Читать книгу Залив Полумесяца - Лана Фаблер - Страница 8

Спустя несколько дней…

Генуя

С некоторых пор ей не нравилось смотреться в зеркало. Время, драгоценное время, которое, кажется, всегда есть у нас в запасе, на самом деле лишь безвозвратно уходит. И с уходящими летами Эдже теряла свои молодость, красоту и стать. Ее лицо теперь выглядело не так свежо, как когда-то – в кажущиеся уже такими далекими дни юности. Морщинки усеяли его, а прежде резкие и выразительные его черты потеряли свои четкие линии. Ее фигура лишилась стройности и подтянутости, уступая натиску забрезжившей на горизонте жизни старости. И последняя напоминала о своем скором приходе то одной, то другой болезнью, с которыми Эдже за всю свою жизнь совершенно не была знакома.

Она переступила пятидесятилетний рубеж и теперь тосковала по тому, как легко в свое время управлялась с мечом, как стремглав скакала верхом, обгоняя ветер, и как все вокруг восхищались ее дикой красотой. Все это ушло в прошлое, но одно осталось неизменным: корона, в очередной раз завоеванная ею кровопролитной войной, покоилась на ее голове вот уже многие годы. И Генуя снова процветала. Мир и покой пошли ей на пользу: город-государство ширился, рос, жил своей жизнью, активно вел торговлю с зарубежными странами и богател.

Сестры Серпиенто, ввергнувшие Геную в хаос, разруху и беззаконие, проиграли свое сражение за власть и были милостиво сосланы обратно в Италию. Эдже не смогла не внять мольбам Долорес сохранить жизни ее семье, потому как во многом благодаря именно своей кузине она и одержала эту победу. Долорес, пока они с Артаферном и Серхатом собирали войско и флот, развернула в Генуе бурную деятельность. С помощью Серхио Лотароза, который стал посредником между ними и знатью Генуи и получал всю необходимую информацию от Долорес, Эдже еще до своего прибытия в Геную с войной удалось заручиться поддержкой большей части знатных семейств, которые выступили на ее стороне и поддержали ее притязания на корону.

И теперь правящий род Дориа имел в своем лице наследницу, пусть и не прямую. Все чтили и любили принцессу Долорес, которая в глазах народа была будущей королевой и на которую возлагались большие надежды. Она не только завоевала всеобщую любовь своими красотой и умом, но и смогла доказать, что способна дать продолжение королевскому семейству, значительно разросшемуся благодаря ее браку с Серхатом, приближенным королевы, и рождению у них пятерых детей.

После брака с принцессой ему стали приписывать ее фамилию Серпиенто, хотя ныне действующий глава королевской гвардии упрямо отказывался от того, чтобы к нему так обращались. Все знали, что он был, как говорили здесь, варваром, который в свое время служил самому султану Османской империи, а Генуя неоднократно с ней воевала. Но благодаря верной службе королеве и безупречной репутации честного, порядочного и волевого человека его в Генуе спустя время все же приняли за своего и стали уважать. Серхат не то, чтобы устраивал народ в качестве будущего короля-соправителя своей жены – все попросту с этим смирились, как с чем-то неизбежным.

Со стороны казалось, что королевское семейство живет счастливо и мирно. Во многом так и было: королева Эдже Дориа на скромной закрытой церемонии вышла замуж за своего адмирала Артаферна, с которым, что знали все, ее связывали давние отношения. Все были только рады союзу восхваляемой правительницы и обожаемого адмирала, которые со своим флотом и войском принесли мир в Геную после незаконного правления сестер Серпиенто. На публике они выглядели всегда умиротворенными и спокойно-счастливыми. Таковыми они и были и рука об руку правили этим государством.

Адмирал Артаферн не отличался эмоциональностью, но даже в его всегда сдержанном и непроницаемом выражении лица читалось счастье, чего нельзя было сказать о главе гвардии Серхате. Он всегда был сух, угрюм и серьезен, да и взгляд его не светился. Ни одному человеку, посмотревшему на него, не приходило в голову мысли, что он – счастлив. Как будто он нес в себе неподъемный груз. Груз прошлого, которое он так и не смог отпустить.

Когда однажды Эдже, спустя полгода после возвращения на трон, услышала от кузины, что ей пришелся по сердцу ее подручный Серхат, она была крайне удивлена и растеряна. Ей было известно, что Серхат все еще любил оставшуюся в далеком и теперь недоступном им Стамбуле Нилюфер, сестру падишаха, и понимала, что вряд ли воин обрадуется этому браку. Она не хотела вмешиваться в это, но вместо нее вмешался Артаферн.

Он рассудил, что более подходящей партии для Долорес не найти: Серхат им предан до смерти, никогда не возжелает власти и уж тем более не станет частью заговора среди знати об очередном перевороте. Он единственный, кому они могут безоговорочно доверять и твердо знать, что тот никогда не посмеет как-либо задеть или унизить принцессу – с ним она будет, как за каменной стеной. Тем более, так кстати сама Долорес питала к нему чувства.

Премного уважая свою королеву и адмирала, Серхат не стал сопротивляться. Он и смысла в этом не видел. Отказываться от такой чести, как жениться на принцессе и в будущем стать ее соправителем, было глупо и даже опасно. Тогда в его душе еще тлела надежда на то, что он вопреки всему сможет забыть свою султаншу и, женившись на другой женщине, с ней обрести счастье или хотя бы покой.

Но он чудовищно ошибся.

Этот брак не принес ему покоя и уж тем более счастья. Год за годом он буквально заставлял себя жить с женщиной, которая даже со всей своей красотой, с острым умом и искренней любовью не смогла найти путь в его сердце. А если и пыталась найти, то на пути у нее всегда оказывалась непреодолимая преграда в лице призрака женщины, которая с присущим ей упорством отказывалась покидать сердце Серхата.

Отчаяние и грусть Долорес, которая так и не смогла добиться ответной любви мужа, тоска по покинутой любимой и тихое, глубоко спрятанное в душе несчастье Серхата – это нарастало, ширилось, росло, медленно разрушая более-менее удачный брак и делая его попросту невыносимым. Пятеро общих детей – вот, что все еще держало его на плаву, но и эта опора становилась все незначительней в сравнении с тем, какая буря бушевала в сердцах злосчастных супругов.

Все при дворе делали вид, что ничего не происходит, и Эдже в том числе. Ее кузине с мужем удавалось сохранять на публике видимость более-менее сносного брака – этого было достаточно. В конце концов, брак не всегда подразумевает под собой любовь. Это прежде всего инструмент продолжения рода, и здесь Серхату и Долорес все же удалось добиться успеха. Большего от них Эдже не могла требовать, потому оставила их самих разбираться со своими трудными взаимоотношениями.

У нее без того было немало проблем. На ее плечах лежала забота о целом государстве. Генуя была сильной и, прежде всего, торговой державой, но и войны ей были не чужды. Отношения с Венецией так и не потеплели, и меж странами то и дело вспыхивали конфликты, грозящие превратиться в очередную войну. К тому же, выяснилось, что полгода назад Серпиенто исчезли из Италии, где прежде пребывали в ссылке. Артаферн был не на шутку встревожен этим известием – они не могли пропасть просто так. Очевидно, эти змеи снова что-то задумали. Эдже по его совету отправила людей в Италию на поиски своих тетушек, но от них и следа не осталось. Они явно тщательно замели за собой следы. Значит, действительно имели что-то на уме. И это настораживало…

Отойдя от зеркала в роскошной оправе из золота, Эдже в не менее роскошном черном платье, которое в силу ее возраста уже не отличалось привычными для нее дерзостью и откровенностью, прошла через всю опочивальню к софе и опустилась на нее. Взгляд ее зеленых глаз в задумчивости устремился в находящееся напротив распахнутое окно. Видимый кусочек неба был окрашен в светло-голубой цвет раннего утра, и еще робкие солнечные лучи только-только начали золотить его. Глубоко вдохнув свежий воздух, проникающий с ветерком в ее покои, королева вдруг ощутила умиротворение – чувство, которое среди насыщенных будней было редким гостем в ее сердце.

Но оно гостило недолго. Двери вдруг открылись, впустив внутрь Артаферна в его обычном виде – в дорогих одеждах черного цвета из бархата и кожи. В его черных волосах уже едва серебрилась седина, и лицо его также было усеяно морщинками, но стати и мужественности он с годами не потерял. Увидев свою королеву и по счастливому стечению обстоятельств жену, мужчина, всегда отличавшийся сдержанностью в чувствах, спокойно подошел к ней и присел в стоящее рядом с софой кресло.

– Ваше Величество, что вас так печалит? – он любил ее подначивать, обращаясь к ней с шутливым почтением.

Оторвав взгляд от окна, Эдже посмотрела на мужа и вздохнула.

– Просто подумала о том, как быстротечно время… Вспомнила себя, еще той глупой и несносной девчонкой, которая наивно полагала, что однажды весь мир будет у ее ног. Рейну. И… нашу встречу. Ты помнишь? – она с грустной улыбкой заглянула ему в глаза.

– Разве я мог забыть? – Артаферн ответил с едва различимой нежностью в голосе и усмехнулся. – Ты меня тогда изрядно повеселила своей самоуверенностью. Но и удивила… Я прежде таких женщин не встречал. Хотя ты и вправду тогда была всего-навсего несносной девчонкой.

Эдже не сдержала улыбки, но она быстро погасла. Ей вдруг стало ужасно тоскливо, ведь все это осталось в прошлом. Вся ее жизнь. А впереди – старость и смерть, которую она уже столько раз обманывала. Но на этот раз ей не сбежать, не спрятаться и не скрыться. Неминуемая встреча все ближе, ближе и ближе… В моменты осознания этого ее посещала горькая мысль том, что она столь многое не успела сделать. И особенной болью в сердце отзывалось то, что она так и не стала матерью вопреки всем своим надеждам и мольбам к Всевышнему.

Артаферн настолько хорошо знал ее, что по выражению ее лица понял, о чем она думает, и, покинув кресло, пересел к ней на софу. Его рука крепко сжала ее ладонь.

– Мы с тобой прожили весьма неплохую жизнь, Эдже, так что не о чем здесь жалеть. Несмотря ни на что, ты рядом со мной, и одно это делает меня счастливым. И если бы мне предложили прожить другую жизнь, в которой я бы родился в богатой знатной семье, чтобы вести спокойную и размеренную жизнь в роскоши, я бы все равно выбрал эту, в которой мне довелось с рождения и до тридцати лет носить клеймо раба. Потому что иначе я бы не встретил тебя.

Со слезами в глазах посмотрев на него, Эдже прислонила голову к его плечу и в новом приливе умиротворения прикрыла веки.

– Артаферн? – спустя минуту тишины раздался ее тихий голос.

– М?

– А если бы мы тогда сбежали? Еще до войны, пока Рейна набирала флот в Греции. Возможно, все сложилось бы иначе?.. Жили бы сейчас тихо и мирно в каком-нибудь греческом рыбацком городке на побережье моря. Ты бы по утрам выходил в море ловить рыбу, чтобы потом продать ее на базаре, а я бы… не знаю, занималась хозяйством и… детьми. Тогда бы ты тоже был счастлив со мной?

– Ну себя рыбаком я еще могу представить, – хмыкнул мужчина. – А вот тебя, занимающейся хозяйством… Это вряд ли. Ты бы скорее ходила со мной рыбачить, чтобы самодовольно улыбнуться, когда на базаре продашь больше пойманной тобой рыбы.

Эдже рассмеялась, понимая, что она уж точно не домоседка, которая будет терпеливо и верно дожидаться возвращения мужа за домашними хлопотами.

В этот момент в покои вошел Серхат в облегченных доспехах, придающих его крупной фигуре еще более внушительный вид. Склонив темноволосую голову, он затем посмотрел на свою королеву, которая отстранилась от своего мужа. Тот встал рядом с софой, на которой прежде сидел вместе с ней.

– Что у тебя, Серхат? – осведомилась Эдже, понимая, что пришел конец этому короткому времени покоя.

– Королевский совет ожидает вас для аудиенции, Ваше Величество. Ее Высочество принцесса Долорес выразила желание присутствовать на сегодняшнем заседании совета. Если вы, конечно, позволите это.

– Конечно, позволю, – кивнула Эдже, встав на ноги и царственно направившись к дверям. – Ей будет полезно послушать. К тому же, сегодня командующий флотом обещал нам поведать о чем-то крайне важном касаемо ее семьи. Эти Серпиенто все никак не успокоятся…

Артаферн, который последовал за женой, мрачно переглянулся с Серхатом. Оба понимали, что над Генуей вновь нависла угроза – пока еще призрачная, но все же угроза.

Дворец Топкапы. Покои шехзаде Орхана.

Сквозь сон он ощутил щекочущее прикосновение к груди, и, не желая просыпаться, чуть сдвинул брови. Но тот, кто решил нарушить его покой, очевидно, отличался упрямством и не желал сдаваться. Теперь шехзаде почувствовал скользящее касание к шее и раздраженно приоткрыл веки. Его взору предстало нависшее над ним красивое лицо с тонкими чертами и серыми глазами, полными нежности. Копна пламенно-рыжих волос закрывала его от всего мира подобно занавесу.

– Скоро полдень, а вы все не желаете просыпаться, – девушка наклонилась к нему и стала легко, чуть касаясь губами, целовать его в шею.

– Неудивительно, учитывая, что ты дала мне заснуть только на рассвете, – проворчал шехзаде Орхан и почувствовал, как воздух защекотал его кожу – она рассмеялась.

Губы наложницы по мере того, как спускались с его шеи на грудь, становились все настойчивее, и он, все еще борясь с желанием продолжить свой сон, усмехнулся с закрытыми глазами.

– Тебе все мало?

– Мне всегда будет мало, – лукаво сообщила она и улыбнулась. – Ну довольно вам спать! – чуть капризно воскликнула девушка, отстранившись и увидев, что шехзаде снова засыпает. – Вы разве не голодны?

Они разместились за столиком, где уже покоился принесенный слугами поднос с утренними яствами, на которые они с аппетитом набросились после очередной утомительной ночи. Шехзаде насмешливо поглядывал на свою фаворитку, которая, не стесняясь, как прочие, уплетала с подноса всего понемногу, ничуть от него не отставая. Она не манерничала, вела себя очень естественно и раскрепощенно, но при этом оставалась все такой же красивой и соблазнительной.

И он по-настоящему увлекся этой русской рабыней, о чем даже не подозревал, когда в тот вечер распорядился привести ее к нему. Тогда еще Ольга с первой же их ночи поразила его тем, что могла похвастаться не только своей редкой красотой. Она не проявляла к нему раболепного почтения, как иные рабыни, бывшие на его ложе. Она смело заигрывала с ним и смеялась во весь голос, будто это она была у себя в покоях – настолько естественно и открыто себя вела. Ольга его не боялась и этим зацепила больше, чем все другие его фаворитки.

За красоту, пылкий нрав и редкий цвет волос он назвал ее именем Тансу, что означает «рассвет», и с первой их встречи каждую ночь звал к себе, потому что ему просто-напросто было с ней интересно. Она увлекала его за собой, как быстрый поток реки, и стремительно уносила прочь от всего мира. С Тансу он забывал о нем и наслаждался тем, что мог быть самим собой. С ней… было по-своему хорошо. Самое важное, что в отношениях с Тансу не было того оголенного нерва, надрыва, как в случае с сестрой, где каждый их шаг навстречу друг другу осуждался. Где именно он был тем, кто просил любви и жаждал ласки, а не наоборот, как с Тансу.

После трапезы Тансу перебралась на подушку к своему господину и прислонилась спиной к его груди, умиротворенно поглаживая его смуглые руки, обнимающие ее за талию.

– Может, мы сегодня выйдем в сад, прогуляемся? Погода стоит хорошая, да и я… – Тансу вдруг осеклась, не договорив.

– Что? – не дождавшись продолжения, тихо спросил шехзаде Орхан.

– С тех пор, как я попала во дворец, я и не выходила из него. Нам это запрещено… А мне так хочется снова ощутить на коже тепло солнечных лучей. Почувствовать овевающие меня порывы ветерка и его свежесть. Пройтись ногами по земле, а не по холодному мрамору. Здесь мы словно птички, запертые в клетке, которым обрезали крылышки, чтобы они больше не могли летать. И нам лишь остается предаваться за золотыми прутьями мыслям о родине, куда мы уже никогда не сможем вернуться.

В ее голосе впервые за эти дни и ночи прозвучала печаль, и она удивила шехзаде Орхана. Он успел привыкнуть к тому, что его Тансу всегда лучезарна, улыбчива и игрива. Но ведь и она живой человек со своими чувствами и переживаниями, которому свойственно и предаваться печали. Верно, прежде она хорошо ее скрывала, ведь ее не могло не тяготить оставленные в прошлом родина, семья и теперешнее рабство.

– Прогуляемся, если ты этого хочешь, – с намеком на ласку в голосе ответил он.

Эти слова согрели ее. Выпутавшись из его рук, Тансу с улыбкой повернулась к шехзаде. Вглядевшись в его лицо, которое она уже так хорошо знала, девушка в который раз заметила про себя, что оно не отличается правильностью черт. Но в этой-то неправильности, в бурлящем энергией взгляде серых глаз, в волевом подбородке и резком разрезе рта и заключалась его своеобразная привлекательность. Шехзаде Орхан был неправильным с любой точки зрения, но это и являлось тем, что рождало его необъяснимый шарм.

Тансу чувствовала, как в ее душе что-то назревает, растет и полнится с каждой ночью, что она проводила в этих покоях. И она боялась этого растущего чувства, потому что знала: она всему отдавалась без остатка. Такова была ее натура. Все чувства в ней были широки и необъятны, без всяких оттенков и полумер. Если она гневалась, то до беспамятства, если радовалась, то смех ее был слышен во всей округе, а если печалилась, то слез ее было ничем не остановить.

А если уж в ее сердце поселится любовь, она в ней целиком растворится. И, очевидно, будет также бурно страдать, ведь ее господин еще совсем юн и горяч, да и он – шехзаде, которому положено иметь гарем, а он им явно не намерен пренебрегать. Уже от взгляда на одну из его фавориток Тансу ощущала опаляющую ее ревность – жгучую и становящуюся все ядовитей. Когда страсть шехзаде остынет, он тут же вспомнит о своем гареме – вот чего она боялась больше всего.

Тансу даже не думала, что шехзаде Орхан, совсем еще мальчишка, вызовет в ней такие чувства. Попав в Топкапы, она жаждала быть частью гарема его старшего брата, шехзаде Османа – уже взрослого мужчины, который был так красив и пленителен. Тансу чувствовала досаду и сожаление, когда та рабыня, Десен, оставила ее ни с чем, и ей пришлось идти на хальвет в эти покои.

Она-то думала, что из нее сделали жертву, но судьба хитра – она привела ее в объятия шехзаде Орхана и показала, как она ошибалась. Любовь – это чувство, которое приходит в тот момент, когда ты ждешь ее меньше всего. Она как неожиданная болезнь, которая поражает тебя по случайности и стремительно отравляет тебя изнутри. Разливается по венам, заполняя собой сердце и обретая огромную власть над человеком.

И сейчас, смотря в обращенные к ней глаза шехзаде, Тансу чувствовала, как это чувство растет в ней. Как что-то томится в ее груди, сдавливает ее, по-хозяйски обосновываясь на новом месте. Импульсивно она подалась вперед и с присущей ей смелостью поцеловала его, обхватив руками за шею. Пока еще его страсть не угасла, и шехзаде Орхан ответил ей, но чуть менее пылко, как будто просто позволяя, уступая ее натиску.

Тансу с досадой прервала поцелуй, просто обняв его и положив подбородок на его плечо. А сама мрачновато уставилась в окно. Она ясно чувствовала, что он словно бы никогда не был с нею… целиком. Кто-то еще постоянно находился в его мыслях – пусть даже на самых задворках разума. И эта тень стояла между ними, не позволяя ей, Тансу, подойти ближе. Из-за этой тени шехзаде не отдавался времени, проводимым с ней, полностью. И, уже зная, какие толки идут в гареме, Тансу догадывалась, кто эта тень, вставшая на ее пути к сердцу шехзаде…

Дворец Топкапы. Покои Айнур Султан.

– Султанша, может, все-таки немного поешьте? – посмотрев на нетронутый поднос с завтраком на столике, мягко спросила Алиме-хатун. Она вернулась в покои, думая забрать пустые тарелки у своей госпожи, но она так и не стала ничего есть. – Вы очень худенькая, да и недавно чувствовали недомогание…

– Что-то не хочется, – не отрывая взора от страницы читаемой книги, пробормотала Айнур Султан.

Алиме-хатун вздохнула и, с неодобрением взглянув на нее, подошла к столику и забрала с него поднос, чтобы отнести обратно на кухню. Но, схитрив, оставила на столике кубок с клубничным шербетом и блюдо с фруктами.

Айнур Султан даже не заметила этого, увлеченная своим любимым занятием – чтением. В последние дни она лишь этим и занималась, чтобы отвлечь себя от нежеланных мыслей об Орхане. Он вдруг сильно увлекся своей новой фавориткой и тем самым стал уделять ей много меньше внимания. Вечерами он пропадал с той наложницей в своих покоях, не позволяя кому-либо их беспокоить. И теперь даже свои утра шехзаде проводил с приглянувшейся ему русской рабыней, а после отправлялся или на занятия, или на прогулку верхом.

Султанша не хотела этого признавать, но она жутко ревновала брата, который резко, удивительно резко отдалился от нее. Эта девица – Тансу-хатун – вызывала в ней холодный, леденящий гнев, ведь именно из-за нее Орхан стал сам не свой. Он, как видно, больше не стремился проводить с ней время. И Айнур Султан решила для себя, что не будет ходить за ним хвостиком, чтобы выпросить время и для себя. Что же, если ему стала дороже нее та рабыня, пусть будет так. Она унижаться не станет и лучше уж погрустит у себя в покоях с книгой в руках.

Казалось, в такой ситуации ей стоило бы проводить больше времени с Мехметом, но тот разболелся – простыл во время одной из своих прогулок в саду. Опасности не было, но лекари рекомендовали оградить захворавшего шехзаде от общения, чтобы он никого не заразил и сам быстрее поправлялся, пребывая в покое.

Бельгин Султан, конечно, от беспокойства места себе не находила. Лекари не позволяли ей достаточно часто, как ей того хотелось, навещать сына, и она тяжело это переживала. Айнур Султан она строго-настрого запретила навещать брата, ведь с ее хрупким здоровьем, если она подхватит болезнь, может возникнуть много серьезных проблем.

И вот она осталась совсем одна – матери было не до нее, так как один ее брат был болен, а другой, прежде окружавший ее вниманием и заботой, неожиданно переменился из-за своего очередного любовного увлечения. Оставалось уповать на то, что все это – временно. Вскоре все станет по-прежнему, верно? Айнур Султан тайком надеялась на это. Она так не любила быть в одиночестве…

Ее также тяготило и то, каким вышло прощание с братом Османом, когда он впервые за время своего регентства зашел к ней перед отъездом – скорее из вежливости, чем по собственной воле. Он был единственным ее родным братом, и, казалось бы, этот факт должен был сближать их, но все обстояло ровным счетом наоборот.

Айнур Султан стыдилась своего порочного брата, которого все осуждали и попрекали за его распущенность, лень и презрительное отношение к обязанностям наследника престола. По правде говоря, она его даже побаивалась. Шехзаде Осман был слишком непредсказуем, вспыльчив и злобен, чтобы она питала к нему теплые чувства.

Он отвечал ей тем же. Верно, она чем-то его сильно раздражала. Может быть, тем, что совершенно не была похожа на их мать. Или потому, что была слишком уж другой – неприемлемо чистой и непорочной для его мировоззрения. Шехзаде Осман таил на нее какую-то тайную злобу, и Айнур Султан часто замечала ее на дне его темных глаз.

Бельгин Султан полагала – пару раз она обсуждала это с дочерью – что Осман, который все еще тосковал по матери, помнил, как та после рождения Айнур посвятила всю себя ей, а его оттеснила в сторону от себя. Осман чувствовал себя несправедливо обделенным материнской любовью после рождения сестры, ведь ему так остро не хватало этой любви после исчезновения Эмине Султан.

И вот, явившись в то утро к ней в покои, шехзаде Осман застал сестру за утренним туалетом. Служанка, уже облачив свою госпожу в бледно-зеленое платье из бархата, застегивала на ее шее то самое роскошное ожерелье, доставшееся ей от Эмине Султан. Крупное и тяжелое, оно было выполнено из серебра с чередующимися изумрудами и сапфирами и сверкало в лучах солнца, пробивающихся в опочивальню. Для юной султанши это ожерелье было единственным напоминанием о матери, и она любила по настроению надевать его и чувствовать какую-то особую связь с Эмине Султан, которую никогда не знала.

Но, едва увидев ожерелье на ее шее, шехзаде Осман напрягся всем телом, и глаза его заволокло той самой злобой. Оглянувшись на него, Айнур Султан удивилась его приходу, но удивление ее быстро сошло на нет. Девушка насторожилась, заметив выражение лица брата. Оно не сулило ничего хорошего.

– Оставь нас, – велел шехзаде Осман ее служанке, и та, поклонившись, поспешно удалилась. – Доброе утро, сестра, – он как-то странно, немного пугающе улыбнулся. – А я зашел проститься с тобой перед своим отъездом.

– Что же… – залепетала Айнур Султан, с трудом выдерживая на себе его пронизывающий взгляд. – В добрый путь. Думаю, теперь мы увидимся не скоро, так что я хочу пожелать тебе, чтобы ты, наконец, остепенился. Я верю, что по-настоящему ты не такой, каким желаешь себя показать. Ты – мой брат, и я… несмотря ни на что желаю тебе добра.

– Говоришь совсем как Бельгин Султан, – жестко усмехнулся мужчина. – Как ты ее называешь? Ах да, «валиде». И правда, она вырастила тебя воистину своей дочерью.

– И я горжусь этим, – преодолев свой страх, воскликнула султанша.

На мгновение в покоях стало ужасно тихо, и вдруг шехзаде Осман как-то угрожающе шагнул к ней, сильно возвышаясь над своей невысокой и худенькой сестрой.

– Неужели? Тогда что же ты мертвой хваткой вцепилась в это ожерелье? Когда, уезжая в санджак, я пожелал забрать его с собой в память о своей матери, ты, еще девчонка, устроила настоящую истерику. Отец, конечно же, не позволил мне забрать у тебя любимую игрушку. И я смирился. Думал, подрастешь и станешь с гордостью носить его в память о своей настоящей матери. С уважением относясь к ней и к этой вещи – единственной, что осталась нам от нее. Но, оказывается, ты гордишься лишь тем, что тебя вырастила эта… благодетельница, – он буквально выплюнул это слово, щедро приправив его презрением. – И раз так, я хочу забрать это ожерелье.

Неосознанно рука Айнур Султан дернулась вверх и накрыла собой ожерелье, как бы защищая его от посягательства. Девушка испугалась, действительно испугалась, потому что он был не прав – она дорожила этой вещью больше, чем чем-либо еще. И ни за что бы не рассталась с нею по собственной воле.

– И что же, ты сам станешь «с гордостью носить его»? Сомневаюсь, что тебя правильно поймут. Хотя, тебе не привыкать, – почувствовав нарастающий в груди гнев, усмехнулась султанша, и впервые в ее жизни это вышло настолько ядовито. – Или, быть может, подаришь его одной из своих наложниц? Вот уж истинное уважение к памяти матери! Она только о том и мечтала, чтобы ее любимую драгоценность, которую для нее собственными руками сделал повелитель, носила безродная рабыня ее непутевого сыночка.

Айнур Султан испугалась того, что сказала, едва закончила говорить, и ожидала, что после подобных ее слов брат придет в неописуемую ярость. Но она была готова встретить ее, внезапно ощутив в себе взявшиеся ниоткуда силы противостоять его натиску.

Однако тот изумил ее тем, что разорвал воцарившуюся тишину смехом. Она бестолково уставилась на него, не понимая подобной реакции. Оборвав свой смех, шехзаде Осман насмешливо оглядел ее.

– Сколько бы ты не притворялась дочерью Бельгин Султан, ты не сможешь утаить свою истинную сущность, сестра. Ты – дочь Эмине Султан, и, как видишь, в тебе от нее не так уж мало. Ты похожа на меня больше, чем думаешь. Когда-нибудь, повзрослев и почувствовав горький вкус жизни, ты поймешь это и примешь. Вот тогда ты почувствуешь себя… свободной. Настоящей, – он начал говорить как будто бы даже весело, но закончил с мрачным вдохновением и пылающим взором. – Пока что тебе нравится притворяться невинным ангелом по примеру своей «валиде», но однажды, я в этом уверен, тебе осточертеет эта маска, – с этими словами он обхватил ладонями ее лицо и, не дав опомниться, быстро поцеловал в лоб, а после с усмешкой на лице развернулся и ушел.

Прошло уже несколько дней, но Айнур Султан все не могла забыть этих слов, которые эхом звучали в ее голове. Она страшилась того, что они окажутся правдивыми. Это как пророчество. Проклятие. Султанша меньше всего хотела стать такой, как ее брат, но она против воли чувствовала в себе все чаще и чаще дающее о себе знать темное начало. Что, если брат прав, и со временем эта тьма в ней будет становиться все сильнее?

Дворец Топкапы. Гарем.

– Идрис-ага, но как же?.. Я же заплатил вам! Целый меш…

– Я тебе что сказал?! – с раздражением прошипел тот, перебив евнуха. – Придется подождать! Как только того агу в Старый дворец отправить удастся, тогда и получишь свою должность, ты понял? И не доставай меня этим по пять раз на дню!

Заложив руки за спину, за ними с серьезным видом наблюдал стоящий в начале коридора, где шел разговор, мужчина. Он был весьма высок, плечист и сухощав. Карие глаза его были лишены каких-либо эмоций и смотрели скорее оценивающе. Одет он был просто и сдержанно в кафтан из темно-синей плотной ткани, а на голове его – тюрбан, покрывающий уже седеющие на висках темные волосы. Во всем его облике читалось холодное достоинство, которое обычно было не свойственно людям его положения, а именно – слугам.

– Я и так жду уже второй месяц! Вы меня обма… – тут молодой евнух осекся, увидев за спиной у Идриса-аги того самого мужчину, наблюдающего за ними, и тут же напрягся.

Идрис-ага в непонимании обернулся и проследил за направлением его взгляда, а затем сдвинул брови. Это еще кто?

– Уважаемый, в чем дело-то? И вообще, кто ты такой? Откуда взялся?

Мужчина непроницаемо посмотрел на него и не спеша пошел навстречу в сопровождении двух евнухов, один из которых нес большой деревянный сундук – вероятно, с вещами.

– Как вижу, дела здесь обстоят много хуже, чем я себе представлял, – сухо заметил он, поравнявшись с, наоборот, невысоким и упитанным Идрисом-агой. – Меня зовут Кемаль-ага, и прибыл я из дворца в Эдирне по приглашению Фатьмы Султан Хазретлери, раз уж вы интересуетесь.

Идрис-ага перестал недоуменно хмуриться и уже настороженно оглядел его. Он сразу же почувствовал в этом человеке угрозу, а теперь понял, что угрожал он непосредственно ему и его положению в гареме. Фатьма Султан вызвала в Топкапы этого скверного агу? Для чего, интересно? Уж не его ли потеснить?

– Какова же цель вашего прибытия, любезный?

– Меня можно охарактеризовать многими словами, но в их число слово «любезный» не входит, – отрезал Кемаль-ага. – Если позволите.

Идрис-ага весь побелел от негодования, провожая злобным взглядом надменного мужчину, который обошел его и направился дальше по коридору с неестественно прямой осанкой. Увидев, что тот молодой евнух, с которым он до этого говорил, косится на него, ставший свидетелем его унижения, Идрис-ага поспешил отделаться от него.

– Ну, что ты встал? Иди работай, а то не видать тебе должности как своих ушей, хоть полдюжины мешков с золотом мне принеси!

Дворец Топкапы. Покои Валиде Султан.

Поутру, проводив мужа на службу, Нергисшах Султан уже привычно отправилась в Топкапы, чтобы провести немного времени вместе с любимой тетушкой. Но, оказавшись в ее покоях, неожиданно для себя застала ее в обществе хорошо знакомого человека, который, казалось бы, остался в прошлой жизни, когда она еще жила с тетей в Эдирне.

– Кемаль-ага?..

Действительно, перед ней стоял он, немного постаревший с годами, но все равно прежний – полный достоинства и выдержки.

– Рад снова вас видеть, султанша, – он ей улыбнулся весьма приветливо, что делал только ради исключения, и поклонился. – Я все эти годы молился за вас и ваше благополучие.

Фатьма Султан, восседающая на тахте, с ласковой улыбкой наблюдала за ними. Подле нее стояла Айнель-хатун в том же простом, но ладно скроенном сером платье, как верная помощница и правая рука.

– А как я рада, Кемаль-ага! – искренне воскликнула Нергисшах Султан. – Неужели вы останетесь здесь, в Топкапы? Приехали из Эдирне, чтобы навести здесь порядок?

– Именно так, – встряла Фатьма Султан, и в это время племянница села рядом с ней. – Идрис-ага, скажем так, не справляется со своими обязанностями, и я решила, что нет лучшего человека для освободившейся должности главного евнуха, чем наш Кемаль-ага.

– Благодарю за ваши лестные слова, султанша, – сдержанно, но с благодарностью ответил мужчина. – Я почту за честь и здесь верно служить вам.

– Я не сомневаюсь в твоих уме и преданности, Кемаль, – кивнула Фатьма Султан, сердечно смотря на него. – Гарему необходим человек твоего характера, потому что иначе мы все увязнем в пучине проблем. Знал бы ты, что здесь творится…

– Я уже имею определенное представление о здешней ситуации, – мрачновато отозвался Кемаль-ага. – И, уверяю вас, я знаю, как привести дела гарема в порядок. Предоставьте это мне и не беспокойтесь более ни о чем.

– Прекрасно! – Фатьма Султан озарилась улыбкой. – Кстати, познакомься, это Айнель-хатун – моя хазнедар. Я во всем ей доверяю. Надеюсь, вы найдете друг в друге надежную опору в делах.

Кемаль-ага острым изучающим взглядом коснулся невысокой, с виду благородной и слишком уж красивой и молодой для подобной должности женщины, а затем кивнул ей. Айнель-хатун приветливо улыбнулась ему, но ответной улыбки не получила и смутилась.

Очевидно, этот мужчина всегда остается серьезным и собранным. Что же, тем лучше для гарема. Уж он-то со своим, со всей очевидностью, железным характером, не будет брать взятки и плести интриги подобно Идрису-аге.

Эгейское море.

Корабль мерно покачивался на волнах удивительно спокойного в это утро моря. Он стоял у самого борта, оперевшись о него одной рукой, и взгляд его был устремлен вдаль – на тончайшую линию горизонта, где сливалось голубое небо и столь же голубое, только колышущееся море. Вокруг прищуренных из-за яркого солнечного света глаз собрались морщинки. Ветерок ворошил его густые темные волосы, которые впервые так отросли. Они то и дело падали мужчине на лицо, но он не обращал на это никакого внимания, увлеченный своими мыслями.

Позади, за его спиной, на палубе перекрикивались и расхаживали члены команды, которые управлялись с кораблем. Это были люди одного греческого торговца, владельца этого корабля. Получив в награду одно из драгоценных колец султана Баязида (он его единственное спрятал от пиратов за широким поясом своих штанов, так как оно было дорого ему, ведь принадлежало его покойному отцу), и серебряный кинжал ручной работы (тот самый, с помощью которого султан и его визирь спаслись из пиратского плена), торговец согласился перевезти их в Стамбул, куда по счастью и сам плыл торговать.

Хотя, не скажешь, что им попросту посчастливилось. Астрея – как оказалось, так звали сестру капитана пиратов – благодаря своему владению греческим языком в том городке-порту, где они оказались после бегства с корабля пиратов, долго искала подходящего человека, который бы направлялся в путь в нужном им направлении. Но, он, наконец, нашелся.

И теперь они вот уже который день плыли по морю, оставив позади Грецию. И чем дальше они были от нее, тем мрачнее становилась Астрея. Поначалу она злилась за то, что ее выкрали и сделали пленницей. Чуть ли не с кинжалом у горла она согласилась в порту найти им корабль и пару раз пыталась сбежать, но мужчины были начеку.

И хотя злость ее все еще не остыла, теперь Астрея еще и тосковала. Она, бывало, вот также вставала у борта на закате и так ужасно грустно смотрела на море, словно желала броситься в его пучину и тем самым спастись из своего безвыходного положения. Но что-то ее останавливало. Возможно, желание жить в ней все же было сильнее тоски по брату и по прошлой жизни, которая столь внезапной стала таковой.

Давуд-паша, который был способен и на сострадание, и на понимание, тяготился ее состоянием. Он не понимал, почему его повелитель не оставил девушку в том городке, откуда они уплыли и где ее брат без труда отыскал бы ее и забрал обратно под свое крыло. Астрея ведь сделала то, что они потребовали – помогла им спастись против своей воли, нашла нужного человека в порту и договорилась с ним обо всем, даже пожертвовав для этого свой кинжал.

Однако, султан Баязид не отпустил ее на свободу, не позволил вернуться к брату. Даже видя, как несчастна девушка, он не сделал этого. И то, что им двигало, было загадкой для Давуда-паши, которую он все никак не мог разгадать. Хотя, догадки все же были…

Он замечал, как иногда его господин смотрит на Астрею. Он явно чувствовал к ней влечение, и потому, верно, не желая расставаться с заинтересовавшей его девушкой, держал ее при себе вопреки голосу разума. Но тогда почему он держался от нее на расстоянии? Давуд-паша ни разу не уличил его в попытках сблизиться с Астреей. Повелитель наблюдал за ней издалека, но не приближался.

Не понимая его мотивов, Давуд-паша, когда вышел из трюма и увидел, что повелитель стоит в одиночестве у борта, подошел к нему, решив все выяснить. Покидая трюм, он посмотрел в ту сторону, где сидела Астрея, и обнаружил, что она тупо смотрит в стену. Взгляд ее был так пуст, что сердце его невольно сжалось. Именно поэтому он решил узнать о том, что ее ждет, прямо сейчас.

– Повелитель.

Султан Баязид коротко посмотрел на него и кивнул, а после снова обратил лицо к морю.

– Вскоре мы, наконец, причалим к берегам Стамбула. Учитывая это, возникает вопрос…

– И какой же, Давуд?

– Что ждет эту девушку, Астрею? – осторожно спросил паша. – Она… станет частью вашего гарема, смею полагать?

– Слишком смелое предположение, – без капли веселья усмехнулся повелитель. – Я не забирал у нее свободу. Она – все еще вольная женщина, а значит, ей не место в гареме.

Такой ответ удивил Давуда-пашу. Его господин мог бы заявить, что Астрея отныне его рабыня (что недалеко от истины, учитывая ее нынешнее положение), и тогда бы она без проблем вошла в его гарем. Почему он от этого отказался? Ведь очевидно, что его сильно тянет к этой гречанке… Зачем же тогда было против воли везти ее в Стамбул и заставлять так страдать?

– Тогда как вы распорядитесь ее судьбой? Было ли правильным решением в таком случае везти ее в Стамбул, раз вы не намерены… сделать ее своей фавориткой? Я думал, что этим стремлением и обусловлено ваше решение забрать ее с собой.

Султан Баязид не торопился с ответом. Он некоторое время молчал, сумрачно вглядываясь вперед. И когда он заговорил, голос его был также мрачен, как выражение его лица.

– Поначалу так и было… Я руководствовался именно этим стремлением, Давуд. Ты прав. Но теперь, видя, как она страдает, я решил, что не… я не стану забирать у нее свободу. Я пошел на поводу у своих чувств, как это часто со мной бывало, и понял, что в очередной раз это привело к печальным последствиям. Астрея спасла нас с тобой от гибели, от ужасной участи, и за это я обязан щедро вознаградить ее. Возможно, та жизнь, которую я дам ей в награду, будет в тысячу раз лучше той, которую она вела с братом-пиратом на его судне? Верю, что она заслуживает лучшего.

– Выдадите ее замуж?

– Нет, – тут же на эмоциях отрезал повелитель, но задумался и уже немного мягче добавил: – Если сама этого пожелает, возражать не стану. Поселю ее в каком-нибудь доме, выделю слуг и все необходимое, чтобы ни в чем не нуждалась. Такова будет моя благодарность.

– Повелитель, а если она пожелает уехать? Вернуться на родину?

– Куда вернуться, Давуд? На пиратское судно брата, чтобы вместе с ним провести свои годы в грабежах и разбоях? Это не женское дело, да и вообще не лучшая участь для любого человека. Я хорошо устрою ее жизнь в Стамбуле.

– Раз вам так угодно… – дипломатически отозвался великий визирь и счел за лучшее закончить этот разговор.

Дворец санджак-бея в Манисе. Покои Фанисы Султан.

– Вы уже наизусть выучили его послание, султанша.

Фаниса Султан, оторвав задумчивый взгляд от затертого послания Дастана в своей руке, смущенно, но при этом и грустно посмотрела на свою служанку. Та вошла в покои с подносом в руках, принеся с кухни завтрак для госпожи, и чуть насмешливо улыбнулась ей.

– Что же мне делать, Лейсан? – невидяще наблюдая за тем, как та ставит поднос на столик перед ней, сидящей на тахте, воскликнула Фаниса Султан и опечаленно вздохнула. – Зачем он написал мне это? Разбередил мои чувства… Теперь я только и делаю, что думаю о нем! И понимаю, что все… безнадежно.

– Не говорите так, – Лейсан-хатун присела рядом с ней и взяла ее за свободную руку.

– Надежда есть всегда! Отец так любит вас. Быть может, узнав о ваших чувствах, он выдаст вас замуж за того, кого вы сами пожелаете.

– Вряд ли… – не заразившись ее энтузиазмом, покачала головой юная султанша, рассматривая признание Дастана в любви, покоящееся в ее руке. – Отец добр, но он не глупец. И понимает, что для того, чтобы укрепить свое положение, ему нужно выдать меня за влиятельного человека, на которого он в будущем, уже сев на трон, сможет опереться. Так сделал султан Баязид, выдав любимую дочь, мою тетю Эсму Султан, за своего соратника Давуда-пашу, которого та даже не знала. Никто ее не спрашивал, кого она любит и хочет ли этого брака. Выбор сделали за нее. Также поступят и со мной, Лейсан.

– Не прочьте себе такую судьбу, госпожа! – мягко возмутилась Лейсан-хатун, крепче сжав ее руку. – У меня сердце кровью обливается. Я верю, что у вас…

Она на успела договорить. В покои вошла Сафанур Султан – как всегда, утонченная и нежная в платье цвета чайной розы. Ее темные, почти что черные волосы были собраны, и несколько локонов мягко обрамляли ее красивое лицо. Увидев дочь, она ей улыбнулась, но насторожилась, заметив, как та поспешно передала какую-то записку своей служанке, которую прежде держала в руке.

– Что это? – спросила султанша, поглядев на девушек, которые выглядели взволнованными.

– Пробовала написать что-то вроде стихотворения, – пожала плечами Фаниса Султан и виновато улыбнулась, потому что не любила ложь. – Но получается еще плохо, поэтому я не хотела бы, чтобы вы прочли это, матушка.

– Помню, когда-то и твой отец пробовал себя в поэзии, – заметила Сафанур Султан, пройдя к тахте и опустившись на нее. Она доверяла дочери, потому не уличила лжи. – Но у него плохо выходило, и он оставил это занятие. Зато он прекрасно рассказывает разные истории. Ты и сама это знаешь. Так увлекательно слушать его, верно?

– Да, правда, – уже искренне улыбнулась ей Фаниса Султан.

Ее отец и вправду знал много историй из бесчисленных прочитанных им книг и умел красочно их рассказывать. В детстве она обожала вечерами слушать его, сидя в кругу сестер и братьев у жаркого камина. Они постоянно просили его о новых историях и сказках, на что отец смеялся и отвечал, что они услышат их завтра, когда он придумает новые. И за все эти годы он ни разу не повторялся. Возможно, действительно придумывал их сам? Раз так, у него был настоящий талант.

Лейсан-хатун тактично оставила их с матерью наедине. Фаниса Султан заметила, как странно та на нее посмотрела – словно проверяя, в каком она пребывает настроении. Сафанур Султан делала так всегда, когда намеревалась начать серьезный разговор.

– Что такое, мама? Вы хотите поговорить со мной о чем-то?

Девушка насторожилась, так как ее мать выглядела взволнованной, хотя и пыталась это скрыть за улыбкой.

– Да, у меня есть к тебе разговор. И я надеюсь, ты отнесешься к нему с пониманием. Ведь ты уже выросла и стала совсем взрослой, потому должна быть… готовой к подобному.

Такое начало вызывало теперь уже напряжение у Фанисы Султан. Сердце в ее груди забилось чуть быстрее, потому что пугающие догадки уже стали появляться в ее голове.

– Ты знаешь, как мы все тебя любим, Фаниса, – тем временем продолжила Сафанур Султан. – Мы желаем тебе лишь добра. Чтобы твоя жизнь сложилась благополучно. И как раз сейчас Филиз Султан решила… устроить твою жизнь.

– Что это значит?.. – ей уже не требовалось услышать ответ, так как она все поняла, но все равно спросила.

– Твои бабушка и отец приняли решение… выдать тебя замуж, Фаниса, – очень осторожно, словно боясь ее спугнуть, проговорила Сафанур Султан.

С участившимся дыханием Фаниса Султан опустила золотые глаза к своим рукам, покоящимся поверх юбки ее голубого атласного платья. Сердцу словно стало тесно в груди, и оно забилось, неистово затрепетало в ней, порываясь вырваться на свободу. Улететь подальше отсюда, где его намеревались запереть в клетке, даже не дав как следует ощутить прелести юности и любви.

– Милая, тебе нехорошо? – обеспокоилась ее мать, подавшись к девушке и обхватив ее рукой за плечи. – Ну же, перестань, – увидев, как по щекам дочери полились слезы, Сафанур Султан не знала, что ей делать, чтобы остановить их. – Все не так ужасно, девочка моя, – она успокаивающе поглаживала ее по спине. – Свадьба еще не скоро, и ты успеешь свыкнуться с мыслью о ней. Ты просто напугана, но это пройдет, ты слышишь? Мы с твоим отцом никогда не позволим случиться с тобой чему-то плохому. Твоим мужем станет самый лучший из кандидатов, который никогда не посмеет обидеть тебя.

Фаниса Султан была не в силах что-либо ответить. Она лишь молча плакала у матери на груди и задыхалась от безысходности. От ужасного ощущения, что ее юность слишком быстро закончилась, а впереди – брак с чужим, нелюбимым мужчиной и несчастливые годы в тоске по тому, что ей так и не суждено было познать.

Покои Филиз Султан.

– Как вы себя чувствуете, султанша? Лучше, надеюсь?

Филиз Султан ласково посмотрела на любимую невестку, сидящую на подушке у ее ног, и немного улыбнулась.

– Лучше, хвала небесам. Микстуры и отвары лекарей мне помогают. А ты слишком переживаешь за меня, Амирхан. Болезнь моя не так уж и опасна. Да, она причиняет мне боль, но, видно, Всевышний так распорядился. Ведь он посылает нам лишь те испытания, которые мы в состоянии выдержать… Я смиренно принимаю его решения относительно моей судьбы.

Амирхан Султан заметила печаль, которая наполнила взор султанши, и та поспешно отвела его в сторону, чтобы скрыть это от нее. В душе женщины затеплилась жалость. Да, Филиз Султан со смирением сносила все тяготы, но это не означало, что от этого она переставала чувствовать боль. Она просто принимала ее, как должное. В этом заключались и ее великий дар, и ее проклятие. Филиз Султан умела принимать удары судьбы спокойно и с достоинством, обладая поистине огромным терпением, но, увы, считала их неизбежными. Она не пыталась бороться с судьбой, не восставала против несчастий и не стремилась изменить свою жизнь к лучшему.

Их единение на этой утренней трапезе нарушил приход Сафанур Султан, которая выглядела не на шутку обеспокоенной и бледной. Это сразу же заметила Филиз Султан, которая не преминула спросить, едва другая ее невестка разместилась за столиком после поклона:

– Что-то случилось? Ты сама не своя.

– Я разговаривала с Фанисой о перспективе ее брака с Ибрагимом-пашой, – чуть сокрушенно ответила Сафанур Султан и покачала темноволосой головой с лицом, выражающим покаяние и сожаление. – Она проплакала все утро у меня в объятиях, и я оставила ее, лишь когда она забылась сном. Не знаю, правильное ли решение мы приняли… Она напугала меня подобной реакцией. Что, если Фаниса еще не готова к браку? Она ведь так юна! Султанша, может…

– Прекрати, Сафанур, – вежливо, но при этом и твердо осадила ее Филиз Султан. – Решение уже принято. Мой сын этим утром отправил письмо Ибрагиму-паше с описанием наших намерений. Пути назад нет.

– Звучит совсем как приговор… – мрачно заметила Сафанур Султан и вздохнула. – Я премного уважаю вас, госпожа, но я не хотела бы, чтобы моя дочь была несчастна. Уверена, Мурад согласится со мной в этом. Если и дальше Фаниса будет горевать из-за решения об этой свадьбе, я предупреждаю вас, что обращусь к Мураду с просьбой отложить свадьбу до тех пор, пока моя дочь не будет готова к браку.

Амирхан Султан с напряжением посмотрела на султаншу и заметила, как потемнело от возмущения ее лицо. Пусть и в вежливой форме, но Сафанур Султан выразила свое неповиновение. В который раз. И снова она демонстрировала, пусть, возможно, и не намеренно, сколь велико ее влияние на шехзаде Мурада. Все, находящиеся в этих покоях, понимали, что он, столь любящий свою старшую дочь, прислушается к не менее любимой жене и откажется от решения о браке той.

– Надеюсь, мне лишь показалось, что ты пытаешься напугать меня моим собственным сыном, – сдержавшись, недовольно проговорила Филиз Султан.

– Я всего лишь намерена защищать интересы своей дочери, как поступила бы любая мать на моем месте, – выдержав ее взгляд, также обманчиво спокойно ответила Сафанур Султан.

Никто не хотел разжигать настоящий конфликт, так как обе женщины понимали, что ни одна из них не получит от него ничего, кроме проблем.

– Да, разумеется, – выдавила улыбку Филиз Султан, тем самым прекращая этот вежливый спор. – Но я хотела бы попросить тебя не вмешиваться в это дело прежде, чем в этом возникнет необходимость. Я сама поговорю с Фанисой. Уверена, она просто испугалась, что совершенно не вызывает у меня удивления. Все же ее жизнь, как оказалось, вот-вот кардинально изменится. Со временем она поймет, что я действую лишь ей во благо, и примет свою судьбу. Известно, от нее не убежать, как известно и то, что всем султаншам династии рано или поздно приходится выйти замуж.

На это Сафанур Султан промолчала, опустив золотые глаза, и в покоях воцарилась неловкая тишина.

– Быть может, прикажем принести нам фрукты и шербет? – решила нарушить ее Амирхан Султан, с улыбкой поглядев на двух других женщин.

– Да, было бы неплохо, – приняла ее предложение Филиз Султан и обернулась на свою служанку, с отсутствующим видом стоящую в стороне. – Сходи на кухню и передай поварам наше пожелание.

Гарем.

В богато расшитом золотой нитью алом платье Ассель Султан в это утро выглядела, как всегда, ярко и преувеличенно роскошно. В ее светлых волосах, уложенных в элегантную прическу, богато переливалась рубиновая диадема. Султанша важно вышла к ташлыку в компании своей служанки Фериде-хатун и увидела, как их обогнали евнухи. Они несли полный поднос с яствами в сторону покоев Филиз Султан. Проводив их взглядом голубых глаз, Ассель Султан нахмурилась.

– Похоже, эти ведьмы снова устроили шабаш. И меня, конечно же, никто не удосужился пригласить разделить их общество.

– И пусть, султанша, – ответила ей Фериде-хатун. – Они снова примутся обсуждать своих славных детишек и одаривать друг друга лживой похвалой.

– Ну уж нет, – с вызовом воскликнула Ассель Султан и надменно вскинула голову. – Я не позволю забывать о себе. Все-таки я – первая жена. И заставлю их помнить об этом! Идем.

Служанка не посмела ей перечить, и они поспешили в покои Филиз Султан, где их ждал, конечно же, весьма холодный прием. Никто из присутствующих в опочивальне не обрадовался приходу Ассель Султан, но, казалось, она даже наслаждалась тем, как беседа резко прервалась. Все взгляды обратились к ней и, поскольку так устроено женское общество, имели оценивающий характер. Ассель Султан намеренно неторопливо и с горделивой улыбкой поклонилась, потому что знала, что она красива.

– Доброе утро, – яд сочился из ее медового голоса. – Как жаль, что меня никто не пригласил присоединиться к трапезе. Но я позволила себе прийти самой. Надеюсь, я не помешала?

– Нет, Ассель, не помешала, – с ледяной вежливостью ответила Филиз Султан, так как из всех присутствующих именно она решала: позволить нежданной гостье остаться с ними или же нет. – Если тебе угодно, присоединяйся к нам.

Сафанур Султан и Амирхан Султан обменялись взглядами через столик, обе весьма недовольные тем, что эта женщина явилась сюда и намеревается разделить с ними трапезу. Сафанур Султан скованно отставила кубок с миндальным шербетом на столик, из которого успела сделать лишь глоток, но не потому, что в обществе Ассель Султан ей стало неловко. Ей с самого утра было дурно, но сейчас тошнота усилилась. Есть и пить совершенно расхотелось.

– Что такое, Сафанур? – Ассель Султан не могла упустить случая уколоть ее хоть как-нибудь. Из ее памяти не шли воспоминания о том, как она стояла одна на террасе и видела, как на своем балконе Мурад обнимает ее. – Тебе нехорошо? Ты такая бледная… Упаси Аллах, захворала. Не мудрено, ведь в твоем-то возрасте не стоит так часто бывать в покоях шехзаде. Годы никого не щадят…

В ином случае Сафанур Султан непременно осадила бы ее, но ей сделалось настолько плохо, что она с трудом сглотнула подступивший к горлу ком и повернулась к Филиз Султан.

– Если позволите, султанша, я пойду к себе. Мне и вправду нехорошо. Возможно, съела что-то не то утром…

– Ты сегодня действительно очень бледна, – чуть беспокойно оглядела ее Филиз Султан. – Ступай, конечно. И лучше вызови лекаря. Пусть осмотрит тебя. Надеюсь, это не болезнь, ведь ты столько времени проводишь с девочками. Они тоже могли заразиться, не приведи Аллах.

Даже не удосужившись что-либо ответить, Сафанур Султан неловко поднялась с подушки из-за столика и, приложив ладонь к своему животу, будто так пытаясь унять тошноту, удалилась под провожающими ее взглядами.

– Я бы на твоем месте не стала злорадствовать, Ассель, – произнесла Амирхан Султан, заметив, что та подавила злобную усмешку.

– Это почему же? – та повернулась к ней с презрительным выражением лица.

– Возможно, ты права, и Сафанур действительно стало плохо из-за того, что она слишком часто бывает с шехзаде, – спокойно продолжила Амирхан Султан, зная, как поставить ее на место. – Ведь известно, какими это чревато последствиями.

Филиз Султан постаралась не показать своего удовлетворения, когда она увидела, как изменилась в лице Ассель Султан. От ее злорадства не осталось и следа, когда ее пронзила мысль о том, что ее ненавистная соперница может быть снова беременна.

Столько лет ничего, а теперь вдруг случилось чудо? Что, если… Нет, это, конечно, маловероятно, но что, если на этот раз Сафанур родит долгожданного сына? Тогда она обретет просто огромную власть не только над шехзаде, но и в гареме. Нет, только не это… Она же не может получить в этой жизни все, в то время, как она, Ассель, так и будет довольствоваться одиночеством, болью и завистью!

Дворец санджак-бея в Амасье.

Прибывшего в свою провинцию шехзаде Османа встречали как его малочисленный совет во главе с лалой Тахаром-пашой, так и служители дворца, достойные того, чтобы лично приветствовать своего господина. Пока последние помогали вернувшемуся гарему, скрытому за платками и мешковатыми накидками, выбираться из карет и заносить вещи во дворец, Тахар-паша – высокий и крупный престарелый мужчина – вышел навстречу своему воспитаннику.

– Шехзаде, мы рады приветствовать вас в Амасье спустя столько времени, – Тахар-паша почтенно склонил голову, а шехзаде Осман лишь раздраженно на него глянул, а после глубоко вдохнул свежий утренний воздух и огляделся вокруг – на окружающий дворец лес, поредевший к осени, и знакомые взгляду окрестности. – Мы надеемся, за время регентства вы набрались опыта и…

– Оставь это, паша, – бесцеремонно оборвал его шехзаде Осман. – После все обсудим, а сейчас я хочу отдохнуть с дороги.

– Разумеется, – выдавил с оттенком досады Тахар-паша и снова склонил седовласую голову в чалме, когда шехзаде размашистым шагом прошел мимо него.

Распрямившись, он обернулся на других членов совета провинции и наградил их усталым взглядом, на который они ответили точно такими же, словно говорящими «а чего вы ожидали?»

Тем временем рабыни с шумом и суетой заново обустраивались в гареме – небольшом и достаточно скромном в сравнении с великолепием гарема султана. В числе многих других фавориток Десен оказалась на втором этаже и получила в свое распоряжение комнату, которую разделила с другой фавориткой по имени Гюльбахар.

Гюльбахар была очень приятна взгляду со своими длинными черными волосами и аккуратным милым личиком и отличалась спокойным характером, хотя и была завистлива, что сразу же подметила Десен, то и дело ловившая на себе ее взгляды украдкой. Гюльбахар, как и Лейла, ненадолго удержала внимание шехзаде Османа, после чего уже который месяц пребывала в положении забытой фаворитки. Конечно же красивая Десен, только недавно ставшая фавориткой и еще не забытая их господином, стала объектом ее зависти. Но Гюльбахар пыталась ее скрыть, чтобы не показать своего унижения.

– А здесь мило, не правда ли? – спросила Лейла, которая пришла в их комнату, чтобы поделиться впечатлениями с Десен и просто поболтать с ней. Она стояла и оглядывалась в комнате, которая не многим отличалась от той, в которой поселили ее. – У вас стены, правда, не желтые, а голубые, и комната выглядит уютнее, чем наша с Фатьмой.

– Я, честно, думала, что дворец будет меньше, а он совсем не так плох, как я представляла, – улыбнулась Десен, раскладывая на полках настенного шкафа, находящегося над ее кроватью, свои немногочисленные вещи из сундука. Она выглядела умиротворенно-счастливой и словно бы светилась изнутри. – Мне здесь нравится.

– Ну, это ненадолго, – подала голос Гюльбахар, которая уже покончила с вещами и возлежала на своей кровати, наблюдая за ними.

Лейла повернулась к ней и поглядела на нее с недовольством, потому что чувствовала исходящую от нее зависть и плохо скрываемое недружелюбное отношение к Десен.

– Почему? – удивленно спросила последняя, обернувшись на соседку по комнате.

– Этот дворец – не Топкапы, а, значит, здесь и порядки иные. Я уже успела поболтать с теми девушками, которые и раньше здесь жили. В Топкапы всем заправляла добродушная Фатьма Султан, которая и гаремом-то, в сущности, не интересовалась. А здесь вся власть в руках Хафизе Султан…

– Это что, плохо? – в непонимании воскликнула Лейла.

– А ты как думаешь? – насмешливо хмыкнула Гюльбахар, приняв другую позу – она подставила руку под голову, перевернувшись на бок. – Хафизе Султан любит порядок и строгость. Мне сказали, что шехзаде Осман все дела гарема доверил ей и позволяет ей делать все, что ей в голову взбредет. Она-то, конечно, совсем не глупа. При ней, говорят, всегда был порядок. Но если кто нарушит правила, ему придется ох как несладко… И еще она терпеть не может тех рабынь, которые находятся в фаворе у шехзаде. Верно, все еще злится, что ее он забыл и выбросил из своей жизни, а если быть точной, из постели.

Она хмыкнула, видимо, посчитав удачной свою «шутку», а Десен и Лейла переглянулись, настороженные ее словами. Да, у Хафизе Султан действительно всегда такой вид, что невольно чувствуешь напряжение, смотря на нее. Холодная и молчаливая, она была уверена в своем положении и явно обладала достаточной решимостью, чтобы заправлять здесь всем твердой рукой.

– А как же Латифе-хатун? – недоумевала Лейла. – Она ведь недавно родила султаншу. Должно быть, к ней здесь тоже будут прислушиваться.

– Да не смеши меня! – отмахнулась Гюльбахар. – Ей просто повезло забеременеть после пары встреч с шехзаде, вот и все. Ее никто и слушать не станет. Особенно когда есть Хафизе Султан – мать троих наследников. Родила бы Латифе мальчика, тогда да, возможно и приобрела бы какое-то значение. Но ведь у нее девочка родилась.

– Наверное, когда-то он ее любил… – присев рядом с Десен на ее кровать, заметила Лейла. – Ну, я имею в виду Хафизе Султан. Она ведь родила целых три раза! Шехзаде до сих пор ее очень уважает. Доверил ей гарем и дела своего дворца.

– А я думаю, что он никого и никогда не любил, – не сумев скрыть горечи в своем голосе, проговорила Гюльбахар. Десен глянула на нее и поняла, что ей-то шехзаде явно проник глубоко в сердце. – И не полюбит, – мрачно добавила Гюльбахар, посмотрев Десен прямо в глаза. – Не способен, верно. Тебя, Десен, ждет участь всех нас. Вот увидишь, недели не пройдет, как он забудет тебя и обратит свой взор на другую. Мы с Лейлой уже пережили это. А тебе это только предстоит. И я тебе сочувствую.

– Не стоит, – улыбнулась ей Десен той самой улыбкой, которую Лейла про себя называла теплой, согревающей и очень искренней.

И как она это делала? На нее хотелось смотреть и смотреть из-за этого ее совершенно естественного обаяния. Почему же она сама не могла быть такой? Верно, потому, что с этим либо рождаются, либо нет.

– Я не из тех, кто вызывает у людей сочувствие, Гюльбахар, – тем временем спокойно говорила Десен. – И, чтобы вы знали, каждый человек способен на такое чувство, как любовь. Просто в сердца некоторых много труднее попасть. Нужно суметь понять их и найти к ним особенный подход – вот и все.

– И ты думаешь, тебе это удастся? – уже не скрывая своего отношения, злобно улыбнулась Гюльбахар.

– Посмотрим, – невозмутимо пожала плечами Десен. – Я предпочитаю не говорить, а делать.

– Ты будешь также, как и мы все, сгорать в адском пламени, когда станешь не нужна ему и будешь вынуждена смотреть, как он проводит ночи с другими, – надломленным голосом произнесла Гюльбахар, и она больше не усмехалась. Затаенная боль заволокла ее темные глаза, как и пелена слез, которым она из гордости не позволяла излиться. – Я слишком давно нахожусь в этом гареме, чтобы думать иначе… Тебе его не изменить, как не пытайся. Смирись.

– Смирение – это то, чего никогда не будет в моей жизни! – процедила Десен, уже порядком раздраженная, и тут же решительно вышла из комнаты, чтобы остудить свой пыл.

Покои Латифе-хатун.

Она с любящей улыбкой склонилась над дочерью, покоящейся на ее руках, а, услышав скрип дверей, посмотрела на того, кого они впустили в ее покои.

– Мераль! – радостный голос Латифе потревожил младенца, и крохотная девочка зашевелилась в материнских руках.

Ее старшая сестра Мераль, увидев их, озарилась улыбкой и, подойдя, заглянула в лицо ребенка.

– Это наша Селин Султан? – тихо спросила она, любуясь личиком той. – Такая же красавица, как ее мать. Ну и как отец, конечно же. Волосики золотистые совсем как у него. Я могу подержать?

– Конечно, – отозвалась Латифе и бережно передала дочь в руки сестры, принявшись в умиротворении любоваться ими. – Ты даже не представляешь себе, как я скучала… Так долго тянулись эти два года в Топкапы!

– Зато там тебе посчастливилось родить эту славную девочку, – заключила Мераль, посмотрев на нее с весельем и сестринской нежностью. – И скажи-ка мне, как это ты умудрилась стать фавориткой шехзаде?

Латифе тихо рассмеялась, потому что она всегда была более стеснительной и робкой в сравнении с сестрой.

– Мне Идрис-ага помог, тамошний главный евнух. Я танцевала и получила приглашение в покои. Правда, побывала я в них всего пару раз… Как и все другие его фаворитки, впрочем. Ничего не изменилось.

– Изменилось многое, Латифе, – мягко возразила Мераль, взглянув на нее своими темными большими глазами. – Теперь ты входишь в их семью. Ты – мать султанши династии, госпожи по рождению. Никто не посмеет равнять тебя с простыми наложницами.

– Это, конечно, так… Но моя Селин – не шехзаде. А, значит, и я не султанша, – немного грустно ответила та. – Мне не сравниться с Хафизе. И веса я в гареме по-прежнему не имею…

– Кто же знает, что ждет нас в будущем? – вздохнула сестра и снова посмотрела на младенца в своих руках. – Селин Султан придаст сил своей маме. Правда, малышка? Станет ее опорой и в будущем будет во всем ее поддерживать, делясь с нею влиянием и властью.

Латифе чуть улыбнулась, слушая это, и поблагодарила Всевышнего за то, что снова оказалась в обществе своей рассудительной старшей сестры.

– Хорошо, что ты писала мне, иначе бы я с ума сошла от беспокойства о тебе за эти два года, – поделилась с ней Мераль, когда они уже разместились вдвоем на тахте, а Селин Султан спала в своей колыбели.

– Кстати, как-то вечером я передавала письмо тебе через одного агу, с которым давным-давно условилась об этой услуге за несколько золотых. И нас увидел тот самый Идрис-ага. Представь себе, у него возникли подозрения, словно я шпионка!

Мераль усмехнулась, как будто услышала сущую нелепость.

– Придет же в голову…

Гарем.

Десен неторопливо возвращалась в ташлык после того, как некоторое время побродила по гарему, пытаясь вернуть себе спокойствие, нарушенное словами завистливой Гюльбахар. На ней было броское зеленое платье без рукавов, демонстрирующее ее смуглые руки, с откровенным вырезом – она редко изменяла этому цвету. Густые темные волосы девушки вились крупными кольцами и чуть подпрыгивали от каждого ее шага. Она уже почти вышла к ташлыку, когда услышала за спиной чей-то голос:

– Хатун, постой-ка!

Обернувшись на него, Десен увидела направляющуюся к ней по коридору высокую и худую женщину средних лет в платье калфы, у которой был весьма невзрачный облик. Русые волосы собраны в узел, узковатые серые глаза и невыразительное лицо со слишком длинным носом.

– Да?

– Я тебя сразу же узнала, – усмехнулась женщина, быстро оглядев ее, как только они поравнялись. – Идем, поболтаем подальше от чужих ушей, – она подхватила ее под локоть и повела в противоположную от ташлыка сторону.

Они миновали пару коридоров, по дороге встретившись с несколькими служителями дворца, прежде чем остановились в каком-то темном закоулке, где вряд ли кто-то мог пройти.

– Чтобы ты знала, я – Рахиль-калфа, – приглушенным, но твердым голосом заговорила женщина. – И нахожусь здесь по той же причине, что и ты. Кстати, поздравляю. Тебе удалось оказаться здесь. Надеюсь, это не составило большого труда?

– Пришлось проявить изобретательность, – ухмыльнулась Десен. – И да, теперь я здесь. Что дальше? – с мрачной готовностью спросила она.

– Госпожа недавно прислала мне весточку. Велела, чтобы, когда ты окажешься во дворце, мы на время затаились и ничего не предпринимали. Ты знаешь, что от тебя сейчас требуется, хатун. Привяжи его к себе. Пусть он окажется от тебя на расстоянии вытянутой руки, чтобы, когда придет час, ты могла без труда задушить его этой рукой! Нельзя, чтобы он увлекся другой наложницей, иначе ты потеряешь возможность бывать в его покоях, а это необходимо, если мы хотим закончить то, что начинаем.

– Хотела бы я никогда этого не начинать… – не удержалась от досадливого замечания Десен.

– Ты думаешь, мне это нравится? – невесело усмехнулась Рахиль-калфа, качнув головой. – У нас с тобой нет иного выхода. Ты ведь знаешь, что госпожа сделает с нами обеими, стоит нам совершить хоть один неверный шаг. Наши жизни – вот цена за проваленное дело, что нам поручили. И мы должны сделать все, чтобы их сохранить. Остальное – неважно!

Десен промолчала, но взгляд ее зеленых глаз заволокло ожесточенной решимостью. Она никогда не была хозяйкой своей собственной судьбы. Ею всю жизнь распоряжались чужие ей люди, как будто она была неодушевленной вещью, а не человеком.

Она познала многое в свои юные годы: и жестокость, и нищету, и рабство, и вынужденное служение тем, чьи приказы всецело претили ее натуре.

И теперь, когда за выполнение задания ей была обещана долгожданная выстраданная свобода, когда смерть дышала в спину, грозя в любой миг отобрать ее жизнь, она была готова на все.

Она больше не станет жить в ненависти к себе и к этому миру. Терпеть чужую власть над собой.

Десен ценой многих лет трудностей и испытаний поняла: свое счастье нужно завоевать.

И она свое завоюет.

Вечер.

Генуя.

Сидя на пуфике перед изящным столиком из красного дерева с зеркалом в золоченой оправе, имеющей очертания вьющегося плюща, красивая женщина с невероятно длинными и красивыми золотыми волосами устало снимала с себя роскошные драгоценности. Лицо ее обладало, казалось бы, совершенной красотой с правильными чертами, но оно было пустым и даже печальным, и это делало его холодным, невыразительным.

Сняв с шеи тяжелое ожерелье, она равнодушно убрала его к остальным украшениям в большую шкатулку, одним движением захлопнула ее крышку и вдруг подняла голубые глаза к зеркалу, вглядевшись в свое отражение.

Взгляд ее тут же затопило тоской – тихой и спрятанной в самой глубине души. Медленно женщина подняла руку к своему лицу и коснулась пальцами щеки, словно проверяя, действительно ли это она смотрит сама на себя из зеркального отражения.

Могла ли она представить, во что превратится ее жизнь спустя годы? Она и предположить не могла, что все обернется так. Тогда, еще наивная и влюбленная, она совершенно искренне думала, что он, как и все, не устоит перед ее красотой и умом. Полагала, что этот мужчина станет таким же пленником ее чар, как прочие. В ее сердце теплилась надежда, что они поженятся и будут жить в согласии и любви до конца своих дней, растя детей, и однажды станут править Генуей как король и королева. Но все ее чаяния были растоптаны жестокой реальностью, в которой все было совершенно иначе…

Трудно было поверить, что она сама обрекла себя на такую жизнь. Эта несчастная, уставшая и одинокая женщина не могла быть ею… Но была.

Выдохнув, Долорес отвела взгляд от зеркала и, встав с бархатного пуфика, в красном шелковом халате направилась было к ложу, но почему-то замедлила шаг и остановилась на полпути. Ступая к кровати, она вскользь посмотрела на балкон, двери которого были приоткрыты, и увидела его.

Серхат сидел в одном из кресел, окруженный вечерним полумраком, и хмуро, в глубокой задумчивости вглядывался в сторону моря. Было слышно, как его волны с шумом накатывают на побережье, на котором располагался королевский дворец. Лицо ее мужа было чуть повернуто к ней боком, и она, чувствуя болезненное томление в груди, смотрела на столь знакомый резкий профиль с прямым носом и тяжеловатой челюстью.

Долорес знала, о чем он сейчас думает. Точнее, о ком. И от этого ее сердце каждый раз сжималось, как будто его изнутри сдавливала чья-то рука. Женское чутье каждый раз подсказывало ей: когда у него был такой взгляд, он вспоминал ее.

Женщину, которую Долорес ненавидела всей своей душой, при этом даже не будучи знакомой с нею. Это ее тень стояла между ними все эти годы. Она не позволяла ей занять место в сердце собственного мужа. В нем по-прежнему, даже спустя столько лет, царила она – неизвестная ей женщина, о которой Долорес знала лишь со слов своей кузины.

Лишь однажды Эдже обмолвилась о том, что в Османской империи осталась женщина, в которую Серхат был влюблен, но она не назвала ни ее имени, не объяснила, кем она была и… какой.

Долорес все эти годы мучилась от догадок, какой же была женщина, которую ее муж так и не смог забыть, имея в женах ее – будущую королеву, слава о красоте и уме которой дошла до иностранных государств. Даже пятеро детей, которых она ему родила, нисколько не сблизили их. Сколько бы Долорес не билась, она видела, сколь бесполезны ее усилия. Заставить мужа полюбить себя она так и не смогла несмотря на все свои очевидные достоинства.

И это убивало ее. Долорес чувствовала себя совершенно униженной, раздавленной и сломленной. В ней уже не осталось сил пытаться сохранить этот безнадежный брак, но она упрямо продолжала на людях делать вид счастливой жены и матери, не встречая никакой поддержки со стороны мужа. Он-то и не пытался притворяться счастливым…

Серхат все еще любил ее, думал о ней и тосковал, вот так редкими вечерами смотря в сторону моря, словно тайком желая переплыть его и снова броситься к ней, без тени сомнений оставив здесь все: маячащий на горизонте трон, богатство и высокое положение, ее и детей. Такая власть чужой и неизвестной женщины над ее мужем рождала в Долорес пылающую ненависть к ней. В ней бушевало столь жаркое пламя ярости, что она мысленно сыпала проклятиями в ее адрес и молилась о том, чтобы та тоже никогда не обрела счастья и также, как она, страдала.

Но сколько бы она не злилась, сколько бы не ревновала, любви к мужу в ней все равно не становилось меньше. Она, возможно, и хотела бы освободиться от этого чувства, годами убивающего ее подобно болезни, но не могла. Смотрела на него, вот как сейчас, и чувствовала, как в груди наравне с болью что-то цветет – необъятное, теплое и переполненное нежностью.

Выйдя на балкон, она медленно подошла к нему сзади и, поколебавшись, положила ладонь на широкое плечо. Серхат никак не отреагировал на ее прикосновение и даже не шелохнулся. Так и продолжил смотреть на темное в ночи море, серебрящееся в свете восходящей луны.

– Уже поздно, – заставила она произнести себя, чтобы привести его в чувство. – Идем спать.

– Ложись, – выдавил Серхат, не глядя похлопав ее по руке, лежащей на его плече. – Я еще немного посижу. Хочу подышать морским воздухом. Трудный выдался день…

Поджав губы, Долорес убрала ладонь с плеча мужа и, тоже посмотрев на море – только горько и печально – оставила его одного. Она, конечно же, лежала в постели без сна, с отрешенным видом проливая слезы от чувства изнеможения и глубинной тоски.

Когда Серхат, наконец, вернулся в покои и, переодевшись ко сну, опустился в постель у нее за спиной, Долорес лишь миг сомневалась, а после повернулась к нему лицом и обняла его, лежащего на спине и смотрящего в потолок. Она поцеловала его в плечо, но муж даже не взглянул на нее.

– Я устал и хочу спать, – он сразу же пресек ее ласки, как в последние годы делал весьма часто. – И ты спи. Завтра предстоит много дел.

С трудом проглотив унижение, Долорес положила голову ему на плечо и, затихнув, осторожно посмотрела на его лицо, снова обращенное к ней в профиль. Серхат не закрыл глаз и явно не собирался спать, как говорил, а смотрел в темноту полога. И столько усталости было в его взгляде, что она почувствовала себя просто ужасно.

Ведь это от нее он так устал. От жизни рядом с ней. И, верно, больше всего жалел о том, что когда-то их судьбы соединили. Ведь он не хотел этой свадьбы, но Эдже настояла, видя, как она, Долорес, страдает из-за своей любви к нему.

Боль душила ее, но Долорес заставила себя не думать обо всем этом и закрыла глаза, надеясь, что однажды утром она откроет их и больше не будет чувствовать всего того, что сейчас разрывало на части ее сердце.

Стамбул.

Дворец Топкапы. Покои Афсун Султан.

Идрис-ага застал султаншу за явно безрадостными раздумьями. Она, набросив на плечи накидку из соболиного меха, стояла на своем балконе возле самых перил и смотрела на ночной залив опустошенным взглядом. Евнух вопросительно посмотрел на ее служанку, но та отвернулась и подошла к своей госпоже с заботливым видом.

– Султанша, не стоит вам так долго стоять на холоде… Быть может, вернетесь в покои? Я принесу вам горячий мятный чай, если изволите. Чтобы вы согрелись.

Вынырнув из собственных мыслей, Афсун Султан рассеяно на нее поглядела и кивнула.

– Госпожа, простите, если я вас побеспокоил, – поклонился Идрис-ага, когда султанша отвернулась от перил, чтобы войти в покои, и в удивлении заметила его. – Вы сегодня не выходили из своих покоев, и я забеспокоился.

– Переживать не о чем, – Афсун Султан улыбнулась ему через силу и жестом поманила за собой в покои, где от горящего камина распространялось приятное тепло. – Ну что там стряслось? – немного устало осведомилась она, уже присев на тахту и поведя плечами, чтобы сбросить с них мех.

– Фатьма Султан, видно, хочет взять власть в свои руки. Оказывается, она в Эдирне послала за неким Кемалем-агой. Он сегодня утром-то и прибыл. Я как его увидел, сразу понял – добра от него не жди. Он по прибытии сразу же к Фатьме Султан отправился. А как вышел, заявился в гарем и во всеуслышание объявил…. До сих пор в себя придти не могу…. Он теперь главный евнух.

Афсун Султан внимательно выслушала его, а после озадаченно нахмурилась.

– Тебя, выходит, сняли с должности? Вот так, без всякого предупреждения, без объяснения причины?

– Да, госпожа, – удрученно покивал головой евнух. – Я не мог поверить, что Фатьма Султан так обошлась со мной. К Айнель-хатун обратился, чтобы хотя бы она объяснила мне происходящее. Но она лишь сказала, что таково решение султанши, а я теперь, видите ли, обычный евнух и должен быть благодарен, что меня вообще оставили в гареме при должности.

Султанша хмыкнула и чуть усмехнулась, как будто была изумлена и в то же время позабавлена.

– Не ожидала я такой решительности от Фатьмы Султан… Видно, она почувствовала во мне угрозу. Увидела, что ты мне помогаешь в делах, и решила убрать тебя с высокой должности, чтобы я имела поменьше влияния в гареме.

– Выходит, что так, султанша. Я к вам пришел просить совета. Что же нам теперь делать? Терпеть этого коршуна? Знали бы вы, что этот Кемаль-ага учинил сегодня! Половина наложниц гарема получили наказания, а калфы и евнухи теперь перед ним выслуживаются, боясь выговора. Почти всех, с кем я вел дела в гареме, сослали кого в Эдирне, кого в Старый дворец в наказание за взяточничество и подобные грехи. У меня больше нет своих людей во дворце.

– Я уже говорила это своему сыну и скажу тебе, – спокойно выслушав его полные возмущения сетования, прохладно улыбнулась Афсун Султан. – Чтобы выжить, необходимо уметь приспосабливаться к изменяющимся условиям. В нужный момент склонить голову перед тем, кто заведомо сильнее. Или сделать вид, что ты покорно склоняешь ее.

– Но госпожа…

– Идрис-ага, тебе придется смириться, – тверже произнесла султанша, и тот умолк, поджав губы. – Это пока, – поспешила она заверить его, и тот в надежде вскинул на нее потухший было взгляд. – Если будем вести себя умнее, у нас будет все, чего мы желаем. Я вижу, что Фатьма Султан во всем полагается на слуг, а сама не слишком-то понимает, как ей поступать. При всем уважении к ней, но власть не терпит неуверенных и мягких людей. Ты сам видел, к чему привело гарем ее попустительство. Мы едва избежали беды. Но она верно смекнула, что здесь нужен человек с твердой рукой. Возможно, Кемаль-ага именно такой человек. И, если он продемонстрирует себя с хорошей стороны, я хочу, чтобы он был со мной. Поэтому мы будем с ним вежливы и осторожны. Ты понял?

– Подождите… С вами? – эхом раздался голос Идриса-аги, который не то потрясенно, не то воодушевленно уставился на нее. – Вы что же?..

– Да, – Афсун Султан улыбнулась так, как всегда – с уверенностью и в то же время искренне, с доброжелательностью, а не коварно, как это делала его прежняя госпожа. – Я решила, что мне стоит попробовать взять гарем в свои руки. Если, конечно, повелитель сочтет это уместным. И я сразу предупреждаю: я не желаю участвовать в кровавых и темных делах. Это не для меня. Если я и буду добиваться власти над гаремом, то только для того, чтобы восстановить в нем порядок. И путем открытым, без интриг.

– Я счастлив, султанша, что вы приняли такое решение, – волнительно забормотал Идрис-ага. – Уверен, только вам и под силу восстановить здесь порядок, но… Удастся ли вам получить должность управляющей гарема, не используя интриги? Как сместить Фатьму Султан? Теперь у нее есть этот Кемаль-ага, да и Айнель-хатун целиком на ее стороне. Что уж говорить о повелителе, который очень почитает свою сестру. Это будет непросто…

– Мы подумаем об этом всем после, когда эти обстоятельства действительно станут представлять проблему. Главное, я знаю, что нам делать сейчас.

– И что же? – отозвался евнух, чувствуя уже позабытый было азарт, который он так давно испытывал, будучи еще вовлеченным в хитроумные дела Хафсы Султан.

Уже выйдя в коридор, он столкнулся возле дверей со служанкой султанши, которая несла ей на подносе мятный чай.

– Ты знаешь, что такое стряслось у госпожи? – приглушенным голосом спросил он, чтобы его не было слышно в покоях. – Когда я пришел, она была чем-то очень расстроена.

– Она всегда грустит в эти дни, – чуть печально ответила ему служанка. – Ведь ее дочь умерла в конце октября.

Потупившись, Идрис-ага кивнул и уступил ей дорогу, почувствовав легкое смятение. А он-то, болван, и не догадался…