Читать книгу Залив Полумесяца - Лана Фаблер - Страница 12

Генуя.

Этот замок долгие годы стоял у самого побережья моря. Он был построен одной богатой семьей, перебравшейся в Геную в намерении начать новую жизнь и искавшей прибежища. Его каменные стены насквозь пропитались солоноватой влагой, и по ним густо вился плющ. А крыша выцвела от яркого солнечного света, щедро льющегося на нее день ото дня.

Старый замок пребывал в запустении вот уже который год. От богатства его хозяев с годами ничего не осталось, как и от былого величия самого замка. Но было в этом духе старины, витающем вокруг него, и в царящем здесь запустении что-то притягательное. И море, столь близкое и прекрасное, на берегу которого он возвышался, придавало ему романтичной и печальной красоты.

При должном уходе этому замку можно было бы вернуть его достоинство: заделать щели в стенах, кое-где заменить осыпающийся камень, починить крышу и избавиться от зарослей назойливого плюща. Но, чтобы сделать все это, необходимо было золото. Много золота. И, не имея его, разоренные и обедневшие хозяева замка приняли трудное решение проститься со своим пристанищем на берегу моря, не имея возможности более его содержать.

На их зов отозвались, увы, немногие. Те, кто имел средства приобрести замок и землю, имели собственные замки и поместья, причем, находящиеся в куда более лучшем состоянии. Кто польстится на разваливающийся замок, стоящий на отшибе и продуваемый всеми морскими ветрами?

Роскошный экипаж, запряженный тройкой вороных коней, плавно остановился возле подъездной дорожки, вымощенной потрескавшимся камнем. Его сопровождали двое всадников в легких доспехах – по всему, охрана. Они спешились с коней и бегло огляделись, оценивая обстановку.

Дверца кареты тем временем медленно открылась, и из нее выбрался средних лет мужчина в дорогих темных одеждах с непроницаемым лицом, что говорило о его подвластном положении. Он тут же повернулся лицом к карете и, склонив черноволосую голову в знак уважения, подал кому-то руку.

Рука в черной шелковой перчатке легла в его ладонь. Из кареты с изяществом выступила молодая женщина. Она обладала высоким ростом, стройной фигурой и совершенно не женственным решительным взором темных глаз. На ней было пышное платье из переливчатого черного атласа. Крупная бриллиантовая брошь, прикрепленная в области скромного декольте, ярко блестела в солнечном свете, как и бриллиантовый браслет на хрупком запястье.

Бледная кожа ее казалась белой, как молоко, а лицо с выразительными скулами и полными алыми губами было скрыто за черной кружевной вуалью. Она ниспадала из-под изящной шляпки, украшенной двумя черными перьями с сине-зеленым отблеском. Все в облике этой женщины говорило о том, что она пребывала в положении вдовы, похоронившей явно богатого супруга.

– Место в самом деле удивительное, – заключил мужчина, оглядев замок, а после коснувшись взглядом спокойного в это утро моря. – Но по вкусу ли вам подобная… скромность, госпожа?

– Скромность была моей спутницей все детство и юность, Антонио, – с тонкой улыбкой на губах разглядывая замок, ответила ему красавица-вдова. – Мы с ней старые друзья.

– И все же вы предпочли ей богатство и власть, – усмехнулся Антонио.

– Умные люди расценивают дружбу только с точки зрения выгоды, – с намеком на иронию в голосе заметила женщина. – Когда друзья перестают приносить пользу, от них избавляются и обретают более выгодных друзей.

Они прошли по дорожке и поднялись по ветхому крыльцу, после чего Антонио кулаком постучал в крепкие деревянные двери. Вскоре они с протяжным скрипом отворились, и в проеме появился престарелый мужчина в поношенной одежде и с седеющей бородой. Он оглядел гостей и удивленно моргнул.

– Чем могу быть полезен?

– Ты был бы полезен, если бы известил хозяев о прибытии гостей, – холодно произнес Антонио, глядя на слугу с презрением. – Передай, что мы заинтересованы в приобретении этого замка. И поскорее. Мы проделали долгий путь, и моя госпожа утомилась.

– Я и есть хозяин, – чуть уязвлено ответил мужчина, но с достоинством выдержал на себе насмешливые взгляды. – Мне жаль, но я уже обо всем договорился с другим господином. Мы и сделку с ним заключили. Ему лишь осталось выплатить обещанную сумму и…

– Я заплачу вдвое больше, – с ледяным спокойствием перебила его богатая вдова и чуть улыбнулась, увидев, как растерялся хозяин замка.

– Простите, я не могу, – выдавил он, тряхнув седой головой.

Антонио ожесточился лицом, почувствовав, как его госпожа напряглась, хотя она всего лишь поджала свои алые губы.

– Ты в своем уме, старик? Отказываться от такого предложения – верх глупости! В твоем-то положении. Моя госпожа не бросает слов на ветер. Будешь купаться в золоте.

– Не посмею я нарушить сделку с тем господином, – напряженно ответил тот. – Это важный человек в Генуе. Он вхож в сам королевский дворец. При дворе нашей королевы занимает почетное место. Оставлю его ни с чем, и мне несдобровать! Он сегодня-то и должен приехать, дабы расплатиться за замок по нашей договоренности.

– Сегодня? – невозмутимо отозвалась вдова, которая ничуть не потеряла энтузиазма, получив очередной отказ. Упрямства ей было, как видно, не занимать. – Как кстати, – женщина светски улыбнулась под кружевом вуали. – Я хотела бы поговорить с ним лично, прежде чем вы возьмете его золото и отдадите ему замок. Вы не против, если мы подождем внутри?

– Как угодно, – неохотно, но хозяин все же впустил их, отступив в сторону от порога. – Позволите поинтересоваться, кто вы и откуда держите путь, сеньора?

Женщина не снизошла до ответа и не обратила на этот вопрос никакого внимания, предоставив слуге отвечать за нее.

– Перед тобой Сиера Виоленса-Рикардо. Она имеет большое влияние в Венеции, откуда мы прибыли. К твоему сведению, во всей Венеции нет ни одного патрицианского семейства, способного превзойти мою госпожу по влиянию и богатству.

– Будет тебе, Антонио, – со снисхождением осадила его Сиера. Она несла себя гордо и с достоинством, что не оставляло сомнений в ее высоком положении, но в то же время в ней сквозило что-то темное и пугающее. Мрак таился в ее темных глазах – густой, заволакивающий в свои бесконечные глубины. – Мой покойный супруг был важным человеком при дворе дожа Венеции и считался его ближайшим другом.

– Что же привело вас в Геную, сеньора? В Венеции вы занимали высокое положение, но здесь… Здесь вас никто не знает.

– Это пока, – наградив старика пронзительным взглядом из-под вуали, многообещающе улыбнулась Сиера. Они как раз прошли в обшарпанную гостиную, где также царило запустение. Мельком оглядевшись, вдова, однако, осталась невозмутимой, словно бы ее все устраивало. – К слову, мой отец был родом из Генуи. Эти земли – моя родина. И я здесь, чтобы вернуть утраченное. То, чего мы были несправедливо лишены. Но в первую очередь мне нужно где-то обосноваться, не так ли? Этот замок привлек меня, едва я о нем услышала по прибытии в Геную. Море – моя страсть. Возможно ли было пройти мимо?

Какое-то обещание таилось в ее словах, отчего хозяин замка невольно поежился. Голос этой сеньоры был полон затаенной злобы и ледяной решимости, но она быстро замаскировала это под напускным дружелюбием и откровениями о своей страсти к морю. Она прибыла в Геную явно с дурными намерениями… Темные глаза ее так и полыхали, когда она говорила о том, что намеревается вернуть нечто, утраченное когда-то ее семьей.

– Надеюсь, вам все удастся, – из вежливости выдавил старик и поспешил позвать своего единственного слугу, чтобы тот принес чего-нибудь, дабы угостить уставших с дороги гостей.

Дворец санджак-бея в Трабзоне.

В это утро дворец Трабзона праздновал заключенные браки двух юных султанш, которые сейчас восседали вдвоем на одном сидении в шатре в окружении остальных женщин гарема. Увеселение шло полным ходом, устроенное Карахан Султан на золото, присланное в Трабзон Коркутом-пашой из столицы. В саду раздавалась музыка, наложницы в ярких платьях танцевали перед султаншами, а те беседовали между собой. На мужской же половине, за ширмой, соревновались борцы, за ходом чьего поединка с азартом следили собравшиеся в шатре мужчины.

Одна из невест, Ясмин Султан, с удрученным видом созерцала все это. Последним, чего она желала в это утро, это веселиться. Платье из алого шелка подчеркивало ее восточную красоту, черноту волос, струящихся по плечам, и красивые темные глаза. Ее смуглая кожа казалась позеленевшей, будто от болезни, а взгляд наполняла печаль, которую почему-то никто не замечал.

Или же все просто делали вид, что не замечают. В этой семье никого не волновали чувства юной девушки, поневоле выданной замуж за престарелого бея, союз с которым был попросту выгоден. Шехзаде Махмуд решил судьбу дочери, и никто не посмел противиться его воле. Даже Карахан Султан, столь заботящаяся о благе семьи. Но Ясмин Султан и не ждала от нее помощи. В число ее любимых внучек она никогда не входила…

Сидящая подле сестры Махфируз Султан, наоборот, выглядела радостно и взволнованно. Как более любимая семьей, она всегда чувствовала себя увереннее и не имела особых причин унывать. Отец любил ее пусть меньше старших сестер, но любил, а Карахан Султан всегда приглашала к себе на званые ужины и всячески демонстрировала свою расположенность.

Верно, потому ее и выдали за куда более молодого и перспективного Ферхата Бея, внука самого султана Мехмета. По словам семьи, он был хорош собой и весьма обеспечен. У Махфируз Султан не было причин грустить в это утро, и она в нетерпении ждала своего вступления в новую жизнь.

В шатре пребывали и матери юных султанш, Атике-хатун и Дилафруз-хатун, разместившиеся по обе стороны от невест – каждая подле своей дочери. Они с гордостью созерцали пышное празднество в саду и наслаждались долгожданным вниманием к ним и их детям.

Друг напротив друга за столиком сидели и другие три жены шехзаде Махмуда.

Элиф Султан находилась в окружении своего многочисленного потомства, которое создавало вокруг нее шум и суету. Она сияла, как всегда, щедро даря свои улыбки и то и дело заливаясь звонким смехом. Пританцовывая, султанша то целовала одного из своих детей, то с аппетитом угощалась лукумом и фруктами, то шепталась со своей старшей дочерью Мелек Султан, сидящей рядом с ней на подушке.

Пышнотелые, румяные, с улыбчивыми лицами они были словно благоухающие розы в летнем саду. Солнце золотило их светлые волосы с персиковым отливом, отчего казалось, что от этих женщин исходит необыкновенное сияние.

В отличие от них, Нуране Султан вела себя по сложившемуся обыкновению степенно и величаво. Если Элиф Султан знаменовала собой простоту, непосредственность и озорной нрав славянской селянки, то в Нуране Султан чувствовалось благородное происхождение. Никто не знал, в каком венецианском семействе она была рождена, но никто не сомневался, что непременно в богатом и знатном.

Все в ней – и то, с каким достоинством она себя преподносила, и ее плавная речь, и изящные манеры – говорили о превосходном воспитании и образованности. В бледно-голубом платье, подчеркивающим аристократическую белизну ее кожи и красивые голубые глаза, Нуране Султан в одиночестве восседала на подушке и, попивая шербет, созерцала осеннюю природу, словно бы о чем-то задумавшись.

Фатьма Султан неизбежно терялась на фоне других двух жен, каждая из которых представляла собой яркую индивидуальность. Незаметная со своими пепельно-русыми волосами и невыразительным хмурым лицом, она словно отбывала повинность и скучающе оглядывалась, даже не глядя в сторону ненавистной Элиф Султан. Она все также на дух ее не выносила, не забыв старых обид.

– Любопытно, где же бабушка? – вслух удивилась Мелек Султан.

– Султанша вскоре придет, не переживай, Мелек, – заверила ее с улыбкой Элиф Султан. – Она столько сил положила на организацию этого праздника, что вряд ли его пропустит. Вероятно, что-то ее задержало.

– Или кто-то, – с сухой иронией заметила Атике-хатун. Все повернулись к ней, ожидая объяснений. – Направляясь сюда, я видела, как в сторону ее покоев шла Бахарназ Султан со своими дочерьми.

Элиф Султан с ее старшей дочерью переглянулись с напряжением, не зная, чего от этого ожидать, а Нуране Султан никак не отреагировала, не считая нужным занимать себя мыслями о чем-то подобном.

Покои Карахан Султан.

– Я была так рада увидеть вас. После своих свадеб вы покинули нас на целые годы. И вот теперь, спустя всего несколько дней, уезжаете? Никто вас не торопит. Наконец, вся наша семья здесь, в Трабзоне, а не разбросана по санджакам. И я хочу подольше растянуть эти прекрасные мгновения.

– Султанша, мои дочери с удовольствием бы ост… – как можно более вежливо отозвалась Бахарназ Султан, но ее бесцеремонно перебили, будто и не услышав ее слов.

– Дильназ, Айше – неужели вы не хотите еще немного побыть с нами? – Карахан Султан подчеркнуто разговаривала лишь со своими внучками, расстроенная тем, что они так скоро намеревались отправиться с мужьями в провинции.

– Я была рада повидаться со всеми вами, султанша, но во дворце и без нас тесно, – по примеру матери сохраняя учтивый тон, ответила Дильназ Султан. – К тому же, у моего мужа много дел в его санджаке.

– А ты, Айше? Быть может, ты останешься подольше? – Карахан Султан в надежде обернулась на другую внучку, и та виновато ей улыбнулась. – Здесь и Мелек с Эсмехан.

Бахарназ Султан едва заметно напряглась из-за последних ее слов, так как не одобряла дружбы дочери с этими ее сестрами, которые, по мнению султанши, находились в стане их врагов.

– Мне бы очень хотелось остаться, но мой супруг принуждает меня к скорейшему возвращению в столицу. Махмуд Реис настоял на нашем отбытии, мол, им нельзя надолго оставлять флот.

– Что же, очень жаль, – заключила Карахан Султан и вздохнула. – Мы с моим львом будем с нетерпением ждать, когда вновь сможем увидеть вас и обнять. А теперь, я думаю, нам пора явиться на празднество в сад. Девочки, вы идите, а я хочу обменяться парой слов с вашей матерью.

Дильназ Султан напряженно покосилась на мать, но все же поднялась на ноги и, поклонившись, вместе с Айше Султан покорно удалилась из покоев. Настороженная Бахарназ Султан в ожидании повернулась к султанше, сидя слева от нее на сидении без спинки.

– Как обстоят дела в Акшехире, Бахарназ? Вам с Орханом всего хватает, надеюсь?

Карахан Султан сохраняла невозмутимость и говорила с прохладным интересом, никак не проявляя своих истинных чувств.

– Орхана также трудно обуздать, как и его отца, но пока что мне это удается, – тоже играя в эту игру, безукоризненно вежливо ответила Бахарназ Султан. – Я направляю его энергию в нужное русло и, как могу, слежу за тем, чтобы он принимал верные решения относительно доверенной ему провинции.

– Прекрасно. Но только не повторяй моих ошибок. Не прощай ему низкие поступки в силу своей слепой любви. Ты должна взрастить сильного и умного наследника, ведь именно Орхан, по мнению Махмуда, в будущем будет ему наследовать. Сохраняй терпение и будь благоразумна – всегда и во всем.

– Разумеется, – с терпеливой улыбкой откликнулась Бахарназ Султан.

Словно она сама всего этого не понимала.

Оценивающе скользнув по ней взглядом, Карахан Султан вдруг одобрительно улыбнулась, но тепла или веселья в этой улыбке не было. Зеленые глаза ее остались серьезными и холодными.

– Я вижу, годы пошли тебе на пользу. Ты стала рассудительнее, и я этому очень рада. Тот огонь, что полыхал в тебе прежде, приносил тебе лишь вред. Да ты и сама помнишь, сколько ошибок совершила под влиянием таких разрушительных чувств, как гнев и ревность.

– Я всего лишь боролась за свою любовь, – омрачившись, ответила ей Бахарназ Султан с подавленным взглядом, в котором словно бы осел пепел ее давно сгоревших чувств.

– Нет, Бахарназ, – безжалостно смотря на нее, покачала головой Карахан Султан. – Ты боролась за власть. И ты проиграла.

Бахарназ Султан дорогого стоило сохранить показную невозмутимость. Эти слова горячо обожгли ее болью, забытой в прожитых годах и в то же время никогда ее не оставлявшей. Горечь наполнила ее золотые глаза, но после в них что-то злобно сверкнуло, и Бахарназ Султан поспешно опустила глаза, чтобы не выдать своих истинных чувств.

– Что было, то было. Все это осталось в прошлом. А нам с вами стоит смотреть в будущее, не так ли, султанша?

– Верно, – удовлетворенная ее реакцией, степенно кивнула Карахан Султан. – Что же, идем. Нас, верно, уже заждались.

Генуя.

– Прекрасно, милая.

Долорес с гордостью и любовью созерцала старшую из своих дочерей, которая в ходе примерки нового платья красовалась в нем перед зеркалом. Изабель была во всем похожа на нее – такая же высокая и статная красавица с длинными золотыми волосами, вьющимися крупными локонами до самой ее талии, и с невинными голубыми глазами в обрамлении пышных ресниц. Она была словно фарфоровой статуэткой, поражающей своей правильной красотой и изяществом. Холод учтивости уже отчасти сковал ее лицо и тело, сделав жесты выверенными, а улыбку по-светски бесстрастной, но в глазах ее еще плескалась жизнь.

– Ему ведь понравится? – с робкой надеждой обернулась на мать Изабель.

Она заметно волновалась, и все в ней было преисполнено трепета. Не удивительно, ведь этим вечером в королевском дворце должен был состояться праздник в честь ее помолвки. Долорес испытывала в силу этого необъяснимое сожаление. Возможно, она боялась, что жизнь покинет глаза ее дочери после заключения брака, как случилось и с ней самой?

Изабель была еще такой юной, чистой и непорочной. Не знающей, что такое боль, не познавшей тяжесть разочарований и потерь. Изабель была хрупкая, как та самая фарфоровая статуэтка, которая от малейшего удара может потрескаться или даже разбиться.

– Как ему может не понравиться? – Долорес заставила себя произнести это весело и, подойдя к дочери со спины, обняла ее, прижав спиной к своей груди. Они, столь похожие друг на друга, посмотрели в зеркало на свое общее отражение и улыбнулись. – Ему в жены достанется самая красивая девушка во всей Генуе. Увидев тебя, он будет пленен навсегда.

Изабель смущенно хихикнула.

– Нет, самая красивая женщина в Генуе – это вы, матушка. Хотела бы я когда-нибудь стать такой же, как вы…

Долорес постаралась не показать своей печали и поцеловала дочь в висок. Она бы ни за что не пожелала ей такой же участи, которая досталась ей самой. Бремя наследницы короны оказалось тяжелым: она должна была отвечать высоким требованиям, дабы считаться достойной трона, участвовать в государственных делах с тем, чтобы набираться опыта, и заниматься благими делами, чтобы заслужить доверие народа.

Но больше всего ее тяготил собственный брак, в котором она не встретила отклика на свою любовь. Долорес вынуждена была жить рядом с мужчиной, который даже и не скрывал своего равнодушия к ней и все совместно прожитые годы мыслями был с другой женщиной.

– Жаль, что после свадьбы мне придется уехать, – погрустнела Изабель и, выпутавшись из объятий матери, повернулась к ней лицом. – Как же я буду без вас там, в Венеции?

– Ты свыкнешься с новой жизнью и даже не успеешь заметить, как больше не думаешь о нас, – с лаской скользнув ладонью по ее лицу, заверила ее Долорес мягким, вкрадчивым голосом. – Твои мысли займут муж, ваши дети и твои обязанности при дворе венецианского дожа. Изабель, помни: этот брак очень важен. Он – символ мира меж двумя государствами, которые враждовали многие годы. На твоих плечах большая ответственность, ведь в Венеции ты будешь представлять все наше семейство. Да что там? Всю Геную.

– Да, я знаю, – смиренно отозвалась девушка и слишком серьезно для своих юных лет пообещала: – Я сделаю все возможное, чтобы достойным образом представлять род Дориа и волю Генуи. Можете не сомневаться, матушка. Я буду вашей опорой в отношениях с Венецией. И покуда мой муж будет дожем, войне меж Венецией и Генуей не бывать.

Вновь гордость наполнила взгляд Долорес, и она, обхватив обеими ладонями лицо дочери, поцеловала ее в лоб. Она была счастлива осознавать, что Изабель взяла от нее и от своего отца их лучшие качества и выросла той, кем и хотела видеть ее семья.

Они всегда, с самого ее рождения, возлагали на Изабель большие надежды. В том числе и королева, которая решила доверить ей столь ответственное дело, как налаживание отношений с давним врагом Венецией. Изабель превратится в символ долгожданного и многострадального мира и будет поддерживать его, являясь женой венецианского дожа, коим впоследствии станет ее супруг.

Момент их единения нарушили вбежавшие в покои Долорес остальные ее дети в лице сыновей: двенадцатилетний Алессандро, считавшийся наследником своей матери по праву старшинства, а также младшие Джованни, которому исполнилось одиннадцать, и круглощекий пятилетний малыш Андреа, едва поспевающий за старшими братьями.

Изабель с улыбкой посмотрела на пробежавших мимо братьев, в руках у которых были игрушечные мечи. Полем боя для них был весь королевский дворец, в котором они свободно резвились.

– Что это за битва? – с улыбкой возмутилась Долорес, смотря вслед сыновьям, что выбежали на ее просторный балкон и продолжали лупить друг друга «мечами» с воинственными криками и восклицаниями вроде «Ты повержен!» или «Эй, я тебя ранил!»

– Не имею понятия, но началась она у дверей моей опочивальни, – раздался с порога голос, на который Долорес и Изабель изумленно повернулись и тут же склонились в поклонах.

Королева с величавостью вошла в покои в великолепном платье из золотой парчи с высоким воротником и пышной юбкой, которая с шелестом стелилась за ней. За руку она держала младшую дочь Долорес, на которую последняя, распрямившись из поклона, посмотрела с привычным неодобрением.

Луиджина была единственной из ее детей, которая была похожа на своего отца. Не только темными волосами, смуглой кожей и карими глазами, но и воинственным характером. Если Изабель была истинной принцессой с изящными манерами и осознанием долга перед семьей, то ее младшая сестра росла несносным сорванцом и была крахом всех материнских надежд.

На ней были серые хлопковые штаны, заправленные в черные кожаные сапожки, и совершенно мальчишеский бордовый дуплет на пуговицах – одежда, подаренная ей отцом вопреки всем возражениям его супруги. Луиджина предпочитала ее всем тем платьям, которые ей шили по приказу матери и которые она ненавидела всей душой. В руках у нее был тот же игрушечный меч, что и у ее братьев.

Она прекрасно знала, как ее мать относится к ее участию в подобных играх, и угрюмо встретила на себе ее неодобрительный взгляд, смотря исподлобья в ожидании извечных порицаний.

– Луиджина, сколько раз мне повторять, чтобы ты не надевала на себя это! – с негодованием воскликнула Долорес и с извиняющимся взглядом повернулась к снисходительно улыбающейся королеве. – Простите, Ваше Величество. Она вас потревожила?

– Все в порядке, Долорес, – спокойно ответила Эдже и посмотрела на Луиджину с теплотой. – Она от братьев не отстает – так яростно машет мечом. Ступай к ним, милая.

– И оставь здесь этот свой меч, – холодно добавила Долорес, когда дочь направилась было на балкон, радостная, что при королеве мать не стала выговаривать ей. Однако та наглым образом ее проигнорировала. – Луиджина!

– Будь терпимее, – взглянув на беспомощно выдохнувшую кузину, воскликнула Эдже. – Нет ничего страшного в том, что она предпочитает куклам мальчишеские игры. Это всего лишь детские забавы.

– Подобные забавы не для принцессы, – сохраняя учтивый тон, возразила Долорес. – Кто возьмет ее в жены, если она будет носить подобные… одежды и размахивать мечом?

– На всякий товар найдется купец, – усмехнулась Эдже и, наконец, обратила свое внимание на Изабель. – Ты прекрасна, как всегда. Подойди.

Изабель под потеплевшим взглядом матери, гордой за свою наследницу, приблизилась к королеве и мило улыбнулась ей.

– Я зашла узнать, как ты. Волнуешься?

– Немного волнуюсь, но я справлюсь, Ваше Величество.

– Справишься, я знаю, – согласно кивнула Эдже, и массивная корона с драгоценными камнями сверкнула в ее высокой прическе. – Сегодня – твой вечер, Изабель. Будь уверена и степенна. Помни, кто ты. Ты – Дориа. И пусть венецианский дож помнит об этом. Как и твой будущий супруг.

– Они об этом не забудут, – отозвалась Изабель, чуть вскинув золотоволосую голову. – Я не позволю.

– Вот и прекрасно. Ступай к себе. Тебя ждут слуги, чтобы закончить последние приготовления к вечеру.

Изабель, поклонившись напоследок, беспрекословно удалилась. Долорес проводила ее до дверей печальным взором любящей матери, которая была вынуждена выдать дочь замуж за чужого ей, взрослого мужчину в столь юном возрасте. А после она услышала, как со стороны балкона раздался воинственный возглас другой ее дочери, и еще больше помрачнела.

– Тебя это тоже касается, Долорес, – произнесла Эдже, удивив кузину, которая вскинула на нее свои голубые глаза. – Я знаю, что тебе тяжело расставаться с Изабель и провожать ее во взрослую жизнь, но держи себя в руках. Помни, кто ты. И сохраняй достоинство. В том числе и в отношении к Джине. Она, несмотря ни на что, заслуживает твоей любви.

– Да, Ваше Величество, – с покорностью отозвалась Долорес и, помедлив, с глухим отчаянием призналась: – Я… стараюсь. Но она так на меня не похожа! Я… не понимаю ее. Всеми силами пытаюсь, но не могу.

– Может, в том и дело, что ты слишком много сил прикладываешь для того, чтобы ее понять. Оставь ее в покое. Она, верно, чувствует давление с твоей стороны, вот и закрывается. Взгляни, как хорошо ладит с нею Серхат. Без всяких усилий. Я, если быть честной, не представляла, что из него выйдет такой заботливый и нежный отец.

– Он только с Луиджиной и нежен, – не сдержалась Долорес, и в этих ее словах таились терзания от равнодушия к ней мужа и неодобрение его прохладного отношения к другим детям.

Эдже сочувственно посмотрела на нее, но не более. От ее вмешательства этот брак не станет счастливее. Да и не хотела она затрагивать то, что ее не касалось. Она знала, почему Серхат выделял из всех своих детей Джину. Он так любил ее, наверное, потому, что она была похожа не столько на него, сколько на ту женщину, которую он так и не смог забыть. И говорить об этом Долорес было бы жестоко.

– У меня много дел. Я пойду, а ты возьми себя в руки и продемонстрируй всем этим вечером, кто однажды будет вершить их судьбы. Я хочу видеть тебя сильной. И счастливой. Для остальных в нашей семье не должно быть никаких… сложностей.

– Понимаю, – заставив свою боль замолчать, выдавила из себя Долорес. – Простите, если потревожила вас своими неуместными замечаниями. Я действительно сама не своя в последние дни. Однако я с собой справлюсь. Можете не сомневаться, Ваше Величество.

– Я и не сомневалась, – одобряюще улыбнулась ей Эдже, после чего развернулась и важно направилась к дверям под сокрушенным взглядом кузины.

Дворец санджак-бея в Трабзоне.

– Значит, думаешь отправиться в путь уже завтра?

Шехзаде Махмуд задал этот вопрос своему новоиспеченному зятю, не отрываясь от созерцания поединка борцов.

– Да, шехзаде, – спокойно ответил Ферхат Бей. Они свободно беседовали, как будто в шатре не было множества других мужчин. – Дела не ждут. Я не хотел бы надолго оставлять свою провинцию.

– Это верно, – одобрительно воскликнул тот и перевел на него свой пронзительный взор. – Но меж делами находи время и для жены.

– Разумеется, – Ферхат Бей тоже повернулся к шехзаде и серьезно кивнул. – Махфируз Султан ни в чем не будет нуждаться. Я позабочусь о ней должным образом.

Побыв еще немного в обществе сыновей и зятьев, шехзаде Махмуд дождался победы в поединке одного из борцов и только после этого, прихватив с собой Радмира-агу, отправился на женскую половину сада с тем, чтобы поздравить дочерей. Женщины встретили его поклонами, исключая Карахан Султан, которая продолжила с царственным видом восседать во главе стола между невестами.

– Лев мой, добро пожаловать, – озарившись улыбкой, поприветствовала сына султанша, все-таки поднявшись на ноги.

На праздник она явилась в роскошном платье из черного атласа, поверх которого сиял кафтан, сотканный из янтарно-золотого миланеза. Светлые, с золотистым отливом волосы были собраны в изысканную прическу, которую дополнял золотой венец необычайной красоты. Карахан Султан так сияла в это утро, что, несмотря на почтенные годы, затмила собой собственных внучек.

– Валиде, – приблизившись к ней, шехзаде Махмуд взял материнскую руку и поцеловал ее, после приложив к своему лбу. – Махфируз, красавица моя, – он обратил взгляд к одной из дочерей, которая ответила ему почтительной улыбкой.

Ясмин Султан подавила горькую усмешку и опустила темные глаза, чтобы скрыть свою обиду. Конечно, отец первым делом обратил внимание на ее сестру, не на нее. Почему-то и бабушка, и отец больше любили ее, хотя в чем Махфируз была лучше? Ясмин этого не понимала и чувствовала себя несправедливо обделенной вниманием родных.

– Пусть не омрачится твой взор, – обхватив внушительными ладонями лицо дочери, шехзаде Махмуд с теплом смотрел на нее с высоты своего недюжинного роста. – И, что бы не случилось, знай, что в любой момент ты можешь обрести здесь помощь и пристанище.

В этих словах уже не было прежнего тепла. В свое родительское напутствие шехзаде вложил обещание защитить дочь в случае угрозы или неуважения к ней мужа. И в последнем случае ему явно придется несладко.

– Благодарю вас, отец, – кратко отозвалась Махфируз Султан с признательной улыбкой, боясь как-либо проявить вольность в обращении к нему, столь влиятельному и жесткому в глазах своих детей.

Дилафруз-хатун стояла подле нее и с трепетом надежды то и дело поглядывала на шехзаде, но он так и не взглянул в ее сторону, словно она была прозрачной, как воздух. Женщина почувствовала себя огорченной, но вмиг забыла обо всем, когда увидела, как Радмир-ага подносит к своему господину подушку, на которой покоились драгоценности.

Она предположила, что более роскошное кольцо с крупным аметистом – любимым камнем ее дочери – шехзаде подарит Махфируз. И не прогадала. Атике-хатун, как и ее дочь, чуть надменно наблюдала за происходящим, явно недовольная превосходством Махфируз над ее Ясмин.

– Носи его и вспоминай нас с любовью, – надев перстень на палец польщенной дочери, шехзаде Махмуд приподнял ее лицо касанием к подбородку и поцеловал в лоб, кольнув жесткой бородой.

Карахан Султан с довольной улыбкой смотрела на них, Элиф Султан так и светилась радостью, впрочем, как на любом празднике, а Нуране Султан сохраняла невозмутимость. Бахарназ Султан же выглядела задумчиво, будто мыслями была где-то не здесь. И лишь Фатьма Султан хмуро за всем наблюдала, видно, не испытывая ни малейшего желания здесь находиться. Праздники она не выносила, предпочитая им тишину и покой собственной опочивальни.

– Ясмин, желаю тебе счастья в браке, – подойдя к другой дочери, шехзаде Махмуд просто коснулся рукой ее щеки и, не теряя времени, взял с подушки другое кольцо – поменьше, из золота и с круглым рубином.

Отец молча надел ей на руку кольцо и отвернулся, оставив без прощального поцелуя, что покоробило султаншу.

– Валиде, Ферхат Бей завтра утром намерен отправиться в путь, – жестом велев женщинам сесть и продолжить трапезу, шехзаде Махмуд сообщил об этом матери. – Как и Феридун Бей, что я счел необходимым. Махфируз и Ясмин должны быть готовы поутру покинуть дворец.

– Я обо всем позабочусь, – заверила его Карахан Султан. – Дильназ и Айше тоже завтра уезжают, – с сожалением добавила она. – Не думала я, что наше единение продлится так недолго…

– Это я так распорядился. Дела не ждут. Мы должны контролировать ситуацию в подвластных нам провинциях, к тому же… Не должно возникнуть никаких подозрений относительно пребывания санджак-беев соседних провинций в Трабзоне. Кто знает, как это могут расценить в столице? Подумают, будто я сторонников собираю.

– Это недопустимо, ты прав, – вынуждена была согласиться Карахан Султан и вздохнула. – Но я попросила Мелек и Эсмехан задержаться подольше. Я слишком по ним тосковала, чтобы так скоро отпускать от себя. Мужья позволили им остаться в Трабзоне на неделю-другую. Не обошлось без моего вмешательства, конечно. Орхан тоже вскоре уедет?

– Через пару дней отправится в свой Акшехир.

– Что же, ясно. Кстати, с султанзаде Ферхатом ты все уладил? Он согласился? Он очень важен для нас, как союзник.

– А у него был выбор? – лениво усмехнулся шехзаде. – Он на нашей стороне, покуда жить хочет.

Элиф Султан, возле которой они приглушенно разговаривали, заинтересованно покосилась в их сторону и тут же отвернулась, чтобы не быть пойманной за подслушиванием.

– А как обстоят дела в Амасье?

Теперь настала очередь Карахан Султан со спокойствием и уверенностью усмехаться.

– Я контролирую тамошнюю ситуацию. Пока что все идет согласно плану.

– Полагаете, справится? – с сомнением уточнил шехзаде Махмуд.

– Я потратила два года на то, чтобы справилась. К тому же, там есть, к кому обратиться за помощью. Все получится. Нам остается лишь ждать, Махмуд. Наберись терпения.

– Я начинаю ненавидеть слово «терпение», – рыкнул он и, порывисто поцеловав руку матери, широким шагом удалился под провожающими его взглядами жен и дочерей.

Генуя.

Появившийся из темноты экипаж едва ли уступал в роскоши тому, что уже стоял возле дорожки, ведущей к замку. Он остановился рядом, и из него стремительно выбрался молодой мужчина привлекательной наружности в дорогих одеждах из бордового бархата. Темные волосы его лежали на плечах, обрамляя волевое лицо с тонкими чертами аристократа, а на руках сверкали многочисленные драгоценные перстни.

В сопровождении слуг, которые несли средних размеров деревянный сундук, мужчина прошел по дорожке, с недоумением посмотрев на чужой экипаж. Кто это мог быть? Неужели у него появился соперник, жаждущий завладеть этим замком в обход него?

«Вряд ли ему это удастся», – подумал мужчина, усмехнувшись про себя. Он всегда получал то, чего хотел, и этот замок не станет исключением.

Хозяин замка, появившийся в дверях вскоре после стука, выглядел напряженным.

– Сеньор, – с раболепным придыханием заговорил он, неумело склонив голову как бы в поклоне. – П-прошу, проходите.

– У вас гости? – с холодком осведомился тот, переступил порог и по-хозяйски огляделся в холле, уже заведомо считая замок своей собственностью и прикидывая в уме, что необходимо будет переделать.

– Так уж вышло, сеньор, что нашелся еще один покупатель, – виновато произнес пока что его хозяин. – Я, конечно, сразу же предупредил, что мы с вами уже заключили сделку, но…

– Я понял, – раздраженно избавил его от необходимости оправдываться молодой господин, лениво взмахнув белой и нежной ладонью. – Где я могу его найти? – спросил он с мрачной готовностью отстоять свое право на этот замок.

– В гостевом зале, – проблеял испуганный старик.

Решительно направившись туда уже знакомым путем, мужчина с уверенностью вошел в холл и увидел его. Черноволосый мужчина в достаточно простых для владельца того экипажа одеждах стоял спиной к нему возле одной из картин и задумчиво ее лицезрел. Он даже не обернулся, что оскорбило богатого и влиятельного, несмотря на юность лет, генуэзца, привыкшего к поклонению.

– С кем имею честь говорить? – надменно произнес он, привлекая к себе внимание.

Хозяин замка также вошел в зал и хотел было объяснить все, но не успел и рта открыть. Слуга сеньоры Виоленса обернулся и, окинув оценивающим взглядом холеного и высокомерного генуэзца, подавил усмешку и ответил:

– Антонио Сельвино к вашим услугам, сеньор…?

Услышав на конце фразы вопросительную интонацию, тот все с тем же важным видом представился:

– Алонсо Лотароза, – отвернувшись, Алонсо с ленцой двинулся по залу, словно вынужденно ведя этот разговор. – Насколько мне известно, вам сообщили, что этот замок и прилегающие к нему земли я уже обязался выкупить. Договоренность заверена документально и, если вам угодно, я могу предоставить этот документ, дабы вы… – тут плавная речь его оборвалась и, остановившись, он посмотрел в упор на Антонио: – Убрались отсюда подальше. Если, конечно, не хотите навлечь на себя мой гнев.

Антонио уже не скрывал насмешки, ничуть не впечатленный.

– Мне неловко об этом говорить, но меж нами произошло недопонимание. Я всего лишь слуга моей госпожи, сеньор. И это ей угодно приобрести замок.

– Госпожи? – с презрением переспросил Алонсо, словно бы в его понимании женщина была не в праве претендовать на нечто подобное. – И кто же она?

– Сиера Виоленса-Рикардо, – неожиданно для всех раздался вкрадчивый и бархатный женский голос с порога.

Обернувшись на него, Алонсо Лотароза с растерянным видом вскинул брови, увидев грациозно вошедшую в зал молодую красивую женщину в поистине королевском облачении, исполненном в черном цвете. Сквозь кружевную вуаль, покрывающую ее лицо, на него смотрели темные глаза, от которых отчего-то было трудно отвести взгляд.

– Какая честь иметь с вами знакомство, сеньора, – тут же его голос засочился медом, а на губах проступила обольстительная улыбка.

Как известный в Генуе ловелас и соблазнитель, Алонсо не мог не заинтересоваться красивой, да еще и богатой женщиной, как раз кстати оставшейся без мужа. К тому же, он считал, что любую женщину можно обвести вокруг пальца, стоит только оказаться в ее постели. Чего он всегда добивался с завидной ловкостью. Наутро после ночи с ним она наверняка намного легче откажется от своих притязаний на замок.

– Благодарю вас, – спокойно ему улыбнувшись, ответила Сиера. – К своему сожалению узнав по прибытии, что хозяин замка уже обещал продать его вам, я решила все же попытать счастья и обсудить этот вопрос за ужином. Надеюсь, вы не против?

– Против того, чтобы провести вечер в обществе столь прекрасной женщины? – ухмыльнулся Алонсо. – Я был бы глупцом, имей возражения.

– Тогда пройдемте в пиршественный зал, – любезно воскликнула Сиера, не переставая мило улыбаться. – Мои слуги все подготовили к вашему приезду.

– Весьма лестно, что вы позаботились об этом. Я премного благодарен вам за вашу предусмотрительность. Я бы даже сказал заботу.

Господа направились в пиршественный зал, и Алонсо, увлеченный светской беседой, которая для него служила свое рода прелюдией, не заметил, как последовавший за ними Антонио посмотрел на него с мрачной усмешкой.

– О, ну что вы? Того, что я о вас слышала, было достаточно, чтобы я постаралась организовать для вас достойную встречу. Мне бы не хотелось, чтобы наш разговор превратился в нечто неприятное и обременительное для нас обоих.

– Я полностью разделяю ваше мнение, сеньора, – заливался соловьем Алонсо, с удовлетворением оглядывая щедро и с изыском накрытый стол. – Не меньше вас я желаю, чтобы наша беседа привела к… плодотворному сотрудничеству, – грязный намек звучал в его безукоризненно учтивом тоне, и все его уловили. – Или хотя бы к приятному разрешению этой щекотливой ситуации.

Сиера таинственно улыбнулась через стол, но промолчала, и они опустились на стулья.

Генуэзец с жадностью проследил за тем, как она полным изящества движением откинула с лица вуаль. Алые губы так и влекли его, а темные глаза полнились загадкой, которую неведомо почему страстно хотелось разгадать.

Жестом он велел ее слуге Антонио налить себе в кубок красное вино, за чем Сиера холодно проследила. Алонсо взял его, наполненный до краев, и пригубил вина. А после, долгим взглядом посмотрев на Сиеру, приподнял его над столом.

– Я хотел бы произнести тост, если позволите.

– Да, конечно, – сладко отозвалась Сиера, отложила столовые приборы, которые едва взяла в руки, и, подхватив свой кубок с вином, в ожидании на него посмотрела.

– Это вино столь же прекрасное, как и женская красота, – он говорил, не отрывая взгляда от Сиеры, которая внимала ему со снисходительной полуулыбкой. – Сладкое и опьяняющее, лишающее рассудка и пробуждающее спящие внутри страсти. И как пристрастившийся к вину жаждет его больше всех благ, так и мужчина, познавший женскую красоту, до конца дней своих остается к ней пристрастным. Красота – это и благословение, и проклятие. И она достойна того, чтобы за этим столом мы подняли за нее свои кубки.

– Прекрасные слова, сеньор, – тонко улыбнувшись, отозвалась Сиера и сделала пару глотков вина.

– Любопытно, а хозяин замка, в котором мы пируем, не присоединится к нашей трапезе?

– Я не хотела, чтобы нам мешали, потому попросила его позволить нам разделить эту трапезу в уединении.

Алонсо улыбнулся с видом, говорящим, что он уже чувствовал себя хозяином положения, да и замка в придачу.

– И я благодарен вам за это. Не в моих правилах сидеть за одним столом с отребьем. О чем нам с вами говорить с этими недалекими существами из простонародья, едва ли отличающимися широтой ума от собственного скота, который разводят от нужды? Они как свиньи – рождаются, живут и умирают в грязи, питаясь помоями и считая за лучшее поливать этой самой грязью тех, кто находится по ту сторону их загона.

Антонио, стоящий в стороне и наблюдающий за ходом трапезы с отсутствующим видом, после этих слов посмотрел на госпожу, но она осталась совершенно невозмутима и выглядела даже мило.

– Еще вина? – учтиво поинтересовалась она спустя уже довольно длительное время, когда кувшин, как и их тарелки, опустел.

– Да, пожалуй, – согласился изрядно захмелевший Алонсо. – Я не в силах отказаться от удовольствия наслаждаться его тонким вкусом. Впрочем, как и вашей красотой.

– Антонио, – Сиера всего лишь назвала имя слуги, и тот, поняв ее без слов, поспешил на кухню за новой порцией вина.

Вскоре он явился и, поставив полный кувшин с вином на стол, налил его в кубки господ, после чего вернулся на то же место у окна.

Сиера, взяв кубок, с утонченностью приподняла его над столом и улыбнулась через стол пылко смотрящему на нее Алонсо.

– Я тоже хочу предложить тост, – с чувством воскликнула она, пронзая его своими темными глазами. – Если позволите, – добавила красавица-вдова, проследив за тем, как он отпил из кубка почти что половину его содержимого.

– Разумеется, сеньора, – хмельно улыбнулся Алонсо, в готовности подняв свой кубок.

– За свиней.

Алонсо моргнул в потрясении, ожидавший услышать что угодно, но только не это.

– Простите… – с усмешкой недоверия проговорил он. – Вы предлагаете выпить за… свиней?

Сказав это, он, прислушиваясь к себе, чуть сдвинул брови, как будто что-то его смутило или напрягло.

Рука его рассеянно скользнула по груди, и Алонсо под жадным взглядом Сиеры скованно отставил свой кубок на стол и сжал холеными пальцами бордовый бархат своего одеяния в области желудка, словно хотел пробраться рукой под ткань.

Антонио со злорадством во взгляде стоял у окна, не шевелясь вместо того, чтобы броситься на помощь или послать за кем-то. Он наслаждался этим действом, словно зритель уличного театра.

– Свиньи… Они, как и прочий скот, озабочены лишь удовлетворением желаний плоти, – вдруг резко изменившимся голосом – жестким и полным злобы – заговорила Сиера.

Стремительно бледнеющий Алонсо, у которого на лице теперь отражалась гримаса боли вместо самоуверенной улыбки, вскинул на нее испуганно-недоумевающий взгляд.

Он дернулся на стуле, видимо, попытавшись встать на ноги, но они не подчинились ему и подкосились. Алонсо с грохотом рухнул животом на стол, прямо на свою тарелку, из которой недавно с аппетитом ел.

Появившаяся из его рта густая белая пена начала медленно стекать по его волевому подбородку, кое-где окрашенная в цвет крови.

– И даже если свинью одеть в бархатный камзол и кормить ее изысканными яствами, она останется свиньей, – пугающим голосом продолжала Сиера, с неуместным удовольствием наблюдая за его агонией. – И хорошо, если она смирится с этим. Ведь известно, что делают с буйной свиньей, – Алонсо, хрипя, стал сильно содрогаться в последние мгновения своей жизни, и тогда Сиера с ухмылкой на алых губах выдохнула: – Ее режут.

В последний раз дернувшись, Алонсо медленно обмяк, так и оставшись лежать животом на столе и боковой стороной лица на его столешнице в лужице из собственной крови и пены.

Антонио с невиданным спокойствием для подобной ситуации приблизился к столу и, презрительно оглядев труп, обратил взор к своей госпоже, отставившей нетронутый кубок с отравленным вином на стол.

– Что прикажете с ним делать?

– Тебе не впервой избавляться от трупов, Антонио, – хладнокровно ответила Сиера, протянув руку к блюду с фруктами и оторвав себе веточку крупного красного винограда. – И то золото, что он привез с собой в уплату за замок, передай хозяину в качестве моей платы за него, – она отправила в рот виноградинку и задумчиво огляделась в пиршественном зале, решая, что здесь стоит переделать. – Скажи, что мы с сеньором Лотароза все уладили. И теперь хозяйка здесь – я.

– Как угодно, госпожа, – ухмыльнулся Антонио, склонив перед ней черноволосую голову.

Дворец санджак-бея в Трабзоне. Покои Карахан Султан.

Ближе к вечеру праздник из сада, в котором после заката заметно похолодало, переместился во дворец. Мужчины разместились в покоях шехзаде Махмуда, а женщины – у Карахан Султан.

Махфируз Султан и Ясмин Султан сидели по обе стороны от бабушки на тахте, их матери возле их ног на подушках. За другим столиком разместились Элиф Султан, Мелек Султан, Эсмехан Султан и Нуране Султан, а за противоположным ему – Бахарназ Султан с обеими своими дочерьми и Фатьма Султан. Под звуки музыки султанши трапезничали и беседовали, хотя нельзя сказать, что беседа была оживленной.

Когда наступил поздний вечер, Карахан Султан велела служанкам отвести невест в их покои, чтобы их должным образом подготовили к встрече с мужьями. Их матери отправились с ними, чтобы поддержать и наставить дочерей. Карахан Султан и все собравшиеся в покоях проводили сию процессию улыбками, а после стали расходиться по своим покоям, утомленные после целого дня веселья.

Первой ушла Фатьма Султан, просто встав с подушки, поклонившись и направившись к дверям. Карахан Султан едва ли обратила внимание на ее молчаливый уход. Эту женщину в гареме не замечали.

– Доброй ночи, султанша, – уходя, поклонилась Нуране Султан с вежливой улыбкой, в которой, однако, не было ни капли тепла.

– Ступай, Нуране, – кивнула ей Карахан Султан, оторвавшись от беседы с Элиф Султан и внучками. – Поцелуй за меня моих внуков.

– Мы с моими дочерьми тоже хотели бы откланяться, – поспешила воскликнуть Бахарназ Султан, едва та ушла. – Им поутру необходимо будет отправляться в дорогу.

– Да, разумеется. Дильназ, Айше – утром непременно зайдите ко мне и к отцу, чтобы проститься.

Девушки кивнули, и, положив ладони на их спины, Бахарназ Султан подтолкнула дочерей к дверям, удалившись в их обществе.

– Вот мы и остались одни, – почему-то немного грустно выдохнула Карахан Султан, взглянув на пересевших к ней за столик Элиф Султан, а также Мелек и Эсмехан. – Даже грустно… Завтра ваши сестры покинут нас. И кто знает, когда мы еще увидимся? Когда моя семья снова соберется воедино?

– Не печальтесь, султанша, – ободряюще улыбнулась ей Элиф Султан. – Я верю, что эти дни не так уж далеки, – с намеком, понятным только Карахан Султан, добавила она. – Однажды мы снова воссоединимся.

– Дай Аллах так и будет.

Некоторое время они беседовали, наслаждаясь обществом друг друга, а после Мелек Султан решила отправиться к себе – ее ждали муж и дочь. Эсмехан Султан увязалась за ней. Они покинули покои бабушки, пожелав ей доброй ночи, и теперь неспешно ступали по коридорам родного дворца.

– Махфируз так и светилась, – с мягкой улыбкой на губах заметила Эсмехан Султан и вздохнула, как показалось, тоскливо. – Пусть радость не оставляет ее. Я бы хотела, чтобы она обрела счастье с Ферхатом Беем. Пусть будет счастлива в браке, как и ты.

– Да, жених он видный, – по-доброму усмехнулась Мелек Султан. – Из самой династии, внук султана, красив и богат – о чем еще мечтать? Отец и бабушка Махфируз всегда выделяли больше Ясмин. И это ясно по тому, какую участь они определили ей, – последние ее слова прозвучали с досадой.

– Возможно, Феридун Бей не так уж плох? Да, разумеется, он стар и вряд ли его можно назвать состоятельным, но зато он… кажется добрым человеком.

– Сомневаюсь, что его доброта сделает Ясмин счастливой, сестра, – вздохнула Мелек Султан, качнув головой. – Вспомни себя в ее годы. Чего ждет юная девушка, султанша, от своего брака? Любви. А какая может быть любовь в ее случае? Отец обрек ее на печальную судьбу. Не намеренно, конечно, но он никогда и не задумывался о нашем семейном счастье.

Эсмехан Султан промолчала, понуро опустив глаза. Да, в этой семье о женском счастье никто не задумывался, устраивая браки за тем лишь, чтобы обрести влияние. Среди их всех, сестер, только Мелек и обрела любовь в браке. Остальные же расплачивались собственным несчастьем за честолюбивые планы отца. И ничего не могли с этим поделать…

Покои Бахарназ Султан.

Айше Султан сразу же отправилась к себе, а Дильназ Султан была вынуждена идти в покои матери, так как та перед ее отъездом хотела поговорить с ней. Султанша догадывалась, о чем пойдет речь, потому и не испытывала особого желания оставаться с матерью наедине.

– Ты же помнишь, о чем мы с тобой говорили несколько дней назад? – твердым голосом осведомилась Бахарназ Султан, едва они с дочерью опустились на тахту.

– Да, валиде, и я услышала достаточно, потому не хочу снова поднимать эту тему, – надменно отозвалась Дильназ Султан.

– Я и не собиралась. Я знаю, что ты поступишь правильно. Ты – умная женщина, Дильназ. И должна понимать, какими могут быть последствия твоих поступков.

Чувствуя давление с ее стороны, Дильназ Султан нахмурилась, но заставила себя кивнуть. Она понимала – деваться ей некуда. Мать была права в том, что в ее случае развод недопустим. Онур Бей важен для них и их будущего. И ей придется терпеть этот невыносимый брак всю оставшуюся жизнь ради долга перед семьей.

– Поговорить я хотела о другом, – вдруг осторожно начала Бахарназ Султан и внимательно поглядела на дочь. – Однако прежде хочу знать. Ты со мной, на моей стороне?

В непонимании посмотрев на мать, Дильназ Султан после решительно протянула ладонь и накрыла ею руку матери, крепко сжав ее пальцами.

– Я с вами. Всегда и во всем. Что у вас на уме?

– Ты знаешь все о моей жизни. И потому тебе известно, что мне довелось пережить в прошлом. В этом дворце, все, верно, позабыли. Но я не забыла. И ждала долгие годы, что отплатить тем, кто меня раздавил и уничтожил, той же монетой.

– Хотите отомстить Карахан Султан и Элиф Султан? – догадалась Дильназ Султан.

– Элиф – просто пешка в этой игре, и ее судьба меня не волнует. А вот Карахан Султан и есть та, кто дергает за ниточки. И речь идет не только о гареме. Она настолько же умело управляет нашими жизнями, как и плетет интриги. И раз твой отец продолжает собирать сторонников и наращивать свое войско, что-то грядет. Война уже не за горами. Известно, Махмуд – последний в длинной очереди на трон. И раз уж он так уверен в своей победе, значит, Карахан Султан уже знает, как избавиться от других претендентов. Мы этим ее планам мешать не должны.

– Но… Как же тогда вы сможете ей отомстить, если она должна продолжать контролировать ход восстания?

– В том и дело. Я долго раздумывала над тем, как все устроить. У меня в запасе были годы, и я нашла выход. Я сделаю так, что она лишится всего своего влияния в гареме, всей власти! Махмуд перестанет ей доверять в делах дворца и гарема, однако, восстание будет готовиться дальше. И Карахан Султан, и шехзаде не бросят дело всей своей жизни даже в силу разногласий.

– Но будет ли лишение власти достаточно весомой местью, валиде? Карахан Султан и прежде получала отставку, когда вы управляли гаремом, но все себе вернула.

– Все знают, как султанша слаба из любви к сыну. Его отторжение и презрение причинят ей не меньше боли, чем когда-то мне. Даже став Валиде Султан, она не получит того, о чем мечтала – могущества. Махмуд не позволит. И вот тогда я отомщу за свои страдания. Жаль, меня здесь не будет, чтобы заглянуть в ее глаза, полные боли и унижения! Я бы наслаждалась зрелищем, как она когда-то, злорадствуя над тем, что я потеряла ребенка и вытерпела ужасные муки при той злосчастной операции.

Золотые глаза Бахарназ Султан заволокла пелена злобы при воспоминаниях об этом, и Дильназ Султан, видя это, помрачнела. Она понимала – ее мать настроена решительно, и ее не остановить. Да она и не хотела. К Карахан Султан она не питала теплых чувств, зная о том, как она поступала в прошлом в отношении ее любимой матери.

– Объясните, что вы задумали. Что-то требуется от меня?

Генуя.

Двое служанок кружили вокруг принцессы и старательно наряжали ее к грядущему празднику в честь помолвки ее дочери. Долорес остановила выбор на платье из тончайшего голубого шелка со шлейфом, украшенном алмазами на лифе и длинных рукавах. Золотые волосы Долорес служанки уложили наверх и увенчали ее голову ослепительно сверкающим бриллиантовым венцом. Она словно уже была королевой – столь прекрасно и царственно выглядела в этот вечер.

Лицезрея свое отражение в зеркале, Долорес ощущала двоякие чувства: она гордилась своей неоспоримой красотой, но и огорчалась от того, что единственный во всем мире человек, для которого она хотела казаться красивой, был абсолютно равнодушен к подобному.

Женщина тихо вздохнула, отогнала прочь печаль и заставила себя уверенно расправить плечи, как делала многие годы до этого.

Увидев через отражение свою младшую дочь, которая в качестве наказания была весь день заперта в ее покоях, чтобы находиться под ее присмотром, Долорес обернулась себе за спину и озабоченно посмотрела на нее.

Луиджина с убитым видом сидела на софе перед камином, поджав ножки в своем кукольном зеленом платьице, в которое ее переодела служанка по приказу Долорес, и корпела над вышивкой. Хмурясь, она пыталась делать стежки, как и приказала ей мать, но выходило у нее просто чудовищно. Покачав головой, Долорес с досадой заключила: Луиджина просто не рождена для того, чтобы быть принцессой. В ее натуре было слишком много мужских качеств: упрямство и своенравие, воинственность и азарт, отсутствие интереса к учебе и к спокойным девичьим играм.

И если она еще пыталась ее переделать, как-то боролась с этим, то Серхат, наоборот, только потакал капризам дочери. Он слишком уж ее любил, откровенно предпочитая ее другим детям. И Долорес была не в силах понять природу этой связи между ними двумя.

Подтверждая мысли женщины, в покои вошел ее муж, вызвав в ней привычный трепет. Но лишь на миг. Коротко кивнув ей в знак приветствия (а ведь они виделись впервые за день), Серхат даже не удостоил ее одобрительным или хотя бы изучающим взглядом, на что она посмела в душе надеяться.

Увидев Луиджину, которая расцвела с его приходом и радостно отбросила вышивку в сторону, он ухмыльнулся и позволил дочери с разбега броситься в его объятия, несмотря на то, что она была уже весьма взрослой для этого.

– Луиджина! – возмущенно ахнула Долорес, когда дочь ногами обхватила своего отца за торс, отчего ее платье нещадно задралось.

Муж и дочь не обратили на нее никакого внимания, на некоторое время застыв в этих своеобразных объятиях.

– Ну, как обстоят дела у пленников? – насмешливо спросил Серхат, опустив девочку на пол и одним ловким движением поправив подол ее пышного облачения с оборками. – А ты неплохо смотришься в платье, дружок.

– Они меня заставили! – пробубнила Джина и раздраженно повела плечиками. – Забрали ту одежду, что ты подарил. И меч! А еще мама сказала мне… вышивать, – она произнесла это слово с отвращением и, задрав голову, жалобно посмотрела на усмехающегося отца.

– Раз уж попалась – не плачься, – ласково потрепав ее по волосам, Серхат после хмуро посмотрел на жену. Она неодобрительно наблюдала за ними со стороны, сложив руки на груди. – Не слишком суровое наказание за игры с деревянным мечом?

Чувствуя его покровительство, Луиджина с тайным злорадством посмотрела на излишне строгую с ней и требовательную мать, которая была вечно ею недовольна.

– Суровое?.. – возмутилась в недоверии Долорес. – Это всего лишь день, проведенных в покоях подле матери, и вышивка! То, чем она и должна заниматься в свободное от занятий время. А не бегать по дворцу наравне с братьями и махать мечом! Да и тот наряд, что ты ей подарил, не под стать принцессе. Я велела слугам избавиться от него. Сколько раз мне просить тебя, Серхат? Не потакай ей в ее глупых и неуместных затеях.

– Она всего лишь ребенок, – твердо проговорил он в ответ. – И вольна заниматься тем, что ей нравится. Не научится вышивать или откажется от платьев – не так уж и страшно. Зачем делать из этого трагедию?

– Ты действительно не понимаешь? – разочарованно отозвалась Долорес, тряхнув головой, из-за чего венец яростно сверкнул в ее волосах. – Она – принцесса! А не сорванец из отребья. И ей не пристало…

– Я услышал достаточно, Ваше Высочество, – устало прервал ее Серхат, выделив в конце обращение и тем самым как бы намеренно подчеркнув глубину пропасти меж ними. Этим он заставил жену остаться стоять с приоткрытым от растерянности ртом. Поглядев на дочь, мужчина терпеливо улыбнулся. – Джина, ты ведь знаешь, что сегодня состоится помолвка твоей сестры?

Та кивнула с угрюмым видом. Она терпеть не могла праздники, на которых мать вечно заставляла ее рядиться в неудобные платья и шикала на нее по поводу и без, не разрешая даже смеяться в тронном зале в обществе королевы.

– Наша королева в честь этого устраивает праздник в тронном зале, – тем временем продолжал Серхат. – И твоя мама хотела бы, чтобы на этом празднике, куда будут приглашены сотни важных гостей, ты вела себя подобающе. Ты ведь постараешься?

Джина не спешила отвечать. Она призадумалась, а после с сомнением взглянула на ожидающего ее ответа отца. Долорес все это раздражало. Она же еще ребенок, как он и сказал. Зачем спрашивать ее мнения, если можно потребовать с высоты положения родителя? С Изабель это действовало всегда.

– А ты там будешь?

– Да, придется, – усмехнулся Серхат, так как эта нелюбовь к праздникам досталась дочери именно от него.

– Хорошо, я постараюсь, но только если мне вернут мой меч.

– Что еще за условия? – с негодованием подалась к ним Долорес, из-за чего Джина тут же съежилась. – Никаких мечей! И думать об этом забудь.

Серхат подавил в себе раздражение и произнес, когда дочь в поисках поддержки схватила его за ладонь:

– Дружок, мы после об этом поговорим.

И вдруг подмигнул – сурово, без улыбки.

Луиджина знала, что это означает: отец сказал это лишь потому, что мама была рядом. Но он все равно вернет ей ее меч. Или подарит новый. Потому что только он ее понимал и знал, как ей нравилось свободно бегать по дворцу со своими братьями, резвиться с мечом и носить мальчишеские штаны с теми кожаными сапожками.

Подавив в себе тайную радость, Луиджина приняла наигранно недовольный вид и кивнула, чтобы им удалось провести маму.

– Вот и умница, – Серхат наклонился к дочери и быстро поцеловал ее в щеку, но, когда захотел отстраниться, она крепко обхватила его ручками за шею, не желая, чтобы он уходил, и этим заставила глухо рассмеяться. – Ты меня однажды задушишь с таким-то захватом, – выдавил он и, освободившись, с совершенно счастливым видом щелкнул пальцем по носу. – Я на тебя рассчитываю, боец. Не подведи.

Джина с решительно сдвинутыми бровями кивнула, подтверждая серьезность своих намерений соответствовать данному обещанию. И в этот момент наблюдающая за ними Долорес заметила, как изменилось выражение лица ее мужа. Только что он весело улыбался, но вдруг взгляд его, направленный на дочь, провалился, словно мысли увели его куда-то в глубины памяти.

И то, что он вспомнил, видимо, по-настоящему омрачило его. Некое болезненное воспоминание заставило его развернуться и не глядя пройти мимо нее с подавленным видом. Долорес потерянно посмотрела на закрывшиеся за мужем двери и удрученно вздохнула. Наверное, она так никогда и не сможет до конца понять его…

Королевские покои.

– По-твоему, с ними что-то произошло?

Эдже, будучи в великолепном облачении, достойном того, чтобы восседать в нем на троне, стояла возле своего письменного стола, держа в руке донесение ее шпиона из Венеции.

– Полагаю, что да, – ответил Артаферн, который сидел в кресле, раздумывая над теми новостями, что они получили. – Амедея Серпиенто, как стало известно, после смерти матери заняла главенствующее положение в семье и решила перевезти братьев и сестер из Италии в Венецию. Что ею двигало – неясно. Возможно, хотела укрыться от нас и начать собирать силы в Венеции для очередной попытки захвата власти в Генуе.

– Но в Венеции у нее случился некий конфликт с другой влиятельной особой, имя которой неизвестно нашему шпиону, что странно, – продолжила говорить Эдже, при этом хмурясь. – И после этого вся семья Серпиенто вдруг… пропала. И что это значит? Они что, снова бежали? Или были убиты?

– Кто знает? – выдохнул Артаферн, поднявшись из кресла и подойдя к напряженной жене. – Но одно я знаю наверняка. Больше они нам не угроза. Серпиенто больше нет. И это все, что нам нужно вынести из этого донесения.

– Нет, не все, – увернувшись от его руки, попытавшейся коснуться ее лица, Эдже устало отложила письмо на стол. – Он также сообщил, что дож Венеции Николо Донато уже одной ногой в могиле. Он стар и болен. Ему явно осталось недолго. Ты понимаешь, что это значит?

– Вскоре в Венеции воцарится новый дож, – спокойно отозвался Артаферн. – И ты знаешь, кто им будет. Будущий муж нашей Изабель. Мы потому и выбрали его, Эдже.

– Он один из главных претендентов, да, но далеко не единственный.

– С нашей поддержкой он справится, я уверен.

– Дай Бог, чтобы справился, ведь иначе… Я не хочу лишиться этого хрупкого мира с Венецией, который мы едва успели заключить.

– Мы сделаем все возможное, чтобы Роберто Санто победил в борьбе за титул дожа. А теперь вспомни, что тебя ждут сотни гостей в тронном зале. Пора.

– Ох, терпеть не могу эти королевские пиры! – под его усмешку раздраженно процедила Эдже, развернувшись и зашуршав платьем. – Часами сидеть на этом жутко неудобном каменном кресле и улыбаться, глядя, как они пляшут и упиваются вином!

– Что же, это одна из королевский обязанностей, моя дорогая. Ты слишком много лет и сил потратила на то, чтобы стать королевой, так что пренебрегать этим было бы кощунственно.

В тронном зале царили веселье, гомон и суета. Наряженные в свои лучшие наряды и платья представители генуэзской знати сверкали в драгоценностях, сменяли один танец другим и наслаждались поистине королевскими угощениями, да винами. Королева Эдже гордо восседала на своем троне, как нерушимый символ процветающей монархии, наблюдала за всеми с благосклонной улыбкой и то и дело обменивалась улыбками и парой слов с мужем и наследной принцессой Долорес, разместившимися по обе стороны от трона.

Вечер открыл танец юной Изабель и ее жениха Роберто – статного мужчины средних лет с длинными светлыми волосами и холеным лицом в золотисто-бежевом вычурном одеянии. Они смотрелись вместе очень гармонично. Красивая, обаятельная и грациозная Изабель с изысканными манерами словно была отражением своего будущего мужа, тоже весьма привлекательного внешне и обладающего природной грацией. Ими все любовались и тайком завидовали: их молодости, их красоте и той легкости, с которой они кружились в танце, то и дело встречаясь глазами.

– Он ею очарован, – довольно произнесла Долорес, наклонившись к королеве и не переставая следить взглядом за дочерью и ее женихом, которые снова танцевали вместе.

– Впрочем, как и она им, – хмыкнула не менее довольная Эдже, глянув в сторону обрученных. – Уверена, этот брак будет весьма удачным.

– Лишь об этом и молюсь… – вздохнула Долорес и, вспомнив о собственном муже, посмотрела в ту сторону, где стоял он в окружении каких-то знатных мужчин, с которыми с привычной усмешкой беседовал и попивал вино.

Серхат не замечал ее взгляда, полного тоски. Он кивал говорящему ему мужчине, но было видно, что не следил за ходом беседы. Вдруг, поглядев куда-то в сторону, он усмехнулся шире.

Проследив за направлением его взгляда, Долорес увидела Луиджину, которая, думая, что ее никто ее видит, забралась с ногами на один из подоконников витражных окон, забыв, что на ней платье, и, прислонившись к окну, пыталась что-то разглядеть сквозь цветное стекло. Долорес в недовольстве поджала губы и чуть качнула головой. Неисправима.

Для всех собравшихся королевское семейство являло собой образцовый пример дружной и крепкой семьи, вызывающей любовь, доверие и гордость за то, что столь достойные люди, наконец, встали у власти. Эта идиллия у трона была по сердцу всем знатным семьям Генуи и простому народу. Наконец-то, думали они, в Генуе царят мир и покой, а их славное государство вновь процветает.

Но никто и не подозревал, что на смену, казалось бы, ушедшей угрозе со стороны Серпиенто, уже пришла другая, еще неизведанная и по тому более опасная. В тронный зал неспешно вошла женщина в роскошном траурном облачении, и ее выразительное лицо с яркими алыми губами и пронзительным взглядом темных глаз покрывала кружевная вуаль. И стоило взгляду этой женщины остановиться на смеющейся королеве, склонившейся к своей наследнице, ее алые губы изогнулись в злорадной улыбке, скрытой ото всех облаком черного кружева.