Читать книгу Святые Полуночники - Макс Бодягин - Страница 7

Кромм только примерно представлял себе направление, в котором располагалась Долговая яма. Когда-то, по словам Брюнильте, она выглядела как невысокая крепость, но со временем её, словно тля, облепили невысокие жилые здания и найти её можно было только по величественным бетонным воротам в четырнадцать метров высотой, по верхнему краю которых тянулся длинный ряд бойниц. Когда Кромм доставил внутрь Мегона в компании Брюнильте и Лопе, он, прежде всего, поразился тому, что ворота оказались бутафорскими. За ними, на небольшой круглой площади стоял совершенно неприметный полукруглый купол, высотой примерно с трёхэтажный дом, без окон, с единственной полуподвальной дверью, за которой размещались несколько шлюзов. Но вот, пройдя через них, посетитель попадал в по-настоящему инфернальное местечко.

Долговая яма действительно была ямой. В полном смысле этого слова. Огромная шахта уходила вглубь земли насколько хватало глаз. С восточной стороны, то есть, со стороны входа, в эту яму вдавался клиновидный выступ, по которому вверх и вниз ходила платформа с охранником, лениво курившим трубку за турелью, на которой монтировались пневмопушки. По полукругу перед ним располагались многоярусные камеры, представлявшие из себя клетки для должников. Попавших сюда бедолаг лишали какого бы то ни было намёка на приватность, вынуждая всегда быть на глазах охраны и товарищей по бокам, даже в те минуты, когда им необходимо было справить нужду в жестяную парашу, стоявшую в дальнем углу камеры.

Круглые сутки они находились перед глазами флегматичной охраны, которая в случае бунта даже не утруждала себя разбором его причин. Если арестант должен был внушительную сумму и действительно мог выплатить её до конца, к нему применяли водомёты. Если же его жизнь стоила копейки или он попал сюда как уголовный преступник, по той же схеме, что и Мегон, охрана тут же выжигала его камеру пневмопушкой.

Когда Кромм впервые прокатился с охраной на платформе вниз и представил себя сидящим в клетке над бездной, перед глазами охраны, зная, что законы Ямы запрещают любое общение между заключёнными, что за малейшую провинность их опускают на уровень ниже и так вплоть до жаркого болота, полного вонючего газа, на самом дне, то ему даже слегка поплохело. К счастью, Брюнильте была тут не впервые и точно знала, куда нужно закрыть Мегона так, чтобы ближайшие пятьдесят лет он не вышел наружу.

Между секциями общих камер скрывались совсем небольшие сектора, где давным-давно, ещё в старом мире, при помощи контролируемых подрывов скальной породы предки пробили горизонтальные штреки. В одном из них, ровно посередине Ямы и спрятали безумного паракана Мегона, почему-то всё время бормотавшего спасибо-спасибо и пытавшегося целовать Кромму ноги. Брюнильте с нехорошим прищуром смотрела на его кривлянья, пока охранник запирал тяжёлый засов, после чего пробормотала: не пойму я ничего. Мне он вечно орёт, что сестра явится и освободит его. А вам готов ноги лизать якобы за то, что вы освободили его от гнёта сестры. Буамини Лопе, вы можете как-то это объяснить? Лопе закатила глаза и вздохнула: нет нужды разбираться в логике безумца, достаточно знать, что он безумен и логики у него нет. Пойдёмте отсюда, мне нужно забрать свой экземпляр документов для буамакангая. Великий буамакан Эссеу должен знать, что всё оплачено на пятьдесят лет вперёд и безумец не покинет свой каменный скит.

Когда Кромм вышел на свет из Долговой ямы, то даже смрадный воздух Энподии, пропитанный вонью помойных стоков, угольным дымом и тяжёлым запахом убоины, тянувшейся от кожевенной фабрики и консервного завода, показался ему нектаром. Он повернулся к охраннику и спросил: а сколько бедолаг тут у вас сидит? Тот выпустил дым из короткой глиняной трубочки и, скользнув по лицу Кромма свинцовыми пуговками поросячьих глаз, проговорил: примерно полторы тысячи должников заходят и выходят на срока от полугода до года. А всего тут порядка двух тысяч косоголовых чалится со всей ойкумены. Дебилы, блядь. Ну нечем тебе отдавать, на хера ты занимаешь? И охранник брезгливо сплюнул на ломаные бетонные плитки, покрытые бурой жижей.

И вот теперь Кромм, медленно трезвея, бежал по коленчатым запутанным улицам по направлению к большим воротам Ямы, ориентируясь на оранжевые и белые вспышки. Наконец, когда он совсем заплутал, где-то рядом ухнула большая мортира и зарево от разорвавшейся бомбы залило пол-неба. Он повернул западнее и через несколько минут добежал до нужного поворота, остановился, сел на корточки, расчехлил глевию и выглянул за угол на небольшую площадь перед Долговой ямой.

Гоплиты стояли стеной под воротами, ощетинившись щитами из биостекла и эфироновыми разрядникми, из бойниц сверху их прикрывали огнём пневмопушек и ливнем картечи из мортирок. Но нападавшие двигались к ним под прикрытием деревянной стены, по виду наспех сооружённой из шпал и брусьев, поэтому атаки с ворот не приносили им ощутимого вреда. Огня бы им, подумал Кромм и в этот момент вновь полыхнул очередной зажигательный кугель, осветив большой участок площади. Взгляд Кромма упал на валявшийся детский трупик. Белокурый. С куклой в руках. Кромм вздрогнул. Слёзы сами закипели в глазах. Кукла в алом платьице в горох. Лицо зарубленного ребёнка сплошь покрывала жидкая грязь, но кукла осталась чистой и пялилась в ночь огромными синими глазами. Кромм отвернулся. Потом проверил, насколько хорошо сидит лезвие глевии на рукояти и пошёл вперёд, заходя к нападающим с тыла.

Он не кричал, не шумел, просто шёл вдоль ряда яростно визжащих и размахивавших оружием последователей Мегоне, коротко взмахивая глевией и отправляя их в ад. Потом он даже не вспомнил, как они один за одним падали как кульки с компостом, когда он точным и быстрым движением перерубал им основание черепа. Сколько из них он отправил к пожирателю мёртвых Ену, он не считал. Укол, отшаг, шептали его губы, чувствуя как недавние слёзы разъедают уголки рта. Укол, отшаг. Кромм выкашивал упырей одного за другим. Укол, отшаг.

Наконец, кто-то из них заметил его и заорал, деревянная стена остановила движение и трупоеды всей гурьбой бросились к нему. Краем глаза он увидел, как с флангов подтягиваются другие нападающие, но ему было плевать. Он несколькими ударами расчистил себе место, пробился к стене и начал сечь противников одного за другим, всё шепча: удар, отшаг, поворот. Удар, отшаг, поворот. Тут площадь залило стеной белого огня, Кромм не понял, откуда он появился, что это и к чему ведёт, ему было некогда, он крутился и бил, отсекая руки и разрубая лбы. Несколько горящих фигур с воем пробежали мимо, ударились об стену рядом, упали навзничь и забились в конвульсиях. Кромм не обратил на них внимания, зорко следя за тем, чтобы никто не подобрался к нему поближе. С востока потянуло едким дымом, который начал подобно жёлтой воде заполнять площадь и все её закутки. Кромм стоял с глевией наперевес, но уже никто не собирался его атаковать. Нападающие по одному растворялись в клубах дыма. Дымовые шашки для прикрытия отступления, догадался Кромм, ринувшись вперёд, но потерял направление и просто присел, водя глевией из стороны в сторону.

Вокруг периодически появлялись какие-то тени, но Кромм не лез в бой, поскольку был не уверен в том, что они принадлежат врагам. Наконец, дунул сильный порыв ветра и площадь обнажилась, лишь на уровне коленей тянулась густая дымная пелена, скрывавшая трупы. Смотрите, вон один, крикнул юношеский голос и с северной стороны забухали сапоги гоплитов. Как же я устал, подумал Кромм: адова ночь.

Он обтёр лезвие, надел на глевию защитные накладки, вытер пот и хотел было опуститься на землю, но гоплиты почему-то выкрикивали нечто агрессивное. Выставив наперевес двузубые эфироновые пики, они медленно приближались в полуприседе. Эй, вы чё, парни, крикнул Кромм: я ж свой! Никто тебя не знает, крикнул здоровяк с бритой головой, бликующей в отсветах факелов. Его маленькие глаза под густыми бровями и развитыми надбровными дугами горели чёрными точками. Странно, подумал Кромм, у всех местных длинные волосы, а этот-то чего? Но вслух он выкрикнул: меня зовут Виктор Кромм, я верховный кат человеческих земель. Я тукулин и пришёл помочь вам. Эй, Номики, смотри, ты теперь не единственный тукулин в ойкумене, раздался в толпе насмешливый голос и гоплиты засмеялись. Здоровяк Номики досадливо улыбнулся и крикнул: чем докажешь? Кромм пожал плечами: да ничем, у меня в гостинице есть документы, подписанные буамаканом Эссеу, можете пройти со мной, я покажу.

Эй, Номики, давай ему сначала башку снесём, а потом уже посмотрим на документы, крикнул другой голос из толпы. Точно, крикнул третий. Кромм вздохнул и вывернул нижнюю губу: смотрите, у меня нет здесь татуировки, как у нападавших, я не с ними. Ещё раз – я пришёл помочь. Э, а откуда ты тогда про татуировки знаешь, снова раздался голос из толпы и тут же рядом просвистела верёвочная петля, от которой Кромм увернулся.

Адова ночь, прошептал он и ринулся в атаку, вращая зачехлённой глевией, как вертолет лопастями, чтобы пробиться наружу. Он умудрился перебить немало стоп и колен этим лощёным хамам в сияющих доспехах, пока его не жахнули эфироновым разрядом сзади. Он беспомощно упал на колени, цепляясь за глевию, как за спасительный канат, но его жахнули снова и всё тело скукожило болезненной судорогой, будто бы невидимый великан выжимал Кромма как большое мокрое полотенце. Он задохнулся и, когда Номики приблизился, вцепился ему в ремень, вскарабкался по нему, как по дереву, и еле слышно прошептал в лицо: позавчера я привёз сюда арестанта. Спроси об этом, тюремщики в Яме подтвердят, что я действительно верховный кат. Номики, ты кажешься разумным человеком, ну же. Отведи меня к охране Ямы. Прошу.

Ты побил многих наших, сурово ответил Номики. Кромм устало улыбнулся, изо всех сил пытаясь быть милым: да, но трупоедов я не бил, а убивал, посмотри, сколько их тут валяется. Эй, не трогайте его, раздался взрослый голос и под свет факелов вышел сухощавый мужчина за тридцать с прозрачными холодными глазами. Я стоял на стене, командуя стрелками, и видел, как он сражается. Номики застонал так, будто у него болит зуб: Мейтон, ты почти не опоздал. Кромм развернулся к пришельцу всем корпусом и заорал: эй, Мейтон, дружище, я же тебя помню. А ты помнишь меня? Я же позавчера при тебе кану Кастору преступника отдавал, помнишь?

Мейтон отобрал у ближайшего гоплита факел, посветил в лицо Кромму и без особого радушия ответил: да, видел. По толпе прокатился вздох разочарования. У разогретых битвой мужчин отобрали новую игрушку. Мейтон развернулся к Номики и Кромм заметил, что они очень похожи. Костистый длинный нос, нависающий над тонкой верхней губой, большие жёсткие уши, впечатанные в череп как два топорика, мощные подбородки. Только Мейтон выглядел поизящнее и постарше, а Номики длинными руками походил на гиббона и был помощнее. Проводи его туда, где он живёт, а я посмотрю, как там отец в этой суматохе, приказным тоном бросил Мейтон, слегка поклонился и растворился в темноте, крича: всем вернуться в стратон, привести себя в порядок и подсчитать потери.

А ты почему без шлема, спросил Кромм, указывая пальцем на блестящую лысину Номики. Потому что я не гоплит, как и брат. Он тоже не гоплит, ответил Номики. Тогда почему они вас слушаются, допытывался Кромм. Номики хмыкнул: потому что наш отец – кан Кинней, которому принадлежит здесь всё. Он держит всю Энподию за яйца, поворачивает её, как хочет и имеет во все дыры. Вот, почему.

Кромм всмотрелся в его лицо. Ему показалось, что на губах Номики всегда играет осторожная полуулыбка, то ли снисходительная, то ли насмешливая, глаза же, при этом, оставались холодными, как у снайпера, выцеливающего жертву. И ещё он был здоровенным, голова по сравнению с перекачанной шеей казалась совсем маленькой, как у динозавра. Ты наверняка живёшь в «Солнечной нимфее», снова странно улыбнулся Номики: давай-ка я доведу тебя до самых дверей, а то мало ли кто может к тебе полезть. Он порылся за пазухой, достал энподийский светильник и надел его на двузубый наконечник тонкого копья. Кромм снова вгляделся в маленький светящийся эмбрион, плавающий в питательном растворе и его опять передёрнуло. Номики вновь осклабился и пояснил: ты же не местный, не знаешь, как тут опасно в темноте. Тут же мокрецы, но они не ядовитые, просто кусают сильно, а вот многозубки, которые их жрут, те сильно ядовитые. Но свет их отпугивает. Номики сделал паузу, потупился, потом поднял взгляд на Кромма и смущённо пробормотал: ты это, прости меня за всё. Я твой портрет у них видел.

Кромм вскинулся: у кого?! Номики потупился: ну, у этих. У нападавших. Я успел обыскать трупы троих их командиров, увидел у них за пазухой твой портрет и подумал, что ты с ними заодно. Но ты не волнуйся, я никому не скажу. Странно просто. Кромм остановился, глядя вверх и задумчиво шевеля губами, словно бы прикидывая про себя варианты. Может, они искали меня, чтобы убить, поэтому и в город ворвались, спросил он. Не, мотнул бритой головой Номики: они же перед битвой прямо заявили, что им нужен Мегон, мы должны его выпустить, а деньги можем оставить здесь, в Энподии. Про тебя они ничего не говорили. Но если братец говорит, что ты лично засадил Мегона, как ты можешь быть заодно с его освободителями?

В этот момент совсем рядом из темноты послышался вздох, потом ещё один. Кромм оглянулся и увидел, как поверженные гоплиты по всей площади приходят в себя. Кто-то из них садился, кто-то пробовал даже вставать, кто-то полз на четвереньках. Совсем молодой паренёк, лежавший в трёх метрах от Кромма, с трудом снял с головы разрубленный шлем и вытер руками лицо. Над его правым виском зияла довольно страшная на вид рана, но его это, казалось, не заботило, он вёл себя так, будто только что проснулся.

Кромм не верил глазам. Номики, позвал он, указывая пальцем на шевелящихся раненых: смотри, разве с такой кровопотерей можно выжить? Как они умудряются вставать? Как они выжили вообще? Его собеседник снова изобразил то ли улыбку, то ли гримасу и ответил: перестань, ничего необычного. У них хорошие доспехи, живородящие. Просто понадобилось время, чтобы прийти в сознание. В течение часа-другого их всех заберут в помогальницу при стратоне и там подлечат.

Номики показал пальцем на серое здание недалеко от ворот Долговой ямы, выглядевшее как типичная казарма, сложенная в три этажа из грубого камня, и такое же уродливое на вид, как все остальные дома в Энподии. Кромм присмотрелся. Рядом с входом в стратон стояла прочная каменная будка, возле которой замерла навытяжку крохотная фигурка гоплита, казавшаяся с такого расстояния оловянным солдатиком.

Не нравится мне это, хмуро сказал Кромм, сверля взглядом маленькие глаза Номики. Почему, что случилось, тут же отозвался Номики, с откровенной угодливостью склонившись над Кроммом, который был ниже его почти на голову. Заискивающий тон не понравился верховному кату, который вздохнул и сказал: обычно так хорошо оживают инфицированные душеедом. Или прошедшие посвящение у величицы Мегоне. Ты что-либо слышал об этом, Номики? Нет, что ты, ответил мужчина так растерянно, что Кромм подумал: он либо гениальный актёр, либо действительно говорит правду.

Уже больше десятка раненых стояли на площади, чуть покачиваясь в такт порывам ветра. На их залитые кровью лица было больно смотреть, почти у всех из разрубленных доспехов виднелось нечто, похожее на фарш, руки свисали под странными углами, будто сломанные, ноги еле держали хозяев, дрожа, как у новорожденного ягнёнка. Но они стояли и рядом с ними поднимались новые. Я тебе говорю, забей ты на это, с поддельным воодушевлением сказал Номики: тебе наверняка надо выпить после такой ночки. Кромм недоверчиво цыкнул зубом, но позволил собеседнику увлечь себя в сторону гостиницы.

Они шли, шваркая подошвами в жидкой грязи, по улицам, похожим на бесконечно вьющиеся коридоры, заставленные мебелью и заваленные мусором, стены стискивали Кромма и пытались задавить его, но он разлеплял глаза, прогоняя измождение, и из последних сил плёлся вперёд за своим приматообразным проводником, согревая себя мыслью о том, что через пару поворотов его ждёт тепло камина, чистая постель и пара холодных кружек пива.

Номики что-то говорил, но Кромм слушал вполуха, придавленный усталостью, и только кивал, будто глухой старик, которому докучает чрезмерно активный внук. Кто-то открыл им ворота, я уверен, что кто-то открыл им ворота изнутри, донёсся до Кромма голос спутника и он подумал, что главное не рухнуть в грязь прямо здесь, но тут они вышли на площадь и сквозь туманную тьму засветились тусклые, но такие тёплые огни «Солнечной нимфеи».

Обеими руками опираясь на глевию, как на посох, Кромм кое-как дошкандыбал до центрального входа. Все окна по-прежнему защищали прочные жалюзи, но двери уже выглядели как обычно. Кромм замолотил обухом в косяк, истошно крича: Декка, выходи. Но Номики смял лицо своей странной улыбкой, успокаивающе положил ему ладонь на рукав и показал на кнопку звонка. Кромм со счастливой улыбкой кивнул и сказал: я присяду на секундочку.

Он доковылял до красивой резной лавочки, увитой бумажными цветами и лентами, стоявшей под фонарём метрах в пяти от входа, осторожно присел на неё, откинулся на спинку и захрапел. Когда заспанный пульмон Декка появился в дверном проёме, Номики приложил палец к губам и сказал: не стоит его будить, думаю, он чудовищно устал. Ночь тёплая, сегодня сухо, мокрецы его не потревожат. А я бы с удовольствием выпил чего покрепче перед тем, как идти домой. Это была страшная ночь, Декка.

Меня бы кто пожалел, подумал Декка, впуская гостя, и думая, что этот день никогда не закончится. Знал бы он, каким будет следующий день в гостинице «Солнечная нимфея».