Читать книгу МОЗАИКА МОЕЙ ЖИЗНИ - Лариса Залесова - Страница 6

ГЛАВА ТРЕТЬЯ НАША КВАРТИРА

В декабре 1920 года поезд прибыл в Москву на Киевский вокзал. После пяти дней, проведенных в поезде, после всех приключений мы были совершенно измотаны и смотрели на невообразимую суету и неразбериху, царившие на вокзале, довольно безразлично.

- Теперь скорее домой.

Это были первые слова, произнесенные отцом за целый день. Последнюю часть пути он и мама просидели, прижавшись друг к другу, молча и не двигаясь. Иногда они перешептывались, но настолько тихо, что даже я, бывшая очень близко, не могла уловить, о чем они говорили. Мне выпало счастье заполучить всю полку для себя, и я воспользовалась случаем и, устроившись поудобнее, растянулась и заснула, убаюканная монотонным, наводящим сон постукиванием колес и покачиванием вагона. Но даже в полубессознательном состоянии, сонная, пробудившись от дремы по той или иной причине, я дергалась и протягивала руки, стараясь прикоснуться то к маме, то к папе для пущей уверенности, что они рядом. Чувствуя исходившее от них тепло, я снова засыпала.

Проехав через территорию, подвластную Нестору Махно, мы въехали в область, находившуюся под контролем Симона Петлюры, командира другой банды, державшего под ружьем многотысячную армию, со штабом в Киеве, а затем оказались на территории, оккупированной австрийскими войсками, которые сражались с большевиками. В этот период Гражданской войны Австрия захватила значительную часть Украины. Но мы благополучно пересекли опасные зоны и оказались на территории, контролируемой большевиками. Больше никто не врывался в вагоны и не требовал от пассажиров выложить деньги и драгоценности, никто не угрожал расправой за неповиновение. Время от времени поезд останавливался, но эти остановки были короткими, и мы уже не вздрагивали от страха, увидев в открытую дверь физиономию очередного вооруженного человека.

- Все будет лучше. Должно быть лучше, - бормотал отец, спеша за носильщиком, который вел нас к стоянке экипажей. Площадь перед Киевским вокзалом была запружена людьми, но она выглядела иной по сравнению с той, которую я запомнила из прошлых приездов в Москву. Экипажей было мало, и кучера с истощенными лицами в убогой одежде и рваных шапках производили жалкое впечатление. Правда, я заметила несколько автомобилей. Впервые в жизни я увидела эти великолепные машины, и отец мне пояснил, что это такое. Когда они сигналили, толпа расступалась, позволяя им проехать, а после провожала их глазами. Мы погрузились в экипаж и отправились на нашу квартиру, которая находилась на Поварской улице.

Три года назад, когда началась революция, родители покинули Москву и уехали на Украину в имение дедушки, потом мы переехали в Крым. Никто не знал, как обернутся события в Москве, и родители решили переждать неопределенный и драматический момент вне ее пределов. Как и большинство людей их круга, они верили, что бунты и забастовки прекратятся и порядок восстановится.

У отца в Москве были родственники, которые, несмотря на демонстрации, стрельбу, звучавшую рядом с их домом, даже баррикады, отказывались уезжать. Но за эти годы мы не получили от них ни одного письма. После начала революции почта работала нерегулярно, телеграммы вообще перестали существовать, о телефонной связи все позабыли. Так что родителям было не у кого почерпнуть сведения о реальной ситуации в Москве.

Поварская улица находится в одном из самых модных районов Москвы. Этот район не был аристократическим, скорее считался буржуазным, однако, ему был присущ некий дух артистической экстравагантности. Дома появились сравнительно недавно, в эпоху стиля «модерн».

Проезжая по улицам, я видела, что их давно никто не чистил. Кучи грязного, ноздреватого снега, с наброшенным на него мусором превратились в мусорные ямы, все было захламлено и неопрятно. Снег не только скопился на обочинах тротуаров, но уже переместился на тротуары, и прохожим приходилось лавировать между затвердевшими сугробами, пробираясь цепочкой друг за другом. Те же снежные кучи едва оставляли место на проезжей части для повозок, так что они двигались с черепашьей скоростью, разбрызгивая талый грязный снег.

В этот ранний час на улицах встречалось мало пешеходов, а те, кого я замечала, выглядели странно, как будто в последний момент перед выходом на улицу они схватили что- то первое попавшееся с одной целью - не замерзнуть. Дул резкий, холодный ветер, и люди двигались быстро, сгорбившись и сопротивляясь порывам ледяного ветра. Сидя в открытой повозке, мы мерзли и, стараясь согреться, жались друг к другу. Чемоданы были уложены под ногами, так что наши ноги касались лиц. От холода я стучала зубами, и мама спрятали меня под своим пальто. Так мы и сидели, грея друг друга.

В течение трех лет, которые мы провели на Украине и в Крыму, нам не нужны были подбитые ватой или ватином пальто, не говоря уже о шубах. Все это оставалось в Москве, и теперь мы расплачивались за легкомыслие. Наши осенние наряды совсем не годились для московского декабря. Мы проезжали мимо скверов и небольших садов, которые выглядели печальными, застывшими и замершими в ожидании весны. Голые стволы деревьев вырисовывались тоскливыми силуэтами на фоне рассветного неба, вокруг их оснований образовывались темные круги, заполненные пожухлой опавшей листвой, парковые дорожки сверкали ледяными пятнами. Редкие прохожие волокли по ним мешки на детских санках или самодельных повозках. Я обратила внимание, что в некоторых домах окна были заколочены фанерой или досками.

Папа, стараясь согреться, натянул шляпу низко на брови и обмотал шарф вокруг шеи, подвязав его под воротник, а вот мама по своей привычке сидела прямо и бросала взгляды по сторонам, разглядывая Москву, которая разительно отличалась от той, что мы оставили три года назад. Улицы, дома, церкви оставались теми же, но все окутала атмосфера заброшенности.

У входа в дом дядя Миша, наш дворник, чистил тротуар. Он поднял голову, услышав, как остановилась повозка, и долго всматривался, потом узнав нас, замер в изумлении. Его глаза округлились, и лопата выпала из рук. Он мало изменился, его тучное тело было одето в теплый полушубок, доходивший ему до колен, ноги обуты в валенки, с приделанными к ним резиновыми подметками, на голове он носил поношенную меховую шапку, из под который торчало красное лицо с обветренными щеками. Едва заметные глаза, почти скрытые шапкой, продолжали смотреть на нас в изумлении, как будто он повстречал привидения. Я чувствовала, что он хочет до нас дотронуться, чтобы удостовериться, что мы живые существа. Отец начал снимать с повозки чемоданы и ставить их на тротуар у входа в дом, и тут дядя Миша обрел дар речи:

-Ваша квартира занята. Там живут другие квартиранты.

- Как так? А мебель, наши вещи? – спросила мама. – Где это все?

- Так все теперь ихнее. И мебель тоже, – ответил дядя Миша.

Отец приподнял голову и замер. Мы стояли около груды наших чемоданов.

Как будто не услышав ответа, мама взяла мужа под руку и, подойдя к дяде Мише, спросила:

- Кто эти люди?

Нашему дворнику сделалось неловко, и было видно, что он ищет возможности избежать ответов на мамины вопросы. Он поднял лопату и снова начал чистить снег, стараясь заглушить следующие вопросы скрежетом металла об асфальт.

- Откуда мне знать? Я человек маленький. Никто не спрашивал моего мнения. Их много, десять человек. Прошлым летом они представили мандат с правом занять квартиру, и мне пришлось их впустить.

- Как это может быть? – воскликнул отец. – Квартира наша, мебель тоже. Я же ее из Штутгарта привез. Это было свадебным подарком отца.

Выпростав руку, мама резко повернулась, так, что смотрела на мужа в упор, и произнесла:

- Лева, пожалуйста, позволь мне продолжить. Пора позаботиться о Лидии. Самое лучшее сейчас - отправиться к твоей сестре. Надеюсь, что они все там же и в добром здравии. А тут я без тебя справлюсь.

Мамины слова так удивили дядю Мишу, что он выпрямился, поставил лопату и спросил:

-Интересно. Как это?

-Первое, что я сделаю, подымусь в квартиру и с ними познакомлюсь. Лучший способ решать проблему - оказаться перед ней лицом к лицу. Прошу вас, пойдемте, у меня есть ключи.

- Но поймите, что вам не войти в квартиру. Они поменяли замки. И предупреждаю вас, что новые жильцы не очень приятные.

- Подымаемся. - Мама вытащила из сумки связку ключей. - Открывайте двери.

Наша квартира помещалась на втором этаже, называемом бельэтажем. Я подняла голову. Окна квартиры были высокими и широкими, над каждым виднелся типичный для стиля Модерн рельефный витиеватый рисунок из вьющихся веток и цветов, повторенный под карнизом и вокруг балконов. Дом украшали пилястры из розовых плиток, оживлявшие серую монотонность стен. По обе стороны фасада архитектор соорудил две башенки, которые поднимались выше крыши, как бы создавая независимую структуру. Я обратила внимание, что у обеих отсутствовали ранее украшавшие их бронзовые фигуры петухов. С правой стороны от входа в дом, где когда-то была прикреплена бронзовая доска с выгравированным именем архитектора Свиньина и датой окончания строительства дома 1893, зияла дыра. Снова переведя взгляд на наши окна, я поняла, что на них не было гардин, потому мне казалось, что за ними зияла пустота. Родители не обратили на это внимания, но меня этот факт неприятно поразил. Куда же делись малиновые бархатные занавеси, за которыми я любила прятаться?! Краска на входной двери облупилась, часть мозаичного панно над нею отсутствовала, а сами ступеньки были испещрены выбоинами. Дом производил такое же впечатление запустения и уныния, как и улицы, по которым мы проезжали.

- Лева, положи чемоданы назад и поезжай к сестре. Я вернусь позже.

Поднявшись по ступенькам, она повернулась и посмотрела на дядю Мишу:

- Идемте. Я хочу от них самих услышать, кто дал им право занять нашу квартиру.

Хотя голос мамы звучал как всегда мягко и певуче, выражение лица не допускало и мысли о том, чтобы не выполнить ее волю. Дворник это понял.

Перестав чистить тротуар, он смотрел на маму:

-Кто же отрицает, что вы здесь жили. Я работаю в этом доме много лет, и моя квартира тут. Если я что - то не так сделаю, у меня ее отберут. Пока вас не было, ситуация поменялась. Поймите меня.

- Я вас очень хорошо понимаю,- сказала мама, снова спустившись со ступенек. - Но я понимаю и другое. Если я ничего не сделаю, у нас не будет квартиры.

Затем видя, что повозка не двигалась, она обратилась к кучеру:

- Помогите погрузить вещи в коляску. Они поедут в другое место, разумеется, за дополнительную плату.

Возница, до этого мрачно следивший за перепалкой, бойко разложил вещи в повозке, потом отец помог мне подняться, занял место рядом, и мы отъехали.

Оглянувшись, я видела, как мама и дворник входили в парадную. Но перед тем, как за ними закрылась дверь, мама помахала нам рукой и послала воздушный поцелуй.

Прежде я никогда не была на той квартире, где жили сестра отца с мужем, и куда мы направлялись. Я знала только, что квартира находилась неподалеку от нашей, а потому нам не придется долго страдать от холода. Как только мы тронулись, я начала коченеть, теребила онемевшие руки, поджимала под себя ноги, но молчала, видя, что отец был поглощен своими мыслями и не обращал ни на что внимания.

Уже прошло достаточно времени с момента приезда в Москву, и теперь на улицах появилось много пешеходов. Повозки и экипажи двигались параллельно трамваям. На остановках большие толпы ожидали прибытия транспорта, и когда трамваи приближались, жаждущие занять места пробирались к трамвайным путям, оттесняя друг друга. Мы слышали крики и угрозы. Коляска ехала по Арбату, одной из центральных московских улиц. Оглядывая забитые фанерой витрины магазинов, кучки людей, окружавших одиноких продавцов на перекрестках, лицо отца утрачивало лучезарное выражение, замеченное мною на вокзале. Он сделался мрачным. Когда родители решили вернуться в Москву, они наивно полагали, что ситуация изменилась, порядок восстановлен и город живет жизнью, отличной от хаоса, в который окунулась провинция. Но глядя по сторонам, отец понял, что все сделалось только хуже.

Повозка остановилась у голубого двухэтажного особняка, выходившего фасадом в узкий переулок, и остановились. На этот раз, прежде чем начать снимать чемоданы, папа вошел в дом, оставив меня с кучером. Вскоре он вернулся, на лице сияла улыбка, вслед за ним вышла моя бабушка, вдова Самуила Матусевича, которую мы не видели после отъезда с Украины.

В квартире нас встретили шумно, радостно, слезы перемежались с поцелуями и бурными возгласами. Папина сестра и ее муж Андрей не переставали меня обнимать, удивляясь, как я выросла, повзрослела и похорошела. Бабушка вытирала слезы, которые струились по щекам, приговаривая, что счастлива снова увидеть сына. Папа целовал ее руки, а она гладила склонившуюся перед ней голову. Волнения и эмоциональность нашей встречи можно понять, если учесть, что в течение долгих месяцев никто не получал друг о друге никаких сведений, и теперь бурными изъявлениями радости мы выражали исчезновение напряжения и той пытки, которую испытывают близкие люди перед неизвестностью. Семья отца была дружной, членов ее связывали не только родственные связи, но общие интересы, а иногда и служебные дела. Например Андрей тоже был инженером. Я была рада снова увидеть бабушку, особенно потому, что родители часто обсуждали ситуацию на Украине и волновались за ее безопасность.

Наконец мы сели за стол, на котором кипел большой серебряный самовар, и тут папе был задан вопрос о его жене. Пока папа рассказывал о проблеме с нашей квартирой, настроение в комнате менялось. Снова лица вытянулись, улыбки пропали.

-Так теперь делается, - произнесла после короткого раздумья сестра отца. Если квартира стоит закрытая, все думают, что жильцы уехали за границу, и в нее быстро вселяются другие. Выгнать новых жильцов практически невозможно. Ситуация усугубляется тем, что в Москву съезжаются, спасаясь от банд, беженцы из провинциальных городов и сел. Говорят, что там произвол, всюду вооруженные отряды. В Москве пока тихо. Во всяком случае, не сравнить с теми годами, которые мы тут прожили.

Бабушка объяснила, что хотя атаман Григорьев сдержал свое слово и его люди не тронули ни ее, ни имения, после нашего отъезда она покинула Мелитополь и возвратилась в Москву.

-После смерти Самуила мне стало так тоскливо, что даже поездка на поезде перестала меня пугать. И потом я осталась совсем одна. Слуги и рабочие разбежались. Я их не порицаю. Всякий бы на их месте перепугался, наслушавшись разговоров о поджогах и убийствах. Мне- то уже нечего терять, а они молодые люди.

Она обвела нас глазами:

-Все как раньше, Лева, Лидия, Андрей, скоро Ариадна к нам присоединится. Чует сердце, что она рядом.

В течение дня в квартире царила нервозность. При малейшем звуке проезжавшей коляски, или ином шуме, доносящемся с улицы, отец спешил к окнам.

Мы проводили время, рассказывая друг другу истории выживания и всяких приключений, случившихся с нами за эти годы. Повествуя о возвращении на поезде в Москву, папа ни словом не обмолвился о встрече с атаманом Матвеем. Думаю, что он не хотел лишний раз волновать мать.

Становилось поздно, и отец решил отправиться на поиски жены, но все дружно запротестовали. Полина сказала:

-Ариадна знает, что делает. Она уверена, что вы в безопасности, и это придает ей уверенности. Если ты уйдешь, мы будем волноваться за вас обоих.

Бабушка воскликнула:

-Лева, я тебя умоляю! Не выходи. Будем вместе ждать Ариадну здесь.

Мои глаза слипались, и я молча прилегла на тахту. Мне показалось, что я спала очень долго, как вдруг в мои сны ворвались какие -то страшные образы. Я пробудилась от собственного крика. Привиделась мама. Хотя лицо было скрыто, я знала, что это мама. Кто то тащил ее по темному коридору, а она сопротивлялась. Когда я порывалась за ней бежать, меня удерживали невидимые руки.

-Мама! Мама!

Неожиданно я почувствовала, как кто то меня обнимает. Я закричала:

-Пустите меня! Где мама?

Голос мамы пробормотал:

-Лидуша, я тут. Тут, моя дорогая. Ты мне не веришь? Я спою колыбельную, и ты меня вспомнишь.

-Спи младенец мой прекрасный. Баюшки- баю..

Я махала руками, стараясь освободиться от объятий, попрежнему не открывая глаз.

-Лидочка!

Я открыла глаза и увидела маму. За ней стояли папа, бабушка Розалия, Андрей. На их лицах я видела сочувствие, любовь, в бабушкиных глазах сверкали слезы.

- Это не сон? Ты - моя мама?

-Не сон. Я вернулась.

Очевидно, она только что вошла в комнату.

Отец хотел помочь ей раздеться, но она отстранила его руки. Мы слышали его шепот:

-Ариадна! Ты с нами! Любимая, за эти часы я не мог найти себе места. Метался, как тигр в клетке. Взгляни на мои волосы. Они поседели.

-Лева, ты не можешь состариться, а твои волосы никогда не поседеют. Ты самый привлекательный мужчина на свете.

Она тесно к нему прижалась. Бабушка первая прервала паузу:

-Ариадна, чай, бутерброды. Все на столе, ожидает тебя.

-Не томи, скажи, что же произошло,- спросил Андрей.

Мама села на стул, не выпуская руки мужа, который примостился рядом, и ответила:

-Дайте мне минутку. Я ничего не ела и не пила с утра. Расскажу все по порядку, но вначале выпью чашку чая.

Она сняла шляпу и распустила волосы, освобождая их от шпилек, добавив со слабой улыбкой:

- Они мне помогут согреться.

Мама сидела, чуть сгорбившись, забыв о своей привычной гордой позе и медленно отпивая из чашки чай; она казалась испуганной и неуверенной, отнюдь не гордой дамой, какой обычно представляла себя окружающим. В то же время она была прекрасной как всегда.

Только сейчас я заметила, как она устала. На бледном лице под глазами появились резкие тени, вокруг рта обозначились горькие складки. По мере того как она согревалась, на щеках выделились лихорадочные красные пятна. Мама оставалась в пальто, поверх которого была накинута серая пушистая шаль. Я вспомнила, что утром ее не было.

Снова папа хотел помочь ей раздеться, но она устало произнесла:

- Чуть позже. Я должна согреться. – После паузы продолжила:

-Главное – все не так плохо, есть надежда вернуть нашу квартиру. А теперь дайте мне немного передохнуть.

И она закрыла глаза, склонила голову на одну сторону, поудобнее устроившись в кресле.

Мы сидели молча и ждали. Через несколько минут она открыла глаза и сняла пальто.

- Лева, ты помнишь это? - Она указала на шаль, попрежнему покрывавшую ее плечи.

- Это моя вещь. Я ее нашла в квартире. Теперь буду носить как знак победы.

После знакомства с квартирантами мама отправилась в театр Зимина.

До отъезда из Москвы она выступала в его театре и надеялась, что ее помнят и смогут ей помочь. Сергей Зимин обрадовался и предложил ей вернуться в труппу, объяснив, что певцов не хватает, а правительство требует новых постановок.

-У нас был длинный разговор. Не будут вас утомлять подробностями, но главный результат разговора заключается в следующем: Зимин посоветовал обратиться к Елене Малиновской. Как он говорит, она теперь самая влиятельная фигура в театральном мире и, если захочет, может сделать все. Кроме того, она близка к Анатолию Луначарскому. Сам Зимин не в силах мне помочь. Его театр национализирован, он теперь не директор, а один из членов дирекции.

На следующий день мама с Сергеем Зиминым поехали к Елене Малиновской, которая незадолго до этого стала Директором Большого театре. Дальше все закрутилось стремительно. Благодаря маминым хлопотам квартира была нам возвращена, жившие там семьи переселены в общежитие.

Когда мы вошли в квартиру, я была поражена, какой там царил холод и беспорядок.

Глядя на мое расстроенное лицо, мама сказала:

-Может, тебе стоит пожить у бабушки и Полины Самуиловны? – она меня обняла.

-Девочка моя, не переживай. Дядя Миша уже нашел дрова. Скоро наши печи загудят, как раньше, станет тепло и уютно.

Папа стоял рядом со мной, растерянно рассматривая сваленные в кучу занавеси, задвинутые в угол стулья и кресла, на которых проступали грязные пятна:

Мама обратилась к мужу:

-Как видишь, многое нужно будет реставрировать. Но мы не можем терять времени. Меня предупредили, что вселяться следует как можно быстрее. Лида останется у бабушки, а мы попытаемся жить здесь. Как только ремонт закончится, мы снова будем вместе.

В то время я восхищалась тем, как мама смогла добиться того, что нам вернули квартиру, но не особенно вникала в те трудности, с которыми она столкнулась. Теперь оглядываясь на тот период, я должна сказать, что это был мужественный поступок. Она могла потерпеть неудачу, быть даже арестованной. Безусловно, она сознавала, какой опасности подвергалась, и, тем не менее, не колебалась ни минуты. Мама обладала такой силой убеждения в сочетании с уверенностью в своей правоте, что ей невозможно было сопротивляться.

Позже из разговоров я поняла, что Елена Малиновская попала на прием к Луначарскому. Он ее выслушал и спросил:

- У вас есть свободные квартиры?

-Лучше будет, если удастся ей вернуть бывшую квартиру. Для нас важно, чтобы Ариадна Сумская начала выступать как можно скорее.

-Сумская - мне знакомо это имя. Хорошая певица. Постойте, она у Зимина пела?

-В Большом театре она тоже выступала. - ответила Малиновская.

-Прекрасно, что она решила вернуться в Москву. Это очень хороший патриотический поступок.

-Вот и нужно ее вознаградить.

-Сколько человек проживают в квартире?- продолжал спрашивать Луначарский.

-Зимин сказал- три семьи.

-Так, так. Нам нужны солисты, которых публика знает и любит. Значит, новые жильцы там проживают два года?

-Меньше.

-Как у нас обстановка с общежитиями?

-Есть одно на той же Поварской улице. Я боюсь, как бы она не уехала, если мы ей не поможем.

- Хорошо. Оставьте это мне. Попробую что нибудь сделать.

Все это маме пересказал Зимин, а она уже всем нам.

Мы жили в нервном ожидании. Тем временем мама начала работать. Она ежедневно ездила в театр Зимина, привыкала к новой обстановке, новым аккомпаниаторам и конечно справлялась, не слышно ли чего нибудь от Малиновской.

На Поварской улице мы не бывали. Я иногда думала, как же мы будем жить в Москве без мебели, без вещей? Да и где мы будем жить? Но мама не отчаивалась. И однажды она вернулась из театра сияющая:

-Едем все, смотреть нашу квартиру. Жильцов переселили в общежитие.