал, что на Западе многие «”возвращались” в Церковь в эпоху романтизма», видя в ней «единственную “органическую” силу среди “критического” разложения и распада всех скреп, в эпоху самого острого культурно-исторического кризиса» (2, с. 250). Шеллинг был уверен, что каждая нация в мире имеет особую миссию, которую ей уготовало Провидение; есть она и у России. Славянофилы с большим интересом отнеслись к этой теме. Но Хомяков и Киреевский прекрасно видели границу, разделяющую христианство и шеллингианство.

По оценке Бердяева, родоначальники славянофильства – Хомяков и Киреевский, а затем Ю. Самарин и И. Аксаков – трудились «на высоте европейской культуры». Им уступают более поздние – К. Аксаков, Н. Страхов, Н. Данилевский, Ап. Григорьев. Несколько особняком стоят Ф. Достоевский и К. Леонтьев. Мысль первого поколения славянофилов была глубокой, они верили, что русские православные сохранили здоровый духовный корень и верность древнехристианскому наследию, а это позволит определить исторические пути России без повторения западных ошибок.

Формулу графа С.С. Уварова «Православие, самодержавие, народность» принимали как ранние, так и поздние славянофилы, но трактовали ее по-разному. Ранние были за самодержавие и православное народное благочестие, потому что считали их ценным сосудом, хранящим святыню и истину православия. Монархию они считали лучшей в нравственном отношении формой правления в сравнении с демократическим правопорядком. Они не ожидали от демократизации ничего, кроме разрушения сосуда и гонений на тех, кто верен Богу и Церкви. Либералов поэтому они воспринимали как разрушителей России и врагов Церкви. Поздние славянофилы предпочитали думать, что православие ценно лишь тем, что оно, как писал митр. Антоний (Храповицкий), являет собой «главный, и весьма благородный, устой русской гражданственности, русской государственности»; они совершили «преклонение пред огромным, растущим великаном русского государства» («Колокол», 1909, № 1045, с. 2–3). Они потеряли из виду, что главное в православии – верность Христу Спасителю, о чем никогда не забывали ранние славянофилы.