Читать книгу МОЗАИКА МОЕЙ ЖИЗНИ - Лариса Залесова - Страница 7

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

ЖИЗНЬ В МОСКВЕ

Через две недели я присоединилась к родителям, которые делали все, чтобы создать нормальную жизнь.

Сергей Зимин часто присутствовал на маминых концертах, а после тщательно разбирал ее исполнение. Это был человек, преданный опере и театру, который сам в молодости надеялся стать оперным певцом и обучался вокалу у известных московских преподавателей и даже ездил на стажировку в Европе. Певца из него не получилось, но он удовлетворил свою страсть, сделавшись директором театра, который теперь назывался Театром музыкальной драмы. Пригласив молодую выпускницу Петербургской консерватории в труппу своего театра, Сергей Зимин ее предупредил, что будет строг, что работать придется много, а если она преуспеет, то сможет стать выдающейся певицей. Мама пела в его театре вплоть до Февральской революции.

-Я собираюсь ставить «Снегурочку», - сказал Зимин после нескольких недель, - и хочу вам предложить партию Купавы.

Когда мама рассказывала об этом разговоре дома, ее глаза сияли. Мы видели, как она соскучилась по театру, по сцене. - Я встретилась с Ипполитовым-Ивановым, назначенный музыкальным руководителем постановки. Декорации останутся старыми, с прошлых постановок, если они конечно еще целы и не очень обветшали.

Начались репетиции «Снегурочки», и тут неожиданно в театр пришла Елена Малиновская.

После репетиции она обратилась к маме:

-Могу я с вами поговорить? Как вы знаете, у нас в театре устраиваются воскресные камерные концерты, которые проходят в царском фойе. Они пользуются большой популярностью. Хочу вам предложить принять в них участие. Это еженедельные концерты, программу вы можете выбирать сами, только ее нужно согласовать с нашим дирижером и пианистами. Зависит от того, как все сложится, но мы думаем возобновить «Евгения Онегина». Как вы смотрите на то, чтобы исполнить партию Татьяны?

-Но я работаю у Зимина.

- Одно другому не мешает. Вы вернулись, а большинство уезжают. Не буду от вас скрывать, что мы в трудном положении. Новое правительство требует активной работы, новых спектаклей, тех, которые бы понравились новой публике. И только на этих условиях обещает давать нам субсидии. Но мои главные солисты уехали в другие страны и не спешат вернуться, хотя и обещали. Балетные работают в труппе Дягилева. Его эмиссары появляются регулярно и увозят лучших, оперные тоже у него или в Нью -Йорке.

Самое неожиданное, что в первый же день она встретила Федора Шаляпина, знаменитого русского певца, самого известного в ту эпоху. Мама была уверена, что он давно эмигрировал, и потому очень удивилась. Певец ей рассказал, что попрежнему живет в Москве в собственной усадьбе. Его деревянный дом в два невысоких этажа, расположенный на территории между Смоленской площадью и рекой Москва снаружи выглядел довольно скромным, но занимал огромную территорию в два гектара. Прекрасный сад спускался к реке, с берега открывался вид на противоположный берег и на старую Москву.

Я побывала в этом доме, но уже после отъезда певца в эмиграцию. Многое там оставалось как при нем, включая портрет певца работы известного русского художника Александра Головина, где Федор Шаляпин был изображен в роли царя Бориса Годунова. Портрет был единственным украшением большой залы. Лицо изображало душевные муки, царственную волю, отчаяние, как будто художник запечатлел солиста в тот момент, когда он произносит последнюю фразу: «Я царь еще!» Пристальный взор царя охватывал все помещение, это уже не был Федор Шаляпин, это был царь Борис. Певец уехал, портрет остался, храня частичку его души.

Время шло, а папа все не мог решиться пуститься на поиски работы. Ежедневно я слышала споры родителей. Мама настаивала, папа возражал, отвечая ей, что в городе царит безработица, что и без него хватает инженеров и что он за эти годы утратил то, что знал раньше.

Раньше отец работал в Москве инженером на турбинной фабрике. Но он не обладал энергией и настойчивостью жены, ненавидел роль просителя и потому не спешил с визитом на фабрику. Все- таки в один прекрасный день, не сказав никому ни слова, он решился.

О счастливом событии мы узнали по веселому посвистыванию, которое послышалось на лестнице и прекратилось около наших дверей. Через мгновение папа вошел в квартиру:

-Дорогая, ты как всегда была права. Только представь себе, меня встретили, как будто я никуда не уезжал. Иван улыбался, Никита (это были его сослуживцы) принес чай. Короче говоря, с завтрашнего дня я возобновляю мою работу. Ну и денек, - бормотал он и довольно улыбался.

Родители решили отпраздновать удачный поворот событий и пригласили в гости мою бабушку Розалию. Хотя наши дома находились довольно близко, мы редко встречались. Родители работали, на улицу в морозную погоду никто без необходимости не выходил, гостей полагалось угощать, а в те голодные годы сделать приличный стол казалось для всех непосильной задачей.

Бабушка была щуплой пожилой дамой. Стоило взглянуть на ее элегантную фигуру, чтобы понять, что она принадлежала к другой эпохе. Ее густые седые волосы, уложенные на затылке в крупный узел, скрывались под шляпой, без которой она никогда не выходила на улицу. Темная кружевная вуалетка закрывала верхнюю часть лица, руки, обтянутые перчатками даже в те дни, когда все носили толстые вязаные рукавицы, сжимали трость. Бабушка утверждала, трость помогала ей передвигаться по скользким тротуарам, а если необходимо, то и защититься от нападения. Такие утверждения звучали наивно и очень беспокоили отца. После вечеров, проведенных у нас, он, не слушая возражений, всегда провожал ее до дома. Подозреваю, что бабушка тайно радовалась возможности побыть с сыном лишнюю минуту. Ее сумочка находилась под пальто, согласно новой моде, появившейся после революции. Люди применяли всякие уловки, чтобы защититься от воров.

Мама проводила все больше времени в театре, и некому было заботиться о доме. Наши родственники посоветовали родителям нанять служанку, которая бы убирала дом, готовила, и, главное, совершала обходы рынков в поисках продуктов. Так в мою жизнь вошла Зоя, молодая деревенская девушка. Мы вместе ходили по рынкам, я участвовала в уборке квартиры, наблюдая, как ловко она со всем справляется. Но довольно быстро мне это наскучило, я почувствовала себя одиноко. Все вокруг меня были заняты, куда- то спешили, родители, встречаясь по вечерам, обсуждали общие дела, а я была предоставлена самой себе.

Чувство одиночества росло. Как то мама зашла домой в середине дня и застала меня у окна. Я стояла и рассматривала узоры, образованные морозом на наших окнах. Мама оставалась в квартире не больше получаса, собрала необходимые вещи для вечернего спектакля и приготовилась уходить. Было холодно, и узоры становились все причудливее, особенно подымаясь к форточкам, где теплый воздух смешивался с холодным. Я дула на стекла, надеясь, что смогу теплым дыханием разрисовать окна лучше, чем Дед Мороз.

-Что ты там видишь? – спросила мама.

-Зиму, мороз, деревья. Мне скучно. – Поглядев на нее, я увидела, что ее не особенно интересовало мое настроение и мои проблемы. Мама погладила меня по голове, и в следующий момент дверь за нею захлопнулась. Но в последнюю минуту перед ее исчезновением я услышала:

-Когда я вернусь, поговорим.

Поздно вечером я услышала разговор родителей.

-Нужно что то делать с Лидой. Возможно, стоит определить ее в школу, – предлагала мама.

- В школьном образовании царит полный хаос, - возражал отец. - И кто знает, что там за ученики.

-Лева, что ты предлагаешь? Я не могу брать ее с собой в театр. Придумай что нибудь.

- На завод я тоже не могу ее брать, – ответил отец. – Механический цех не для детей.

- Возможно, школа не самый плохой вариант, - произнесла мама.

-Завтра. - Я услышала звучный голос отца. – Мы все решим завтра.

Свет в родительской спальне погас.

За завтраком мама меня спросила:

-Лидуша, как ты относишься к тому, что бабушка проведет этот день с тобой?

Я очень обрадовалась.

С этого момента бабушка Розалия начала приходить к нам регулярно и тоже включилась в обсуждение вопроса о моей будущей школе. После некоторых колебаний даже отец начинал видеть что то положительное в школьных занятиях.

Родители выбрали школу недалеко от нашего дома, мама в ней побывала, познакомилась с директором и с некоторыми учителями, и у нее сложилось о школе самое приятное впечатление. Она рассказывала отцу:

-Честно говоря, Лева, обстановка в школе мне понравилась. Учительницы все старорежимные. Учебники классические, например «Арифметика» Магницкого, по которой я некогда училась.

Отец проворчал:

-Ну конечно. Они еще не успели написать новые. Денег нет.

- Лева, пожалуйста, - прозвучал упрекающий мамин голос.

-Прости, Ариадна,- он извинился. – Будет, как ты хочешь. Если считаешь, что так нужно, пусть идет в школу.

По вечерам я слушала подобного рода перепалки и очень хотела, чтобы победила мамина логика. Наконец отец сдался. Начались школьные будни. Каждое утро либо мама, либо отец, но чаще всего Зоя отводили меня в школу.

Поскольку я могла читать и писать, а также благодаря отцу знала начальные правила арифметики, меня приняли в первый класс без возражений, несмотря на то, что прошла половина школьного года. Но в то время этот вопрос мало кого волновал. Страна попрежнему находилась в хаотическом состоянии, в школах в одном классе можно было встретить детей разного возраста, с разной степенью подготовленности. Учителям предстояло всех обучить грамоте, и они преданно выполняли свою задачу.

Я надеялась, что закончится мое одиночество. Детей вокруг меня не было, единственным местом, где я бы могла с ними познакомиться, являлись скверы и парки, но в такую погоду ни у кого не возникало желания выйти лишний раз на улицу. Зима длилась и длилась. Грязные кучи снега накапливались, заполняя дорожки и площадки. Скамейки, некогда расставленные вдоль дорожек, давно исчезли, очевидно, сгоревшие в печах. Кроме того, я избегала лишний раз спускаться по лестнице, опасаясь встретить кого либо из жильцов. В доме на нас смотрели враждебно, провожая при встрече неприязненными взглядами. Все считали маму виноватой в том, что из нашей квартиры были выселены люди. Встречая кого нибудь на лестнице, я ловила косые взоры, люди быстро отводили глаза в сторону, иногда что- то шипели мне вслед, а когда я оглядывалась, меня встречало молчание. Дядя Миша, наш дворник, внешне вел себя с нами очень обходительно, но под его вежливостью скрывалась враждебность. Родители ему щедро платили за услуги, больше, чем кто либо из жильцов мог себе позволить, потому он был с нами предупредителен, но если бы мог, наверное, с радостью переметнулся бы на сторону иных жильцов, к тому же близких ему по классовой принадлежности.

Дядя Миша бесперебойно обеспечивал наши печи дровами, и благодаря этому у нас царило тепло. Мне наша квартира казалась самым теплым местом во всей Москве. В те годы люди перебирались из больших квартир в маленькие, даже в комнаты или в кухни, то есть в любое помещение, которое можно было обогреть. А мы жили роскошно, как будто время остановилось на стрелке дореволюционных часов.

Стоит также сказать, что зима 1921 года выдалась особенно суровой. Людей заботили две вещи, дрова и еда. Я не особенно вникала в нашу ситуацию, но до меня доносились отголоски разговоров, долетали фразы, сеявшие беспокойство. Либо родители обсуждали вопрос, где достать кусок мяса, либо бабушка начинала плакать и говорить, что мы все умрем от голода, либо Зоя возвращалась домой с пустой сумкой после целого дня, проведенного в поисках продуктов.

У ее родителей в деревне под Москвой было небольшое хозяйство, где они раньше разводили свиней и держали корову, дававшую уникальное количество молока. Потом корову забрали, свиней забили, но все таки что то им удалось сберечь в закромах. Иногда Зоя ездила в деревню и обычно возвращалась либо с куском мяса, либо с салом. Но такие поездки были опасны, потому что военизированные отряды обыскивали пассажиров, ехавших в Москву из деревень.

Позже я пыталась понять, почему родители не эмигрировали, как это сделали многие их коллеги и друзья. Ответ напрашивается сам собой. Как моя бабушка, так и сестра отца не верили, что советская власть долго не продержится. А она не только держалась, но и укреплялась.

Однажды выходя из дома, я встретила дядю Мишу.

-Добрый день, барышня. Что вы сегодня ели на обед? - спросил он с подобострастной улыбкой.

-Как что? - удивленно ответила я.- Суп.

-Мясной суп?

-А какой же еще? Да, мясной. С овощами.

-А что еще?

-Котлету.

-Тоже из мяса?

-Конечно.

Он засмеялся:

-Как вы наивны. Кто же теперь ест мясо? В лучшем случае, это была кошечка.

-Не может быть! - вскрикнула я.

- Если не кошечка, то собачка.

Мне пришло в голову, что уже много месяцев я не встречала в нашем дворе ни кошек, ни собак, и меня охватило неприятное чувство.

Я вспомнила об этом разговоре много лет спустя, когда началась война и вокруг Ленинграда сомкнулось кольцо блокады. В конце ноября 1941 года около магазина, где мы получали по карточкам хлебный рацион, в течение нескольких дней я встречала белого пуделя, молча стоявшего на задних лапах с вытянутыми передними. Там были и другие собаки, но этот мне особенно запомнился. А потом больше я его не видела. Как не видела ни кошек, ни собак, ни голубей. Все они исчезли.

Как то после одной из поездок в деревню Зоя вернулась домой в слезах.

-Что случилось? – воскликнула мама. - Где твоя сумка?

Зоя рассказала, что желая поскорее добраться до дома, на Савеловском вокзале наняла извозчика. В вагоне с нею ехал молодой мужчина, который оказался милым собеседником и во время обысков защищал ее от солдат, заявляя, что она его сестра и что у нее нечего отбирать: «Обыщите меня». И он открывал сумку, делая вид, что все из нее вытряхивает. Там действительно ничего не было. Он сумел разговорить солдат, и увлеченные его шутками, они едва взглянули на Зою. Хотя всем было ясно, что просто так никто в деревню не ездит.

И когда по прибытии на вокзал он попросил Зою, не согласится ли она его подвезти, у нее не нашлось возражений. Первый раз в ее голову закралось подозрение, когда он велел извозчику:

-Послушай, довези вначале меня, а потом уже ее.

Зоя подумала: «Понимаю. Он хочет доехать до дому за мой счет».

Но она увидела, что извозчик повернул совсем не в ту сторону, куда ей надо было ехать. Коляска удалялась все дальше от центра в сторону окраин. Зоя испугалась и потребовала, чтобы кучер повернул назад.

В этот момент попутчик к ней наклонился и угрожающе прошептал:

-Молчи! А то я не только сумку заберу, но и жизнь.

От испуга она закричала и начала рыдать. Извозчик, который ранее думал, что они вместе и не обращал на них никакого внимания, повернулся и пробурчал:

-В чем дело?

Зоя крикнула:

-Поверни назад! Мне нужно на Поварскую. Домой!

В этот момент мужчина схватил ее сумку, спрыгнул и был таков.

Зоя продолжала рыдать, но нашла в себе силы закричать:

-Гони! Скорее!

Коляска помчалась по улице, подпрыгивая на ухабинах, кренилась на поворотах, и кучеру стоило больших усилий удержать ее, чтобы она не перевернулась. Зоя сидела, вцепившись руками в поручни, и молилась. Вот так она добралась домой.

Мы окружили бледную испуганную девушку с залитыми слезами щеками, которая приговаривала:

-Родители дали мне кусок мяса и масло. А еще овощи. Он все утащил. Как же я не догадалась, что это жулик! Сама виновата, что поверила. Сама!

Мама ее успокаивала:

-Дорогая, все в порядке. Ты жива и невредима. Дверь закрыта. И тот тип не знает, где ты живешь.

Потому что Зоя опасалась, что он будет ее подкарауливать у дома.

После долгих разговоров мама пошла к Сергею Зимину и попросила прикрепить ее к специальному распределительному пункту, где получали пайки остальные члены труппы. Так что теперь Зое не нужно было предпринимать опасные поездки в деревню. Вместо этого она ежедневно совершала обходы рынков, находившихся в нашем квартале. Их даже трудно называть рынками, настолько жалки были эти скопления народа, продавцов и покупателей. Зоя проводила на них долгие часы, но почти всегда возвращалась с чем то съедобным. Иногда я ее сопровождала, и пока Зоя обсуждала условия покупки, я рассматривала продавцов и вынесенные на продажу товары. Это были книги, кружевные накидки, скатерти, салфетки, одежда. Некоторые продавцы, главным образом, пожилые, стояли на коленях, их глаза выражали немую мольбу купить что нибудь. Но покупатели, в основном, разыскивали продукты, крупу. Если кто нибудь продавал съестные товары, они не были выставлены напоказ, а упрятаны, и заинтересованные покупатели вначале обсуждали с продавцами условия сделки. Это было первым этапом, и лишь после достижения договоренности происходил обмен денег или вещей на продукты.

Как большинство жителей столицы, мы начали испытывать недостаток еды. Пришло мрачное время. После наступления темноты мало кто отваживался выходить на улицу. Город был неосвещен, по ночам становилось очень тихо, и потому всякий незнакомый звук пугал. Если кто то появлялся на улице, то он старался держаться ближе к стенам домов, по возможности сливаясь с ними. Все передвигались как бы ощупью, и, угадав присутствие другого пешехода по скрипучему звуку снега под его ногами, замирали, стараясь понять, насколько тот другой опасен. Ходили пугающие слухи. Люди шептались о группировках убийц, о каких то особых шайках попрыгунчиков, которые на специальных ходулях забирались в квартиры на верхних этажах. Они действовали по ночам, и от них не могли защитить даже самые прочные замки. Эти слухи наводили ужас и добавляли к атмосфере неопределенности и ожидания нового несчастья.

Как ни старались родители оградить меня от таких разговоров, я чувствовала их нервозность.

Как то я спросила отца:

-Где твой друг художник Сысоев, который нам показал храм Афродиты в Крыму?

Комнату наполнило неловкое молчание, потом я увидела, как родители обменялись взглядами. Не глядя на меня, папа ответил:

-Скорее всего, он уехал в Грецию.

-Почему в Грецию?

-На раскопки, - подхватила мама. – Да, да, там теперь ведут раскопки недавно обнаруженных захоронений.

Я приняла объяснения и вскоре позабыла о Сысоеве. Но неожиданно его имя снова всплыло в нашем доме.

-Бедный Николай, - произнес папа в тот момент, когда я проходила мимо столовой. – Настоящий знаток античной культуры, каких в России почти не оставалось. Он был последним.

-Лева, надо пойти в церковь и помолиться за упокой его души.

-Не понимаю, как он мог быть таким наивным, что вернулся в Москву. Уж лучше бы оставался в Крыму.

Я замерла в коридоре. Мне стало понятно, что он вовсе не в Греции, а похоронен где то в Москве. Только одно оставалось неясным, как и почему он умер.

Хотя мы жили в условиях, о которых большинство москвичей могли только мечтать, реальность вторгалась, и зачастую в самых неожиданных формах. Однажды Зоя встретила меня после школы, не говоря ни слова, взяла портфель, укутала поверх пальто толстым шерстяным шарфом и вывела из здания.

-Почему ты молчишь? – спросила я. – Случилось что то?

-Дома расскажу, - донесся ее шепот из под высоко поднятого воротника. – Дома.

-Ты плачешь?

Она повернулась ко мне, я видела, что она не плакала. На ее лице было написано такое отчаяние, что испугало меня больше слез.

-Скажи,- просила я.

Как только мы вошли в квартиру, она разрыдалась.

-У моих родителей комиссары забрали все зерно, даже посевное. Когда придет весна, им нечего будет сажать, значит в следующую зиму мы умрем от голода.

Глядя на покрытые снегом улицы, мне не верилось, что придет весна, что наступит тепло и распустятся деревья. Но у крестьян свои отношения с природой. Будь то революция или большевики, весной нужно сажать, а осенью собирать урожай, иначе жизни не станет.

Так я узнала о начале новой кампании продразверстки или Военном Коммунизме, когда у крестьян изымались зерно и другие продукты питания в пользу рабочих. Но я ни разу не слышала о тех рабочих, которым это досталось, а вот крестьяне оказались в трагической ситуации. Назывались страшные цифры, сколько миллионов крестьян поумирали, сколько бежали в города, где пополнили ряды нищих и бездомных, сколько детей оказались сиротами.

Зоя считала себя счастливой. Не только у нее была работа в городе, но ее две сестры тоже были пристроены. Мама нашла им места домработниц у своих коллег по театру.

Директор Большого театра Малиновская выполнила свое обещание, и мама начала репетировать партию Татьяны, еще меньше времени проводя дома.

Когда к нам приходила бабушка, это был специальный вечер. Она грезила о том, чтобы снова вернуться в свое имение на Украине. Москва, климат, столичные жители ее пугали, и она верила, что ей будет лучше в Мелитополе.

Мой отец и его сестра и слышать об этом не хотели. Теперь поездки через Россию сделались еще более опасными, чем когда мы возвращались в Москву из Крыма.

-Даже атаман Григорьев отдал приказ не трогать Матусевичей, – настаивала бабушка.

Отец ей возражал:

- Что вы будете делать, если его убьют? При его профессии такой конец вполне логичен.

Эти слова оказались провидческими. Несколько дней спустя родители прочитали в газетах, что Никифор Григорьев убит, а банда Махно ликвидирована, те из бойцов, кто пожелали, вступили в ряды Красной Армии.

Мы помолчали, почувствовав даже что то вроде сострадания.

-Жаль, что они не смогли осуществить свою мечту,- сказал отец, имея в виду создание крестьянской республики. Мне хотелось узнать, что сталось с Катериной, той красивой и жестокой молодой женщиной, но об этом в газетах ничего не писалось. Позже родители узнали, что эта информация оказалась неверной. Махно не был убит, а только ранен, и после поражения бежал в Польшу.

Слыша такие новости, бабушка уже не настаивала на возвращении в Мелитополь.

Тут мне хочется сказать несколько слов о семье моей мамы.

В отличие от дедушки с отцовской стороны, который был известным банкиром и промышленником, владельцем чугунолитейного завода, мама происходила из семьи обедневших дворян, владевших небольшим имением в Рязанской губернии. В этом сельскохозяйственном районе выращивали зерно и овощи. Думаю, что мои бабушка и дедушка не могла прожить на те доходы, которые приносило их имение, а скорее всего, что не приносило, и в начале ХХ века они присоединились ко многим тысячам обедневших дворян, пополнивших ряды профессиональной интеллигенции. Так дедушка стал сельским доктором, а бабушка - учительницей. Она была одной из первых в России женщин, окончивших Бестужевские курсы, как назывался Петербургский университет для женщин и получивших диплом, который приравнивался к университетскому. Курсы давали гуманитарное образование, а также готовили врачей и медицинских сестер.

Когда их дочь выказала музыкальные способности, и у нее обнаружился хороший голос, родители отправили ее в Петербург поступать в консерваторию. Директором Петербургской консерватории в то время был известный композитор Александр Глазунов, автор балета «Раймонда», популярного и поныне. Александр Глазунов руководил Петербургской консерваторией до 1928 года. Потом он эмигрировал в Париж, где вскоре скончался. Мама поступила на вокальное отделение.

Она обладала замечательным драматическим сопрано необычного томного тембра и большого объема. Еще будучи студенткой, мама начала участвовать в концертах и оперных спектаклях и, едва окончив консерваторию, была приглашена в частную Московскую труппу Саввы Мамонтова.

- Когда Ариадна поет, мое сердце готово расплавиться. Ее голос уводит нас в другую сферу, в иную жизнь. У меня тоже когда то был неплохой голос, и меня всегда интересовал театр, актеры, - говорила бабушка, - но отец и слышать ничего не хотел о театре. Я мечтала участвовать в постановках нашей местной любительской труппы, а дома нельзя было даже упоминать о сцене. Может, когда ты вырастешь, тоже станешь певицей, как мама.

Я сидела на диване в нашем салоне, как мы называли музыкальную комнату. Вместе с бабушкой мы рассматривали альбомы с фотографиями мамы, газетные рецензии на оперные постановки и афиши спектаклей. Эта комната, поскольку мы ее не использовали регулярно, а только время от времени, не отапливалась. Родители иногда старались экономить, и теперь я чувствовала, как меня пронизывал холод, но не решалась пошевелиться, чтобы не спугнуть бабушкин энтузиазм. Не так уже часто ей удавалось найти желающих слушать ее рассказы и воспоминания. А для меня все, что касалось мамы, было дорого. Потому даже совсем замерзнув, мы продолжали рассматривать фотографии мамы в разных ролях. В этот день занятий в школе не было, мама, как обычно, отправилась в театр, а Зоя совершала обход рынков.

-Только одно я не одобряю, хотя меня никто и не спрашивает.- Я навострила уши. - Уж слишком мало времени она проводит дома. Все только театр и театр. И конечно, я мечтаю о внуках. Как раньше считалось - чем больше, тем лучше. Какие семьи были! – Она произнесла мечтательно. - Многочисленные, с большой родней, обеспеченные, веселые. Когда все собирались, это представляло чудесное зрелище.

Ее заявление меня смутило. «Больше внуков!?» Я привыкла себя чувствовать самой маленькой и самой любимой, и верила, что мое положение незыблемо. А что если? Тогда я не буду принцессой в сердцах родителей?

Бабушка пробормотала:

-Все таки я надеюсь дожить до того момента, когда еще раз увижу крошечное существо, продолжение меня, Самуила, плоть от плоти нашей. Как бы он обрадовался, мой незабвенный, рано ушедший муж!

Она помолчала.

–Хотя, наверное, это неправильно. Кто теперь думает о детях? К чему приносить в этот жестокий мир новых страдальцев? Разве мы знаем, что ожидает бедные, не рожденные души?

- Ариадна посвящает всю себя театру, своей карьере. Я понимаю, что после двухлетнего отсутствия она старается восстановить свою форму. Мой сын –удивительный муж. Он для жены сделает все возможное, и даже невозможное.

«Но мама сделает все для него», подумала я, вспомнив, как мама отвоевала квартиру.

Наши головы склонились над альбомами с мамиными фотографиями. Несмотря на трудности жизни, ежедневные проблемы, требующие немедленных решений, как например поиски пропитания или дров, папа, не упуская случая, заполнял альбомы фотографиями. Мама его шутливо называла «Мой Босуэлл», имея в виду автора биографии Самюэля Джонсона, английского энциклопедиста XVIII века, составителя знаменитого словаря английского языка. Такая похвала отцу очень полюбилась. Эти альбомы были трогательным свидетельством преданности жене, и мне кажется, что некоторые дошедшие до наших дней страницы из них трепещут от любви и даруют частичку ее всем, кто прикасается к этим пожелтевшим страницам. Даже сейчас, спустя сто лет.

Неожиданно бабушка воскликнула:

-Ты только взгляни, как она тут прекрасна. Это опера «Снегурочка» Римского-Корсакова.

На фотографии мама стояла на авансцене вместе с певицей, исполнявшей партию Снегурочки. В момент завершения спектакля обе певицы, молодые и красивые, в русских фольклорных костюмах, красочных сарафанах и кокошниках, выглядели смущенными, как будто аплодисменты публики стали для них неожиданностью.

-В «Снегурочке» Ариадна исполняла партию Купавы,- сказала бабушка.

-На этом портрете, - она указала на мамин портрет, висевший напротив рояля. - Художник изобразил Ариадну в партии Татьяны. Она исполняла эту роль на выпускном экзамене в Консерватории и заслужила похвалу Александра Глазунова. Ты хочешь услышать историю создания портрета?

В знак согласия я кивнула головой и приготовилась слушать.

Как то отец решил заказать портрет жены одному известному московскому художнику. Как водится, мама не могла найти время для позирования, и художник не мог закончить портрет.

Наконец он пригласил родителей прийти в мастерскую и оценить работу. Мой отец нашел, что портрет хорош и что мама на портрете походила на его прекрасную жену. После того как они ушли, окрыленный художник решил немного приукрасить портрет и за спиной Ариадны изобразил красивый пейзаж, заменив им прежний нейтральный фон.

Когда портрет был доставлен в квартиру и повешен на заранее выбранное место, художник отошел в сторону, ожидая похвал. Вместо этого наступило долгое молчание. Оно длилось и длилось.

Он начал нервничать и спросил отца:

-Что вас не устраивает?

Отец произнес:

- Татьяна пишет письмо в своей спальне. По-моему, темный фон лучше оттенял важность момента, переживания девушки.

Художник опешил. Он был настолько уверен в успехе портрета, что поместил его в раму.

-Прошу вас, перепишите, сделайте, как было первоначально.

С тех пор портрет украшал нашу музыкальную комнату. Мама рассказывала, что как только они возвращались в квартиру, ее муж первым делом спешил в музыкальный салон, проверить, на месте ли портрет. Он его называл « наш талисман, наш ангел хранитель», имея в виду знаменитую русскую икону XII века безымянного иконописца «Ангел- златые власы». На ней изображено крупное лицо с ясными, тщательно выписанными глазами и прядями золотых волос, обвивающих голову. Когда я посещала Ленинград последний раз, эта икона была в Русском музее.

-Если бы не война, Ариадна стала бы звездой международной величины. У нее для этого есть все, талант, голос, красота.

Моя бабушка вздохнула и устремила глаза в пространство:

-Может, это еще случится. После того как большевистская власть падет, и все вернется в дореволюционное состояние.

Я знала, что последует за этими словами.

-И мы все поедем в Мелитополь.

Услышав мое бормотание, бабушка сказала с упреком:

-Грех смеяться над моими мечтами. Я стараюсь казаться сильной, но в сердце поселилось отчаяние. Мне страшно, не хочется ничего этого видеть. Проще говоря, мне не хочется жить. А ты смеешься.

Я посмотрела на маленькую сгорбленную фигурку, завернутую в шаль, с покрасневшими замерзшими руками, которые она прижимала к груди, и сказала:

–Я не смеюсь. Расскажи мне еще о маме.

Она перевернула страницу:

-Посмотри.

Я увидела маму в голубом красивом платье с длинными пышными рукавами, которое мне показалось знакомым.

-В этом платье Ариадна любила исполнять религиозную музыку. Посмотри внимательно, оно украшено жемчужинами, которые, когда она двигалась, сверкали как слезинки. Она как то мне сказала, что печаль, выраженная в религиозной музыке или в таких вещах, как Шубертовский «Зимний путь», пробуждает эмоции в душе исполнителя, благодаря которым он может подняться над землей и почувствовать страдания других.

Бабушка замолчала, потом медленно закрыла альбом и отложила его в сторону:

- Когда то мы могли думать о таких вещах. Какой урон нанесла нашей семье война и революция.

-Ты так говоришь, как будто все кончено.

-Прости меня, моя девочка,- бабушка подняла на меня виноватые глаза. – Мне печально, а от печали еще не изобрели лекарства. Мой муж умер, я лишилась дома, мне не осталось на земле места.

Как я поняла гораздо позже, бабушка была права. Если бы не Гражданская война и не последовавшая за ней разруха, Ариадна Сумская могла бы прославиться в Европе как новая Полина Виардо или Мари Малибран.

Такой разговор был единственным, и потому он так ясно запечатлелся в моей памяти, как будто произошел вчера.

Стало совсем темно, и мы включили электричество. Неожиданно в коридоре послышались шаги. Кто то торопливо шел по направлению к музыкальному салону. Мы переглянулись, потом бабушка поднялась, выпрямилась и выжидающе посмотрела на дверь. Мы знали, что мама в театре, а Зоя обходит рынки в поисках пропитания. Отец никогда ранее самого позднего часа дома не появлялся. Как будто что то почувствовав, я ринулась к двери и очутилась в объятиях мамы.

-Лидуша, дорогая. Собирайся, поскорее. Мы поедем в театр. Вы тоже, Розалия.

Глядя на наши растерянные физиономии, она объяснила:

-Сегодня я пою Татьяну, а Шаляпин будет петь Гремина. Как бы это не стало последней возможностью услышать нас вместе. Федор решил переехать в Петербург.

Мы переглядывались, совершенно не ожидая такого поворота событий. Я в панике не могла придумать, что мне надеть.

-Что вы стоите? У меня мало времени. Коляска внизу. Ждет нас.

Бабушка что то бормотала, разводя руками, рассматривая свои боты на толстой резиновой подошве, совсем не подходящие для посещения оперного спектакля.

-Ариадна, так не делается. Раньше, если мы планировали провести вечер в оперном театре, да и не только в оперном, в любом, мы заранее собирались, выбирали платье, драгоценности. В этой спешке я не могу сосредоточиться. Ты хотя бы утром нас предупредила. Как мне пойти в театр в этом наряде?! - Она указала на темную вельветовую юбку и серый жакет, из под которого виднелся кружевной воротничок белой шелковой блузки. Как я уже говорила, моя бабушка всегда была элегантной, и даже сейчас по мере своих сил старалась выглядеть достойно.

-Посмотрите на Лиду.

Они обе взглянули на меня, стоявшую с разинутым ртом, и расхохотались. Мама схватила меня и расцеловала:

-Иди сюда, моя девочка, я тебя одену. - Она поспешила в мою комнату. Я побежала за ней.

Мамино хорошее нестроение нас заразило. Я понимала, что бабушка ворчала просто так, для вида, а на самом деле была польщена, что ее тоже пригласила в театр.

Проходя мимо бабушки, мама наклонилась и напела ей веселую арию из оперетты «Перикола»:

-Дорогая Розалия, в этой блузке вы будете самой элегантной дамой в театре. Кто сейчас думает об одежде? Да, думают, но только с одной целью - одеться потеплее, чтобы не простудиться. Предупреждаю, в зале холодно. Наши зрители все сидят в пальто. Мы даже отпустили гардеробщиков за ненадобностью. Никто не снимает шляп и шапок, загораживая некоторым зрителям сцену, но делать нечего. Холод есть холод. Военные сидят в шинелях, им лучше всех, их шинели теплые.

-Мама, ты на сцене выступаешь в шубе? - Я была озадачена.

- О, нет. На сцене мы все в костюмах. Там все настоящее, и декорации, и костюмы. Пора вам начинать ходить на спектакли, а то вы ничего не знаете и думаете, что мы в театре балуемся. Если поспешите, то увидите все своими глазами. Готовы? Тогда вниз.

Этот вечер стал первым случаем, когда я увидела маму в оперном спектакле. Иногда родители водили меня на концерты, но для оперы считали еще слишком маленькой, опасаясь, что мне будет трудно высидеть несколько часов, слушая пение и музыку. Все думали, что у меня еще будет много возможностей увидеть маму на сцене. Даже отец из- за своей занятости редко бывал на спектаклях жены, надеясь наверстать все в будущем, когда жизнь наладится. Я выросла с убеждением, что оперный театр представлял собой загадочный религиозный орден, что там происходят чудеса и попавшим туда открываются необыкновенные секреты.

Я не раз слышала маму, когда она пела дома для гостей или разучивала партии с аккомпаниатором, но это случалось редко. Теперь мама готовила партии в театре. Наша служанка Зоя была очень удивлена, когда узнала, что мама певица, так как она ни разу не cлышала ее пения.

Перед тем как покинуть квартиру, бабушка попросила:

-Прошу тебя, Ариадна, оставь записку Леве, а то он увидит пустой дом и обеспокоится.

По дороге в театр мама, которая по прежнему была в приподнятом настроении, шутила с кучером, смеялась, когда мы пугались внезапных поворотов дороги и бабушка вскрикивала, а я в испуге к ней прижималась.

-Ариадна, я не хочу свалиться в канаву. Если коляска перевернется, нас придется вытаскивать. Или мы надолго застрянем на обочине и продрогнем. Я стара для таких приключений.

Мама попросила кучера двигаться потише, и в ту же секунду он закричал:

-Берегись! – и резко повернул вправо, проехав в одном шаге от двигавшейся нам навстречу коляски.

-Я говорю тебе, - вскрикнула бабушка, - что мне страшно, а ты меня не слушаешь!

Я сидела между ними, чувствуя себя в безопасности. Но все таки слова бабушки меня нервировали. Главное, чего я опасалась, что какое нибудь глупое столкновение лишит меня возможности услышать маму и Шаляпина. «Даже представить себе не хочу,- бормотала я, - что мы не попадем в театр», а тем временем коляска неслась, подпрыгивая на сугробах и объезжая самые угрожающие. Бабушка, устав от волнений, уже безразлично взирала на очередные, встававшие на пути препятствия, и снова начала переживать по поводу своего наряда.

-Ну как это можно? В таком виде появиться в Большом театре!?

Мама целовала бабушку:

-Все хорошо, Розалия, все хорошо.

В театре нас провели в особую ложу для приглашенных, устроенную на уровне бенуара с правой стороны зала. Мы сели на наши места в первом ряду. Эти боковые ложи располагались таким образом, что практически составляли часть сцены, отделенные от нее невысоким, покрытым темно красным бархатом барьером. Свет погас, и опера началась. Но я упустила начало первого акта, потому что каждую минуту ожидала появления на сцене мамы. И только представьте мое изумление, когда совсем неожиданно я ее увидела в двух шагах от меня. Мама появилась неожиданно, на ней было розовое муслиновое платье, пышные волосы были заплетены в две длинные косы. Ее появление было встречено аплодисментами, к которым мы с бабушкой присоединились. В нашу ложу кто то вошел, но, совершенно поглощенная спектаклем, я не повернула головы. Все мое внимание было направлено на маму. Она выглядела молодой, тоненькой и наивной девушкой. Потом она и другая певица, исполнявшая роль сестры Татьяны Ольги, закружились вокруг качелей, воздвигнутых посреди сцены. Мама была права, не только костюмы были настоящие, театральные, но и декорации тоже.

Для этого периода в истории русского оперного искусства мама была редким явлением. В свои 33 года, высокая, стройная, она представляла разительный контраст с другими солистками, некоторые из которых отличались необъятными талиями и двигались по сцене как груда кирпичей.

В сцене письма Онегину письменный столик стоял почти вровень с барьером нашей ложи, и если бы я хотела, то могла протянуть руку и коснуться мамы. В тот момент, когда я слушала музыку, видела маму на сцене, внутри меня что то происходило. Впервые в жизни я поняла, насколько прекрасно пение, каким уникальным инструментом является человеческий голос, как необыкновенно то, что мама творила своим голосом. Ее глубокое сопрано наполняло зал, лицо выказывало эмоции девушки, обманувшейся в любви. Я видела в ее глазах настоящие слезы, и я тоже плакала. Нежные слова, простые и трогательные, превращались в квинтэссенцию жизни. В зале раздавались посторонние звуки, кашляли, шептались, но меня ничто не отвлекало и не беспокоило. Я слышала только голос мамы. Мы с ней объединились, стали одной вселенной, отделенной от остального мира, и я жила в этом замкнутом пространстве.

Строчки из арии «Я вам пишу, чего же боле?» до сих пор занимают особое место в моей памяти. Вот так, в возрасте девяти лет я впервые услышала «Евгения Онегина».

Занавес опустился, мы пошевелились, посмотрели друг на друга. Щеки бабушки были мокрыми, и она начала судорожно рыться в сумочке, разыскивая носовой платок. Зал пустел, публика с шумом пробиралась по рядам, переговаривалась, а мне хотелось им всем крикнуть, что моя мама исполняла роль Татьяны, что она самая лучшая певица на свете, и что я ее дочка. Дверь в ложу растворилась, и служащий в красной ливрее пригласил нас пройти за ним.

Он спросил бабушку:

-Как вам понравился спектакль?

Она остановилась, сердито на него посмотрела и сказала:

-Разве найдутся в зале такие, которым он не понравился?

Несмотря на то, что в нашем доме бывали гости и мы иногда ходили с визитами к папиным родственникам, от природы я была застенчивой. При незнакомцах я боялась показаться смешной, неловкой, потому обычно молчала и жалась к родителям. Так и тут, очутившись за кулисами и увидев оживленные группы певцов в костюмах, музыкантов во фраках и приглашенных вроде нас, я зажалась. Думаю, что бабушка тоже чувствовала себя не очень удобно. Мы стояли у выхода на сцену и не осмелились подойти к маме, окруженной людьми. В темно красном бархатном платье, со сверкающей диадемой в волосах она искрилась как звезда. От нее исходило сияние успеха, которое приходит, когда ты знаешь, что совершил что то хорошее. Мы слышали ее смех, ее певучий голос, отвечавший на вопросы. Рядом с ней высилась фигура Федора Шаляпина.

-Это он! – выдохнула бабушка.

Было шумно, потому что рабочие уже начали разбирать декорации, унося тяжелые предметы за кулисы, где слышался непрерывный шум работающих лебедок. Грузовые лифты со скрипом сновали вверх и вниз. Уже опустился металлический занавес, отделивший от нас зрительный зал, из которого еще раздавались одиночные аплодисменты.

Два мира после окончания представления снова оказались разъединенными. Соединившись на короткое время, создав мгновение чуда, увлекая зрителей магией искусства, они снова стали самими собой, один – публикой, уже начинавшей забывать об увиденном чуде, другой- актерами, создавшими это чудо. Участники спектакля оставались в сценических костюмах, я увидела танцоров в русских нарядах, хор в придворных платьях.

-Добрый вечер, барышня, - к нам подошел Шаляпин.- Вы пожаловали в театр, чтобы стать свидетельницей успеха вашей мамы?

Я кивнула головой.

-Правильно сделали. Эту роль Петр Чайковский создал для Ариадны. На сегодняшний день в России не существует другой Татьяны. Ваша мама уникальна.

В этот момент к нему приблизился немолодой человек в черном смокинге и с длинной курчавой бородой. Он схватил его руку и долго ее тряс.

- Простите, Федор Иванович, я должен вмешаться.

- На сегодняшний день в России нет другого князя Гремина.

Из беседы я поняла, что этот человек был музыкальным критиком и давним знакомым певца.

- Верно говорите, - звучный голос Шаляпина заглушил остальные шумы. – Дорогой друг, умоляю тебя, скажи эти слова нашему директору. Пусть она из первых уст узнает мнение критиков. Если бы вы знали, как я устал сражаться за свои права. За то, что мне полагается по праву и по контракту.

-Все согласны? Все услышали? - Федор Шаляпин поднял руки. – На сегодняшний день в России нет другого Гремина. Это мнение московских критиков.

Все замолчали и повернулись к певцу. А потом дружно зааплодировали.

-Барышня, мне льстит, что вы меня услышали в одной из моих лучших ролей.

Я молчала, не зная, что ответить, и повернулась за помощью к бабушке. На ее лице было написано абсолютное обожание, а глаза, не отрываясь, смотрели на певца.

Удовлетворенный произведенным впечатлением, певец снова обратился ко мне:

-Вы тоже собираетесь выступать в театре? Это очень тернистый путь. Предупреждаю вас заранее. Вам придется многое вынести, прежде чем вы обретете успех и славу. Бог знает, сколько мне всего досталось. Никому не пожелаю.

-Федор, перестань пугать детей. - Около нас стояла мама. - Лида понятия не имеет, что будет делать в жизни. И, кроме того, как ты можешь предвидеть?

Певец посмотрел на меня долгим взглядом, на его лице мелькнула едва уловимая улыбка.

-Ариадна, твоя правда. Никто ничего не знает, кроме одного, что сегодня ты была великолепна.

Он обнял маму.

-Пора избавится от грима и снова обрести свою физиономию.

Гримеры превратили Шаляпина в пожилого генерала, ему сделали насупленные густые брови, длинные завитые волосы, седые бакенбарды. На нем была генеральская форма, брюки с красными лампасами и китель с золотыми эполетами. Спектакль завершился, а он еще оставался в роли усталого генерала, возможно, он действительно чувствовал себя усталым. Несмотря на все это, мне он очень понравился. Понравилось, что он отнесся ко мне серьезно, хотя я не ответила ни на один его вопрос, понравилось его вежливое обращение: «Барышня», понравилось, как мгновенно угадав ситуацию, увидев то обожание, которое было написано на лице бабушки, он отнесся к ней уважительно, а перед уходом поклонился и поцеловал ей руку.

По дороге домой мы обсуждали различные сцены из спектакля, и мама делилась с нами своими мыслями и впечатлениями. Я чувствовала, что она была довольна исполнением и гордилась тем, что мы ее увидели в ее любимой роли.

Она спросила бабушку:

-Розалия, как вам понравилась наша сцена?

-Ариадна, ты была замечательно, но Шаляпин! Шаляпин! У меня нет слов, чтобы выразить благодарность. Какой незабываемый вечер ты нам устроила!

- Во всем мире нет. Другого такого голоса. У него уникальный тембр. И он труженик, работает, не переставая. Вы знаете, что он выучил все вокальные партии и оркестровую партитуру! Этого никто не делает.

- Какой он милый, – продолжила бабушка. – Я бы никогда не подумала. Он со всеми любезен, с нами, с поклонниками, с журналистами.

Mама засмеялась:

-Боже мой! Как вы наивны.

Бабушка замолчала, ожидая разъяснений.

- У него ужасный характер. Он очень тщеславен, полон собою, для него ничто не существует, кроме его особы. И он не выносит никаких возражений. Сегодня был очень удачный спектакль. Мы все старались, ничего не забыли и не перепутали, ни хор, ни оркестр. Но с ним никогда не знаешь, как все обернется. Если что то идет не так, ожидай бурю. Он становится очень сердитым, начинает повышать голос, а потом переходит на крик, и в конце концов покидает сцену. Или бывает еще и так - если ему не нравится, как его принимают зрители, он может бросить в зал стул или что то еще.

- Как? Во время спектакля?

-Именно так. Однажды я была свидетелем, как в зал полетел стул. В результате спектакль остановили. Но в его защиту скажу одно – он гений. Бог дал ему голос, актерский талант, внешность, трудоспособность, здоровье. Он - ядро труппы. Но он может быть груб с партнерами.

- Он груб с тобой?! – я была шокирована.

- Со мной никто не может быть груб. – Мама обняла меня и поцеловала.

-Если хотите, я вам расскажу о нашем знакомстве.

- Ариадна, пожалуйста, - пробормотала моя бабушка. – Ты поможешь нам позабыть о холоде.

- Я только что закончила консерваторию и была приглашена в театр Саввы Морозова в Москву. В то время Шаляпин уже работал у него, и Савва ставил все оперы, где были басовые партии для Федора. Мы готовили постановку «Снегурочки», я пела партию Купавы, а Федор –партию Мизгиря. Я заметила, что Федор был ко мне не равнодушен, но вы знаете, это часто случается, когда солисты готовят спектакль и проводят много времени вместе. Однажды, когда я уже в гриме стояла за кулисами, рядом со мной была Алена Фирсова, исполнявшая партию Снегурочки. Алена была неравнодушна к Федору и дулась, если он мне оказывал знаки внимания. Так что у нас за кулисами получился любовный треугольник.

Был дан сигнал, мы вышли на сцену. Федор исполнил свою арию: «Любил тебя. Теперь люблю другую, Снегурочку. И для любви возврата нет».

Вернувшись за кулисы, он мне сказал:

-Ты ледяная принцесса. Тебя никакими чувствами не растопить. Даже Снегурочка растаяла. А ты?»

В антракте он ко мне бросился: «Что ты мне ответишь?» Его глаза горели так, что я испугалась. Он вырвал из моих рук венок и отбросил в сторону. Я вскрикнула: «Что ты делаешь?»

Он видел, как я испугалась, и это его отрезвило. Постепенно все успокоились, и больше мы не возвращались к этому эпизоду.

В труппе Мамонтова Федор научил меня основам оперного искусства, например как строить характер своего героя, он меня ввел в искусство работы с дирижерами. Я восхищалась всем, что он делал, каждым его шагом, каждым его жестом, но я видели его вспыльчивость, непредсказуемость. Я поняла, что этот мужчина не для меня. В конце концов, он тоже это понял.

Потом так случилось, что я возвратилась в Петербург, поступила в труппу Мариинского театра и снова встретила его. Теперь в Москве судьба нас свела, как в «Онегине».

Перед тем как уснуть, я услышала разговор родителей.

-Как прошел спектакль? - спросил отец.

- Очень хорошо. Розалия и Лида были счастливы. Федор сказал, что собирается переезжать в Петербург к своей новой семье.

-Пусть едет. – В голосе отца прозвучало глубокое удовлетворение. – Спокойной ночи, любимая.

Но это был не конец отношений мамы и Федора Шаляпина. Их история напоминает классический роман, вроде «Отверженных» Гюго, где одни и те же герои встречаются, расстаются, снова встречаются много лет спустя и снова расстаются, и так продолжается, пока роман не заканчивается.