Читать книгу Святые Полуночники - Макс Бодягин - Страница 10

Остаток дня Кромм читал в полюбившемся кресле и завалился спать рано вечером из боязни слишком нагрузиться и уйти в пьяный штопор. Ночью грохотала гроза, но он спал без задних ног, лишь пару раз вставал, чтобы попить холодной воды из кувшина на подоконнике. Утром он привёл себя в порядок и с удовольствием побрил голову, после бритья он всегда чувствовал себя обновлённым, словно змея, сбросившая старую кожу. Его любимый синий жилет, отпаренный и отглаженный, висел на спинке стула, рядом на столе лежали его карманные часы, о которых он просто-напросто забыл в этой суматохе.

Напевая, Кромм спустился вниз по широкой лестнице, поздоровался с Парвине и двинулся было к двери, но женщина забежала вперёд, уставила руки в боки, наклонила кудрявую голову и спросила: это куда вы собрались, мужчина? Я же расплатился, пробормотал Кромм, но Парвине погрозила ему пальцем и сказала: а завтракать кто будет? Муж прибьёт меня, если узнает, что я отпустила вас голодным. Кромм вздохнул: он на тебя надышаться не может, чего это он бы тебя прибил? Но Парвине всё-таки заставила его съесть яичницу из трёх яиц, два помидора, две сосиски, горку красной фасоли в соусе, четыре куска бекона, два ломтя пшеничной лепёшки, и белый тост, намазанный с одной стороны печёночным паштетом, а с другой ягодным джемом.

Кромм осоловело повёл глазами и прошептал: это ты специально всё так устроила, чтобы я не смог из-за стола встать, а, Парвине? Женщина притворно испугалась: а что, невкусно? Кромм улыбнулся: ещё как вкусно, Парвине, ты готовишь даже лучше сестры, а уж Айе знает толк в завтраках. Это меня отец научил, покраснела Парвине: вы, кстати, можете свой аэрокаб забрать в стратоне, кан Кастор прислал гонца с запиской. Охрана стены усилена после ночной атаки, поэтому Кастор выписал вам специальное разрешение, что вы свободны.

Кромм поблагодарил её, просил кланяться мужу за него и вышел наружу, под низкое небо Энподии, напоминавшее мятую фольгу, играющую всеми оттенками серого. Дорогу до стратона он, разумеется, помнил весьма приблизительно, поэтому остановил первого попавшегося прохожего, и, пытаясь дружелюбно улыбаться, спросил, как дойти до жилища гоплитов. Энподиец посмотрел на него, как коровью лепёшку и спросил: тебе зачем? Кромм вздохнул. Небо показалось ещё мокрее, серее и гаже. Энподиец достал руки из карманов. Кромм пожевал ус и вежливо ответил: у меня аэрокаб арестовали, хочу забрать. Богатый штоль, спросил энподиец. Небедный, ответил Кромм, нажимая рычажок, снимающий накладки с лезвия глевии. Ну так найми себе проводника, чтобы тебя по городу водил, ответил энподиец, развернулся и пошёл своей дорогой, что-то злобно шипя. Нормально поговорили, пробормотал Кромм, зачехлил оружие, перехватил поудобнее объёмистый саквояж и пошёл наугад.

К счастью, в лабиринте узких улиц, как попало прорезавших город, он всё-таки встретил женщину с ребёнком лет десяти, которая соизволила пояснить, в какой стороне стоит стратон. При этом говорила она так, будто бы боялась, что сейчас на неё кто-нибудь нападёт и казнит за то, что она разговаривает с незнакомцем. Пацан, при этом, смотрел на Кромма взглядом юного шакала, не отводя глаз и и опустив подбородок, как боксёр. Когда Кромм поблагодарил женщину и уже прошёл несколько шагов, пацан подбежал к нему и дёрнул за рукав камзола. Кромм развернулся и, стараясь быть приветливым, спросил: чего тебе, мальчик?

Нравится тебе моя мать, хмуро спросил пацан: если хочешь её трахнуть, давай четверть серебряной марки. Если на ночь останешься, то половину. Кромм присел на корточки, широко улыбнулся и ласково ответил: я возьму целую серебряную марку и знаешь, что сделаю? Я нагрею её, скатаю в трубочку и засуну тебе в жопу так глубоко, что ты заебёшься её высирать, пацан. А теперь беги отсюда и останешься жив. Понял? Пацан не изменился в лице и сказал: запомни, половину серебряной марки и она всё сделает. Кромм замахнулся на него, но пацан нарочито медленно развернулся и пошёл вразвалку к женскому силуэту, маячившему в конце квартала.

Кромм сунул руку в жилетный кармашек и проверил, на месте ли часы. Одиннадцать утра, а я уже ненавижу всё живое. И город этот мерзотный, и жителей его. И небо это, как поцарапанный кусок жести. Рядом раздался сухой шорох, Кромм повернул голову и увидел, как многозубка толщиной в большой палец и длиной почти в метр, споро перебирая бахромой оранжевых ножек и щёлкая мандибулами, пробежала вверх по растрескавшейся бетонной стене дома. Бррр, передёрнул он плечами, и пошёл, ускоряя шаг. После увиденного он старался держаться поближе к середине улицы, но, как правило, именно там текла канавка с нечистотами, поэтому ему волей-неволей приходилось маневрировать. Когда он добрался до площади перед стратоном, то уже перестал так остро реагировать и на мокрецов размером с крысу, и на многозубок, и на шевелящихся сухопутных полипов, и на прочих тварей, среди которых самой милой казалась толстозадая и толстохвостая ящерица на двух ногах с очень зубастой на вид пастью.

Кромм подошёл к дневальному, стоявшему у будки, и спросил, как забрать аэрокаб. Непрозрачное забрало из чернёного биостекла, крепкого, как кератин, бесстрастно бликовало на солнце. Гоплит стоял неподвижно, лишь ветер шевелил полы короткого шерстяного плаща с капюшоном. Кромм достал записку от Кастора и поднял её на уровень глаз: слышь, служивый, я той ночью с десяток таких, как ты, на жопу посадил за неуважение. Вы в своей Энподии специально говно едите что ли, чтобы вести себя с людьми как говно?

Внутрь пройдите, проскрежетал дневальный и отошёл в сторону, пропуская Кромма к двери. После четырёх подобных светских бесед, наполненных тем же радушием и готовностью помочь, ему всё же отдали аэрокаб. Кромм забрался в кабину, отделанную тёмно-бордовым бархатом, погладил кокпит из розового дерева, украшенный полированной кожей, высунулся наружу и крикнул: а почему подъёмники наполовину разряжены? Вы на нём гоняли что ли?

Ему никто не ответил. Кромм усмехнулся, с удовольствием положил руки на обшитый кожей штурвал, чувствуя его тепло и лёгкую шершавость, и осторожно поднял девятиметровую машину в воздух, наслаждаясь низким рокотом мощной силовой установки. Снова как дома, с наслаждением сказал он, опустил фонарь над кабиной и развернулся в сторону выхода из города. Поганая земля. Не зря Энподию так называют. Единственные нормальные люди тут, это Декка с женой, да Кастор с этим, как его, Номики. У него, правда, улыбка какая-то сучья, но он хотя бы не ведёт себя так, будто я его сестру обрюхатил и жениться не хочу. А Кастор тоже не без придури. Держится, как супермодель, у него, наверняка, шампуней да воска для волос в шкафчике больше, чем у любой принцессы. Фу, гадское место, валить надо отсюда.

Кромм медленно вёл аэрокаб на тем, что тут считалось главной улицей, про себя говоря, что, наверняка, главной её назвали потому, что по ней помои не текут. Она оказалась довольно широкой и на разделительной полосе даже торчали кривые яблоньки, а вдоль улицы тянулся мокрый грязный газон. Тут Кромм осознал, что за время, проведённое в этом гиблом месте, он ни разу не видал ни единого деревца, ни единой травинки, сплошной серый камень, да старый, трескающийся бетон. Фу, скорее наружу, на запад, на пару дней задержусь в Миде, а потом прямиком в Устенов Уют, к затрини Эумене. Надо спланировать совместные действия. Что у нас?

У нас три важных дела. Вместе с великой затрини придушить аэриний, а для этого их гнездо ещё надо найти. Или гнёзда, если их несколько. А похоже, что их несколько. И это мрак страшенный. Хорошо, что затра Омер дал обет найти и казнить Мегоне в отместку за всё, что она натворила. Значит, армию младших он на время возьмёт на себя, а я пока займусь аэриниями. Кстати, откуда у этих сученят из армии младших мой портрет? Зачем? Они на меня охотятся? Если да, это плохо. Темис с аэриниями, да ещё эти, слишком много врагов для одного меня. Да ещё и чафали, с которыми надо разбираться. Там же ещё непонятно, сколько из них заражены, как развивается инфекция, чем они опасны и вот это всё.

Бам! Ослепительный шар белого огня вспух прямо по курсу. Задумавшийся Кромм рефлекторно рванул штурвал вправо, но со всех сторон начали рваться огневые кугели и он дал по тормозам, останавливая аэрокаб, почти достигший городских ворот. На его лицо наползла тень, он поднял голову и увидел, как длинный бронированный цеппелин закрывает ему дорогу вверх. Приехали, с досадой подумал Кромм. Он откинул защитные колпачки с рычажков управления носовыми пневмопушками и проверил, насколько они послушны, а когда поднял голову, прямо под носом аэрокаба стояла женщина с азиатским лицом. Увидев взгляд Кромма, она свернула белый веер, что держала в руке, и повелительным жестом указала Кромму приземляться. Он пожал плечами и, шипя тормозными струями, опустился на бетонную крошку.

Женщина лет пятидесяти в сиреневом шёлковом наряде, стоившем примерно как аэрокаб, подошла ближе, звякая золотыми украшениями в высокой причёске. На лицо она натянула фальшивую улыбку, какая бывает у продавца, неуверенного в качестве товара. Она сделала ещё один шаг навстречу Кромму и глубоко поклонилась. Кромм отодвинул фонарь и крикнул: не имею чести знать вас, благородная матроне. Женщина крикнула: прошу вас спуститься, и снова склонилась в поклоне. Кромм поднял голову вверх. С гондолы цеппелина смотрели спаренные жерла больших пневмопушек. Верховный кат всех человеческих земель скрипнул зубами, вылез из кабины, с ленцой спустился с подкрылка на бетон и слегка поклонился: меня зовут Виктор Кромм и я очень спешу.

Женщина разогнулась, снова нацепила эту свою улыбочку за три монетки, и высоким резким голосом сказала: я – законно избранная кане Тониане, прозванная Медной хозяйкой, приветствую вас, верховный кат, на святой для меня земле Энподии, в надежде на вашу милость.

Кромм посмотрел в её раскосые глаза и понял, что кане Тониане, если ей нужно, съест человека, не поморщившись, с этой вот улыбочкой, разделает по косточкам и съест, елейно сюсюкая над его останками. Ваш сын вёл себя самым гнусным образом, сказал он вслух: он со своими приспешниками пытался напасть на кане Хеккубе. Кане Тониане притворно охнула, приложив к щекам руки с длинными алыми ногтями: патрон Кромм, мальчик не виноват. Во-первых, он не знал кане Хеккубе, потому что муж держал её взаперти и мало, кто видел её лицо. Во-вторых, мой Зосик просто поддался влиянию этих хулиганов. Знаете, как это бывает? Они знают, что у него есть деньги, и крутятся вокруг него, внушают ему всякие дурные мысли, толкают на всякое. Я просила его выбирать себе друзей получше, но, знаете, они очень прилипчивые, а мне приходится очень много работать, я, знаете, не могу за всем уследить.

Кромм хотел спросить, понимает ли она, что бы сделал Кинней, если бы её драгоценный Зосик всего лишь шлёпнул Хеккубе по заднице. Потом хотел спросить, не стоит ли перестать давать Зосику деньги и намекнуть, что он уже давно не мальчик. Но бронированная улыбка кане Тониане ясно давала понять, что эти вопросы останутся без ответа, поэтому Кромм спросил: от меня-то вы что хотите, благородная матроне?

И тут улыбка слетела с её лица и кане превратилась в обычную женщину, пусть и увитую золотом и дорогими шелками. Она подошла вплотную к Кромму, опустилась на колени, прямо в эту мерзкую жижу, покрывавшую улицы Энподии, положила ладони на влажные камни и прошептала: милости. Вашей милости, верховный кат. Кромм оказался не готов к такому повороту. Он сел на корточки напротив Тониане и попросил: поясните, пожалуйста.

Тониане ответила, не поднимая головы, и Кромм увидел, как на подоле её сиреневого платья блестят капельки упавших слёз. Чистые, как алмазы. Я хочу, чтобы вы нашли настоящего убийцу, прошептала Медная хозяйка: потому что мой сын не виноват. Кромм фыркнул и начал вставать на ноги, но Тониане ухватила его за запястье и, всё ещё не поднимая головы, прошептала: кане Хеккубе бедная девочка. Её труп тщательно осмотрели. При жизни она была содомизирована, ей сломали челюсть и несколько рёбер, более того, после смерти она была изнасилована ещё раз. Мой сын никогда не смог бы сделать этого. Он шалопай и пьяница, но не насильник.

Кромм осторожно положил руки на плечи кане Тониане и сказал: все мы верим в то, что наши близкие лучше остальных людей. Иногда наша вера неколебима настолько, что даже перед лицом очевидных фактов мы будем защищать тех, кого любим. Мне очень жаль, кане Тониане, что ваш сын попал в такую передрягу… Она не дала Кромму договорить. Она подняла свои раскосые глаза и они сверкнули гневом. Я не дура, прошептала она с такой страстью, что Кромм отшатнулся: я всё прекрасно вижу. Зосема не смог бы сделать этого, потому что он слабак. Хеккубе бы один раз съездила ему по роже и он, как маленький, тут же прибежал бы ко мне жаловаться на то, что его никто не любит. Вы что, не понимаете, что все его выходки просто подростковая бравада? Он же не протянет в Долговой яме и недели! Кан Кастор взял его под стражу из страха перед Киннеем, но я так понимаю, что он попросту не хочет вести расследование. И тоже из страха перед Киннеем. Помогите, молю вас! Я сделаю вас богатым человеком!

Кромм встал, разминая затёкшие ноги. Кане Тониане тоже поднялась, её белый веер остался валяться в грязи. Она вынула из складок платья платок и начала истерично оттирать пальцы, глядя в глаза Кромма. Верховный кат вздохнул: почему вы уверены, что у меня получится лучше, чем у Кастора? Я навела о вас справки. Это было несложно. Кромм вздохнул ещё тяжелее: а если я проведу расследование и окажется, что убийцей всё-таки является действительно Зосема? Если вы представите железные доказательства, с вызовом сказала кане Тониане: то мой сын уснёт и больше не проснётся. Но я не отдам его Киннею.

Где-то ходят орды инфицированных, по ойкумене бродят душееды, пожирающие людей как конфеты, подумал Кромм: армия младших намерена перевернуть мировой порядок. Где-то в ледяном городе в высокой башне экклисии сидит кучерявый первосвященник Темис и алчет моей крови. Где-то прячется Когг Химерон, жаждущий отомстить мне за родственника-ублюдка. Где-то великая затрини Эумене строит планы по уничтожению аэриний, в открытую атаковавших караван затра, совершивших поистине немыслимое преступление против защитников теплокровных. А я должен остаться в этом гадюшнике и исполнять прихоти этой истерички, привыкшей покупать всё, что ей хочется, и отмазывать от тюрьмы её избалованного сынка? Увольте.

Кромм поклонился, отвернулся и вспрыгнул на подкрылок. Это означает нет, услышал он за спиной резкий женский окрик. Он в одно движение запрыгнул в кабину. Кане Тониане пылала яростью, сжав крохотные кулачки. Немедленно вернитесь, крикнула она: я не шучу и это уже не просьба. Кромм надел лётные очки и натянул перчатки. Тониане взвизгнула: я приказываю вам немедленно выйти из кабины. Кромм повернул ключ и почувствовал урчание двигла. Я велела вам выйти из кабины, вновь крикнула Тониане: мои мистофоры будут преследовать вас даже во сне, ты не смеешь вот так поступать со мной, дрянь! Ну-ка вылезай! Кромм поднял аэрокаб, задвинул фонарь над кабиной и прошептал: я понятия не имею, кто такие мистофоры, тётенька, а тебе лучше попить валерьянки. Он поддал газу и полетел напрямую к городским воротам, усмехаясь крикам, что неслись ему вслед.

И тут аэрокаб сильно тряхнуло. Потом ещё раз. Кромм не слышал взрыва, он бросил быстрый взгляд в зеркало заднего вида и увидел вспышку, а за ней облако чёрного дыма. Кабину быстро наполнил отвратительный запах горелой кожи. Кромм потрогал рычаги управления кормовыми пневмопушками, но их заклинило. Он сорвал с лица очки, приземлил аэрокаб и выпрыгнул наружу, прихватив с собой глевию.