Читать книгу Святые Полуночники - Макс Бодягин - Страница 14

Наследный харакас Борк, истинный птицелицый, сын Голта, внук Анахета, медленно поднимался ко дворцу отца, раскинув алые псевдоживые крылья, словно альбатрос, свободно парящий в восходящих потоках йодистого морского воздуха, напоённого светом. Он, не торопясь, огибал свой остров по спирали, чувствуя, как птерия – большая доска с нутониевым подъёмником – вибрирует под ногами, обмениваясь силовым полем с огромной каменной глыбой, плывущей над спокойными изумрудными волнами. Его летающий остров был вполне средним по своим размерам и носил гордое имя Колыбели Поулла, древнего бога, давшего жизнь птицелицым ещё в старом мире, до того, как вселенные смялись и колоссальный взрыв выбросил их сюда, в сердце бескрайнего океана.

Маленьким Борк часто сидел на коленях деда и слушал его рассказы о бескрайних лесах и долинах, где безраздельно правили птицелицые. Здесь же они стали изгоями, обречёнными скитаться над волнами. Они больше не были высшей кастой, плосколицые не приносили им своих детей на золотых подносах, не умоляли сохранить им память, не просили о благословении, не оказывали почестей. Анахет певуче рассказывал о роскошных дворцах, слегка раскачиваясь, надтреснутым старческим голосом повествовал о великих птицелицых воинах прошлого, о могуществе Поулла, даровавшего птицелицым способность свободно парить наравне с птицами, и о мстительности его ревнивой жены, отнявшей этот дар. После измены Поулла с человеческой женщиной, его супруга Поулле лишила птицелицых способности летать, читать мысли и, самое худшее, самостоятельно рожать детей.

Борк слушал песни деда и от вдохновения его руки покрывались мурашками, а из глаз лились слёзы. Мы вернёмся, мы обязательно опять вернёмся туда, малыш, шептал дед, гладя его по светлой голове тонкопалой высохшей рукой. Когда-нибудь Поулл и Поулле смилостивятся и мы вновь войдём в свои небесные дворцы, ступая гордо, как короли. Анахет смотрел слезящимися глазами вдаль, туда, где безмятежное небо встречается с непокорными океанскими волнами, и шептал: я вижу длинные ряды склонившихся плосколицых, молящих о прощении. Чествуй Поулла, мой мальчик, возноси ему молитвы три раза в день и никогда не забывай о жертвах. Твой отец хороший парень, но он мягкотел. Воздух этого мира вошёл в его кровь, ослабив его характер. Но ты, Борк, ты больше похож на меня, ты справишься.

Мимо летящего Борка проплывали жилые ярусы, скрытые тёмными зарослями. В самом низу каплевидного острова, у комля, сплошь покрытого широколистными лианами и вьющимися деревьями, гнездилась человеческая ферма, где содержали рожениц и мужчин-производителей. Выше начинались круглые дома птицелицых, а на самой верхотуре белел дворец Голта, снизу похожий на огромное светящееся яйцо, изрезанное сложным орнаментом. Его в незапамятные времена начал строить ещё харакас Анахет, но война с другими островами забирала у старика слишком много сил, поэтому строительство закончили только когда Борку стукнуло двадцать и отец передал ему власть, постепенно отойдя на покой.

Через час он добрался до цели. Харакас Голт стоял на широком балконе и смотрел вниз, туда, где подводное плато обрывалось и тёмная вода обозначала границу пугающей бездны. Скуны и летающие платформы плосколицых, поднимавших со дна плато большой корабль, казались с этой высоты маленькими модельками из дерева. Птицелицые обладали куда более острым зрением, чем люди и Голт с интересом наблюдал, как водолазы опускают в воду блестящую батисферу. Борк заложил вираж, сложил алые крылья, спрыгнул с птерии, прислонил её к перилам и опустился перед отцом на колено, приложив руку к сердцу: здравствуйте в веках, отец.

Голт обернулся. Полупрозрачное третье веко облизнуло его круглый птичий глаз, слегка подёрнутый старческим бельмом. Он склонил голову набок и просвистел тонким голосом: сынок, встань, ты же знаешь, я не очень люблю все эти старые церемонии. Борк хотел возразить, что, мол, именно из-за утери традиций птицелицые лишились богоподобности, но промолчал. Шаркая ногами, Голт подошёл в сыну, поднял его с пола и обнял, похлопывая по спине. Как дела там, внизу, спросил он. Борк отстранился и ответил с нескрываемой неприязнью: всё идёт по плану плосколицых. Они обещают поднять корабль до заката солнца. Я не верю им ни на йоту, отец.

Я насчитал двадцать семь судов, три батисферы, четыре летающих платформы с кранами, двенадцать водолазных куполов и почти сорок водолазов, задумчиво ответил Голт: у них много ресурсов. Борк кивнул: так-то оно так, отец, но мне кажется, что всё это большая театральная постановка. Невозможно поднять корабль такими скудными силами. Я не знаю, что они делают на дне, но они постоянно опускают к батисферам какие-то тюки, мягкие на вид. Вчера вечером те, кого они называют резчиками, зачем-то заварили пробоины в корпусе корабля. Троих смыло течением в бездну. Траурный плач стоял до трёх часов ночи, но они не сдаются. Смотрите, вы видите, они срезали пушки и трубы, вон там, на дне, чуть поодаль. Голт сощурился и посмотрел туда, куда показывал сын.

Действительно, пробормотал он: они очень упорные. Я думаю, что это большая удача для нас. Папа, яростно прошипел Борк: они могут забрать слишком много. Эта жадная сучка Ине стоит на своём и мне никак не удаётся с ней договориться. Голт нервно пощёлкал жёлтыми клыками и перешёл на язык птицелицых: сын, не тревожься, их не так много. Я знаю, что они хорошо вооружены и будут драться до последнего, но им нас не одолеть. Борк придвинулся к уху отца и шепнул: вы хотите применить панактинию? Пробудить Гнев Поулла? Голт покачал узкой головой с выдающимся вперёд носом, напоминающим клюв: нет, панактиния малоуправляема, она может разнести на куски весь наш остров. Прекратите, отец, на моей памяти вы стреляли из неё несколько раз, фыркнул Борк.

Старый харакас помолчал, глядя в глаза сына и медленно проговорил: мы выстрелим, только если они действительно будут одолевать. Но, уверен, до этого не дойдёт. Ты дал команду зарядить эфироновые апалассы? Борк кивнул: да, папа, воины готовы, мы осмотрели все птерии и подготовили цеппелины. Сколько у нас бойцов, спросил Голт. Как вы и велели, я нанял птицелицых с островов Волосы Поулле, Звёзды Бездны и ещё харакас Кейкан дал два десятка своих гвардейцев. Вы уверены, что это оправданные затраты? Голт снял с головы корону из алых коралловых веточек, вытер лысину и сказал: тебя не было, я послал гонца к харакасу Хенару, он дал нам свой цеппелин, к ночи он будет здесь и встанет с той стороны острова, что плосколицым не видна. Я не хочу рисковать. Лучше скажи мне, мой мальчик, ты отправил письмо Коггу Химерону?

В аимотеке сохранился образец его крови, ответил Борк: правда, он настолько стар, что почти высох, пришлось немного разбавить его аквавитой, но шептун поклялся, что для почтаря этого достаточно. Ответное письмо пришло только утром. Борк выдержал драматическую паузу, глядя, как отец от нетерпения начинает смаргивать всё чаще и чаще, и добавил: он согласен. Правда, я не знаю, успеет ли он дойти до Колыбели Поулла, но он обещал помочь. Кто он? Я совершенно его не помню. Голт улыбнулся, показав тонкие клыки, потемневшие от старости, но всё ещё в два ряда усеивающие его пасть: это великий человек, сынок. Он не просто плосколицый. Он был другом твоему деду, часто гостил у нас. Собственно, до нашей сделки с Зехарией, он был главным поставщиком живого мяса для нашей человеческой фермы. Мы даже продавали плосколицых на другие острова, так много поставок было в те годы. Птенчики, рождавшиеся от тех, кого он привозил, вырастали крепкими. К сожалению, потом времена изменились. Не хочу припоминать подробностей, но… Я с ним рассорился, когда ты был ещё совсем маленьким. Повёл себя глупо. Наверное, отец не должен говорить сыну о таких вещах, но я поступил не лучшим образом. Потом, конечно, пытался мириться, отправлял гонцов на невольничьи рынки, но Когга Химерона не так легко найти.

Вы рады его письму, папа, спросил Борк. Голт хлопнул его по плечу: последний раз я так радовался, когда родился ты, моя радость. Он всегда держит слово и у него бойцы злые и цепкие, как акулы. Ты говоришь, эта Ине красива? Борк на секунду задумался, потом, скривившись, ответил: насколько может быть красива плосколицая. Голт плотоядно облизнулся и спросил: у неё развитые молочные железы? Голт кивнул. Его отец расхохотался и хлопнул в ладоши: тогда, возможно, у тебя появится братик или сестрёнка. Я попрошу Когга Химерона оставить её в живых. Разумеется, ты тоже сможешь совокупиться с ней, если захочешь. Если вы сочтёте это нужным, отец, я подчинюсь, пробормотал Борк, опустив голову.

Отец слегка присел, заглянул ему в глаза, не давая отвести взгляд, и припечатал: она тебе нравится. Когда ты говоришь о ней, у тебя голос меняется. Точно. Она тебя приворожила. Борк поднял голову и зло буркнул: нет, папа, вы не правы. Я просто хочу унизить её, раздавить, отомстить за её наглость. Старик погладил его по щеке и ответил: у тебя будет на это время. Много времени. Плосколицым женщинам не нравятся наша внешность. Ты сможешь как следует насладиться её криками. Но я сделаю это первым, хорошо?

Хорошо, папа, с плохо скрываемой радостью ответил Борк, поклонившись отцу.

Сильное подводное течение, холодное, как декабрьский ветер, так терзало батисферу, что одна из магнитных ножек, крепивших судно к палубе большого корабля, оторвалась и батисфера мотылялась под напором воды как поплавок при хорошей поклёвке. Молодой живодел Зенофон, управлявший ею, плевался и шипел все матерные слова, которые смог припомнить. Его швыряло из стороны в сторону, он пытался уцепиться хоть за что-нибудь, но вспотевшие от духоты руки соскальзывали с поручней. Когда раздался звонок, ему, наконец, удалось обвить голенью приваренную к днищу ногу табурета, и занять более-менее устойчивое положение. Он поднёс к уху эбонитовую трубку, удивляясь, как это течение не оборвало ни кабель, ни шланг подачи воздуха, как за бортом раздался скрежет. Бабах! Течение чуть ослабло и магнитная ножка с грохотом опустилась на палубу. В трубке колокольчиком зазвенел голос кане Ине, искажаемый помехами: высокородный Зенофон, у вас всё в порядке? Я слышу какой-то страшный шум. Всё в порядке, моя кане, ответил Зенофон: хвала повелителю вод Лебеофану, планула хорошо расправляется. Ваш план, кане Ине, оказался поистине гениален. Трубка заскрежетала помехами, но голос Ине вновь пробился сквозь шумы и гул: Зенофон, проверьте, пожалуйста, как справляются зулуманте и нырятели.

Зенофон выглянул в иллюминатор, но увидел только заросший водорослями и кораллами борт корабля. Тогда он потянул на себя окуляр перископа и осмотрелся. Гибкие полосатые фигурки зулуманте сновали вокруг подводных лифтов, доставлявших вниз размоченный в ноструме препарат планулы. По своей природе планула, после того, как ледузы отметали её, вызревала в воде, набирая кислород, и всплывала к поверхности обычно очень быстро, за четверть часа. Зенофону лишь оставалось через механические манипуляторы батисферы ворошить перламутровую массу, чтобы пузыри формировались равномерно. На крыше батисферы он закрепил нагреватель и подавал вызревающей плануле тёплую воду, чтобы расшевелить её. Живодел тронул рычаг управления, запуская кормовые винты, и судно медленно двинулось вдоль борта к следующему технологическому отверстию, куда зулуманте доставляли очередной груз. Он видел, как раскалились спирали внутри опреснителей, закреплённых на спинах подводных воительниц. Они плохо переносили океанскую воду и двигались медленнее, чем обычно.

Зенофон пожевал губами и подумал: курить хочется, жаль, это невозможно под водой. Он достал из кармана прокопчённую трубочку и пожевал черенок, знакомый вкус самосада слегка успокоил нервы, но тут над батисферой пронеслась тёмная тень. Зенофон сквозь зубы прошептал ругательство и глянул в окуляр перископа. Крупная тигровая акула скользила совсем рядом с ходовым мостиком. Зенофон облегчённо вздохнул, он опасался проблемы похуже, хотя акула тоже могла наделать бед. Живодел маякнул зулуманте световым сигналом. Одна из них приблизилась к перископу и кивнула. Акула сделала круг и начала заходить на атаку, переворачиваясь на спину, её пасть широко распахнулась, челюсть выдвинулась вниз, словно механическая, показав ряды грязных зубов. Несколько рыбок-прилипал серебрились на её белом брюхе, жаберные крышки хищницы шевельнулись, выпустив несколько скупых пузырьков. Зулуманте грациозно увернулась от атаки и закричала, взмахивая тонкой острогой.

Зенофон знал, что не услышит этот ультразвуковой сигнал, но невольно прикрыл уши. Он знал, что сейчас хор зулуманте оглушит хищницу и та уйдёт. Странно, что она вообще пришла, подумал Зенофон: неужели, кто-то из нырятелей ранен? Но тут он почувствовал, что манипулятор заклинило. Он повращал рукой рычаг управления, но манипулятор не поддавался. Живодел подвёл судно чуть ближе и аккуратно потянул манипулятор на себя. Знакомое щупальце, протянувшееся из технологического отверстия, оплело гофрированный шланг и тащило его к себе. Присоски, похожие на крупные белые пуговицы, алчно сокращались и разжимались. Тварь, прошептал Зенофон: только бы он планулу не начал жрать. Живодел выдвинул телескопический эфироновый разрядник и от души жахнул прямо в показавшийся из темноты глаз октопода. Щупальца моментально исчезли.

Зенофон поднял телефонную трубку, крутанул рукоять и, дождавшись ответа дежурного водолаза, заорал: у нас на корабле октоподы! Скажите зулуманте, чтобы выгнали их к чертям собачьим, иначе они всю планулу пожрут. В этот момент корабль тяжело вздохнул и покачнулся. Хвала Лебеофану, прошептал Зенофон. С высоты опускались массивные цепи с крюками на концах. Нырятели-модификанты заработали ластами, несясь к ним на подводных ранцах и оставляя за собой длинные облака пузырьков. Ближайший из них уже догнал крюк и аккуратно зацепил его за проушину, что вчера приварили к палубе резчики. Зенофон привалился спиной к горячей стенке батисферы и выдохнул: ну, кажется, пошло дело. Как же хочется курить.

Наследная кане водолазов Ине, по прозванию Благочестивая, стояла на флагманской скуне и, перегнувшись через фальшборт, смотрела на чудо. Огромная серебристая сигара большого корабля, обросшая водорослями и кораллами, медленно поднималась из глубины. Погода благоволила и сквозь голубую тихую воду Ине разглядела большое дымчатое облако ила, поднявшееся, когда корпус корабля оторвался от дна. Сопровождавшие её бойцы Привратника радостно загалдели, но она не обратила внимания на крики, крепко сжав ладони и шёпотом молясь повелителю вод Лебеофану, покровителю уны водолазов. Вчера бездна уже забрала троих нырятелей и Ине молилась, чтобы они стали последними жертвами в этом походе.

Она видела, как батисфера Зенофона и второе подводное судно, управляемое старшим нырятелем Амоном, крепят к носу и корме большого корабля крупные несущие шары. Шевеля гофрированными трубами механических манипуляторов, батисферы зацепляли крюки за проушины. Через час, шесть длинных, похожих на кишки оболочек уже болтало течением, но с каждым метром, что корабль преодолевал, двигаясь вверх, их колыхание успокаивалось. Нырятели подсоединили к шарам шланги и вой нескольких помп, установленных на огромной летающей платформе, которую специально для похода сконструировал Зенофон, слился в один хор с лязгом цепей, тянущих корабль из глубины.

Шары медленно наливались силой, разворачивались, вспухали и приближались к поверхности. Когда первый из них показался над водой, батисфера живодела всплыла. Водолазы подтащили её ближе к скуне, опустившейся на воду, и отвинтили люк. Зенофон, прочищая указательными пальцами запотевшие очки, вылез наружу, отбрасывая назад потемневшие от пота белёсые волосы. Не сказав ни слова, он достал трубку, споро набил её табаком и сделал несколько торопливых затяжек. После чего покопался за пазухой и вынул клеточку, в которой стрекотал золотистый почтарь. Зенофон выпустил его наружу. Инсект перебрался на его ладонь, недовольно шевеля надкрыльями. Живодел уронил ему на спинку прозрачную каплю клея и осторожно приладил крохотный латунный навигатор. Инсект забеспокоился, но Зенофон подул на него и подбросил в воздух, почтарь золотистой пулей описал вокруг него круг и растворился в воздухе.

Кому это вы сигнал шлёте, спросила Ине, снимая солнцезащитные очки. Молодой живодел достал из кармана мятую кепку, напялил её козырьком назад и ответил, выдохнув густое облако дыма: кане Юнхелине просила, чтобы я дал ей знать, когда корабль покажется на поверхности. В эту минуту корабль всплыл под надсадное дыхание псевдоживых несущих пузырей. Ине ожидала шума, но остатки срезанных мачт и труб появились из воды тихо, словно бы осторожно высматривая, что происходит на поверхности.

Через час корабль уже полностью подняли, водолазы и резчики носились вокруг как сумасшедшие, крепя к корпусу огромные поплавки. Несущие шары без укрывной оболочки выглядели жутковато. Их фиолетовые вены пульсировали в такт кисловатому дыханию, но они справлялись с нагрузкой. Вы отлично всё просчитали, высокородный Зенофон, поклонилась Ине. Живодел уже перебрался на скуну, поскрёб заросший подбородок, и ответил, не выпуская трубки изо рта: моя кане, ваши водолазы сделали за меня половину работы. Если бы не их труд, я бы не справился.

Он обернулся. Шестеро зулуманте лежали на палубе без сил, поливая лица пресной водой из баклажек. Живодел озабоченно пыхнул трубочкой, принёс из рубки большой кожаный мешок и достал несколько склянок. Он смешал нострум в большой колбе, соорудил капельницу, подвесив её на фальшборт, и ввёл иглу старшей из подводных воительниц. Спасибо, проскрежетала она своим странным нечеловеческим голосом: я думала всё, мы все останемся там, на дне. Очень плохая вода, я такой воды даже не помню. Может, надо было серенов с собой позвать, спросил Зенофон. Смех зулуманте походил на скрежещущий кашель, она прижала иглу к вене, чтобы та не вылетела и ответила: перестань, датель жизни, ты же знаешь, что они слишком безмозглые. Хуже болбесов. Да и выносливости у нас побольше будет. Зенофон приложил руку к её шее, одними губами считая пульс, и сказал: как полегче станет, сделай укол своим сёстрам, всем по очереди. Если надо будет, я ещё нострума намешаю. А я пока пойду, проверю болбесов.

Он вошёл в рубку, погладил склонившегося перед ним болбеса по шишковатой, похожей на картофельный клубень, голове, велел встать и поднять руки. Так, вроде ничего не закисло, шестерни в порядке, пробормотал он, ковыряясь в механизме отвёрткой: теперь скажи, со всеми твоими братьями всё в порядке? Болбес пропел: да-да-да, мой датель жизни, благодетель Зенофон, все мы живы и здоровы, благодаря тебе. Зенофон кивнул, убрал отвёртку в карман своего мешковатого комбинезона и похлопал болбеса по жилистому холодному плечу: тогда собери всех через полчаса. Надо погрузить на суда золото. Это такие красивые блестящие штуки, понял? Они жёлтые. Ронять за борт их нельзя. Когда всё погрузите, я вам сахарного сиропа дам, понял? Грузить будете на большую платформу, погрузите треть, понял? Остальное равномерно погрузите на скуны. Заметив, что после фразы о сахарном сиропе болбес перестал соображать и только тупо лыбился безгубым ртом, живодел пощёлкал пальцами у него перед носом и повторил: рав-но-мер-но, понял? Понял, понял, закивал болбес и бросился прочь из рубки, громыхая сапогами и завывая: сироп! Сироп! Все сюда, благодетель Зенофон даст нам сироп!

М-да, презрительно буркнул живодел и вернулся на палубу, чтобы проверить, как восстанавливаются зулуманте. Девять скун окружили поднятый корабль ромбом. Люди Привратника перебросили на палубу сходни, визжали резаки, пахло эфироном, летели искры, резчики срезали приржавевшие люки, с грохотом падавшие на палубу, планула вырывалась из появившихся отверстий радужным облаком и, радостно играя на солнце, устремлялась в небо. Несущие шары задышали чаще, но совокупной мощности их пузырей и поплавков, окруживших корабль, хватало для того, чтобы удерживать его на поверхности.

Кане Ине, прижав ко рту жестяной рупор, отдавала короткие команды. Дежурный водолаз, стоящий на шканцах, повторял их флажками. Работа спорилась. Болбесы бухали окованными подошвами сапог по стальной палубе корабля, выгружая золото и передавая его людям. Солнце медленно катилось к горизонту, но, по расчётам Ине, до заката люди успевали забрать всё золото с корабля. Серебряные слитки, медный кабель и свинцовые чушки можно было оставить на утро. Возможно, подъёмной силы скун не хватит на всё, подумала Ине. Идти по воде она не хотела, но не исключала и такой вариант.

Кане водолазов не отпускало ощущение смутной угрозы, иногда страх буквально подбрасывал её, Ине хотелось сломя голову бежать от летающего острова, от этой пугающей голубой бездны и корабля, который водолазы с таким трудом подняли со дна. Объяснить причину этого страха она бы не смогла, всё шло хорошо, просто отлично. Она даже не предполагала, что вся операция пройдёт как по маслу. Она боялась нападения драккарий, боялась октоподов и скилл, боялась самого моря, его глубин, где жили твари, которых не в состоянии представить себе человеческий разум. Но ничего не произошло. И именно это рождало в Ине зыбкое, неоформленное чувство, нет, даже не чувство, предчувствие далёкой угрозы, когда ты не видишь грозы, но знаешь, что скоро она придёт, хотя не слышишь грома и даже зарницы не полыхают над горизонтом. Ты просто знаешь. Что скоро бабахнет.

Ине как во сне вошла в рубку, запнувшись за комингс и едва не упав, закрыла за собой дверь и прислонилась к стене. Болбес обеспокоенно посмотрел на неё, но кане махнула рукой, мол, занимайся, чем занимался, и сняла тёмные очки. Неприятное чувство нарастало, она сползла спиной по стенке, села на корточки и запустила руки в короткий ёжик белоснежных волос. Отчего-то хотелось завыть, противно скукожило живот, кишки скрутились в комок, но слёзы, которых так хотелось, всё не приходили. Ине прошептала: да что же это такое со мной, и закусила рукав. Рядом что-то скрипнуло. Ине подняла голову и увидела, как присевший на корточки болбес заботливо протягивает ей чашку: нате, моя кане, попейте сиропу, попейте, это последний, больше нету, моя кане, напевал он. Ине поднялась, оправила подол и погладила болбеса по шишковатой голове: спасибо, милый, пей сам, мне уже лучше.

Но ей было совсем не лучше. Совсем. Она хотела кричать и лишь необходимость держать лицо перед своими людьми сдерживала её. Ине смотрела на суетливо бегающих резчиков, на своих водолазов, загружающих на борт небольшие продолговатые слитки, такие красивые, прямо загляденье, их тусклый отсвет казался удивительно тёплым… Она развернулась спиной к людям, зажмурилась так, что выступили слёзы и с силой выдохнула, словно кричала, только без голоса: хаааааа.

Ночью Ине не спалось. Она вслушивались в умиротворяющий шёпот волн под днищем скуны, лёгкое поскрипывание бортов, слабый гул подъёмников, тонкую, еле заметную вибрацию отражателей и все эти звуки, обычно стройно сливающиеся в оркестр, вдруг стали бесить кане водолазов. Она тревожно ощупывала спрятанный под подушкой нож, его шершавую рукоять, обмотанную акульей кожей, слегка успокаивалась, но как только закрывала глаза, её вновь подбрасывал приступ тревоги. Наконец, она устала бороться с собой и вышла на воздух в одном костюме для ныряния из кожи морского зверя, набросив на плечи покрывало.

Старший нырятель Амон, увидев идеальную фигуру своей кане, облитую лунным светом, тяжело вздохнул. После нескольких недель странствий женский силуэт, да ещё и такой гармоничный, мгновенно пробудил в нём мысли, которых он тут же устыдился. Ине услышала его вздох, быстро обернулась и увидела, как водолаз опускается на правое колено, прикладывая руку к сердцу. Разве ты должен нести ночную вахту, спросила Ине: насколько я помню, по ночам дежурят резчики. Не могу уснуть, моя кане, признался Амон: в башке мысли так и шныряют одна за другой. Честно говоря, я от этих птицерожих жду какой-нибудь подлянки, простите за такое грубое слово, моя кане, но я другого не подберу. Уж очень они какие-то тихие стали. Смотрите, моя кане, они уже, почитай, дня три к нам не прилетали.

Ине вдруг шикнула на него, прижала палец ко рту и показала в ночное небо, усеянное такими крупными звёздами, что они казались брызгами извести на тёмной ткани. В прозрачном воздухе практически неслышно плыл большой цеппелин, он прятался в тени висящего рядом летающего острова, его гондола и несущий пузырь были выкрашены в чёрный и Амон точно бы не разглядел его, когда б не зоркость кане Ине. Смотри, какие у него пушки, шепнула она: как ты думаешь, они огнестрельные? Да кто ж его разберёт, моя кане, задумчиво отозвался Амон, разглядывая здоровенные спаренные стволы, свешивающиеся с бортов гондолы: птицелицые не соблюдают человеческие законы, наверняка, им и закон об ограничении прогресса не указ. Он поскрёб подбородок и шепнул: моя кане, нам срочно надо уходить. Ине бросила на него удивлённый взгляд: ты хочешь забрать всё золото и сбежать под покровом ночи, как вор? Амо, я не узнаю тебя!

Водолаз покраснел и показал пальцем в небо: кане Ине, мы не сможем поделить всё по справедливости, я уверен, что они сделают попытку отбить груз. Мне всё равно, что там они замышляют, холодно ответила Ине: но мне не всё равно, что делаю я. А я, будучи кане, намерена держать слово, которое я дала харакасу Борку и его народу. Амон умоляюще сложил ладони. и прошептал: моя кане, вы только посмотрите на эти пушки ещё раз! Тихо, шикнула Ине: ты же понимаешь, что если мы начнём уходить прямо сейчас, то цеппелин абсолютно точно нас атакует? Давай не будем бояться раньше времени. Возможно, это просто игра мышцами, чтобы заставить нас запаниковать. Если это так, то им удалось, угрюмо хрюкнул Амон. Прекрати, у нас двадцать семь судов, четыре летающих платформы и мы небезоружны, фыркнула Ине и пошла в каюту. Амон со сладкой поволокой во взгляде проводил её покачивающиеся бёдра и снова тяжело вздохнул.

Ине легла, укутавшись в одеяло с головы до ног, и поняла, что её слегка трясёт. Амон был прав. Они никогда не поднимались на летающий остров и понятия не имели, сколько там обитает птицелицых и есть ли у них оружие. На этой мысли её и сморил сон.

Она открыла глаза от того, что услышала резкий свистящий голос харакаса Борка за переборкой. Кане Ине приоткрыла иллюминатор и крикнула: я выйду к вам через пару минут. Она, не особенно торопясь, умылась, почистила зубы, слегка подкрасила глаза, приоделась и вышла на палубу, чтобы узнать, что случилось. Примерно с пятнадцать птицелицых стояли на палубе, завернувшись в красные псевдоживые крылья. Впереди, нервно смаргивая третьим веком, стоял харакас Борк в небольшой алой короне из коралловых веточек. Ине со вздохом натянула на лицо маску Поулла, древнего бога птицелицых, и подумала: ну, вот. Зачем глаза красила, спрашивается?

С чем пожаловали, спросила она вслух, сверля взглядом маленькие круглые глазки Борка. Вы подняли всё золото, спросил он. Ине кивнула белокурой головой за борт: корабль всё ещё на плаву, вы можете взойти на борт и самостоятельно проверить, что там ещё осталось. Ваша доля погружена вон на ту летающую платформу, вам лучше забрать её до наступления темноты, потому что мы собираемся уходить домой. Борк недовольно повёл плечами, став удивительно похожим на нахохлившегося воробья, и сказал: нам нужно больше. Мы не согласны на треть. Ине набрала в грудь воздуха и медленно выдохнула. Она ненавидела Борка. За всё время их недолгого знакомства, наследный харакас острова осточертел ей своим высокомерием, алчностью и открытым презрением к людям. Она вспомнила, как брезгливо он говорил о плосколицых, и почувствовала подступающую ярость. Ине сняла с лица маску, Борк вздрогнул и рефлекторно отодвинулся на шаг назад.

Всё золото и серебро равномерно распределены по всем нашим скунам, сказала кане водолазов: если вы начнёте топить наши суда, вы ничего не добьётесь. Только утопите золото. И вам его потом не достать, течение на дне такое, что сразу смоет все во впадину. Зато наша жажда мести будет удовлетворена, проворковал Борк. Ине вздохнула и собиралась продолжить переговоры, но тут Борк прыгнул вперёд с такой скоростью, что она растерялась, развернул её спиной к себе и положил лезвие ножа на её горло. Остальные птицелицые взмахнули псевдоживыми крыльями и окружили своего повелителя стеной. Я перережу ей горло, громко сказал Борк: нам нужно наше золото, вам остаётся четверть, мы забираем большую часть. Так мы договаривались с покойным Зехарией Бешеным, так будет и сейчас.

Он опустил голову и посмотрел на алебастровое лицо Ине: ты сдохнешь, сучка. Ине холодно улыбнулась: за меня много раз предлагали деньги, но впервые моя жизнь оценена так дорого. Борк, ты и вправду думаешь, что я столько стою? Заткнись, прошипел харакас. К бою, крикнула Ине и тут же скривилась от боли, потому что Борк ударил её по голове рукоятью ножа. Птицелицый поднял глаза и увидел, что весь экипаж скуны ощетинился стволами пневмопушек. Он снова поднёс к горлу бездыханной Ине нож, но сзади послышался подозрительный шум. Борк оглянулся, пятеро птицелицых, прикрывавших его тыл, лежали на палубе. У каждого из глаза торчала длинная стрела с белоснежным оперением. Он медленно перевёл взгляд выше и увидел Хесуна, с ненавидящим лицом стоящего на шканцах и натягивающего большой лук. Стоять, свистящим голосом выкрикнул Борк, но брошенное кем-то весло точно копьё попало ему в голову и он упал без сознания рядом с Ине.

Защищайте кане Ине, крикнул Амон и полез вверх по вантам, краем глаза наблюдая, как Хесун отправляет птицелицых к их Поуллу, посылая стрелы одну за другой. Вскарабкавшись на мачту, Амон схватил флажки и дал несколько сигналов. На второй скуне, стоявшей с другого борта поднятого корабля, подняли вверх топоры. Амон махнул флажком и водолазы перерубили канаты, скреплявшие поплавки с кораблём и он медленно пошёл назад в глубину. Несущие шары застонали и налились фиолетовым цветом и отчаянный парень Эриас из резчиков перепрыгнул на палубу тонущего корабля. Его собратья по уне закричали, но он не обратил внимания на их предостерегающие вопли и в несколько ударов саблей освободил несущие шары от строп. Корабль пошёл вниз быстрее, но подъёмной силы оставшейся в нём планулы хватило для того, чтобы он не тонул как камень и Эриас успел подпрыгнуть и уцепиться за верёвку, болтающуюся за бортом скуны. Его быстро втащили наверх и тут раздался крик кане Ине: он уходит! Остановите его!

Харакас Борк с окровавленной головой уже вскочил на свою птерию и стремительно вращаясь как веретено, понёсся вверх к острову, взмахивая псевдоживыми крыльями. Хесун натянул тетиву, прицеливаясь, но спустившийся с мачты Амон положил руку ему на рукав со словами: побереги стрелы, братан. Он выпустил вдогонку улетающему Борку несколько кугелей, но промахнулся. Алой искрой птерия несла птицелицего в его владения. Надо уходить, крикнула Ине. Тяжело гружёные платформы как по команде неспешно развернулись и поплыли над волнами, унося золото прочь от летающего острова. Скуны потянулись за ними, снижаясь ближе к поверхности моря, и на глазах набирая скорость.

В этот момент на острове забухали мортиры и большие, с метр в диаметре, бомбы посыпались вниз, как стальной дождь. Три скуны заполыхали, одна раскололась пополам. Нет, закричала Ине, бросившись грудью на фальшборт. Амон удержал её за руку, крикнув: всем стрелкам приготовиться. Ине видела, как хорошо обученные резчики на скунах поднимают вверх стволы пневмопушек, но тут точное попадание отправило в воду ещё одно судно. Сбросьте батисферы за борт, срывая голос, закричал Зенофон и болбесы, стуча сапогами, бросились выполнять его приказ. Зулуманте ощерились и заняли круговую оборону, выставив перед собой остроги. Бомбы продолжали сыпаться, но скуны уже отлетели на достаточное расстояние, а остров оказался слишком медлительным, чтобы догнать их. Ине облегчённо выдохнула, но её радость оказалась преждевременной.

С острова словно конфетти посыпались птицелицые, казавшиеся с высоты крохотными алыми точками. Сколько же их, изумлённо прошептала Ине. Моя кане, шепнул ей Амон: спуститесь в каюту, сдаётся мне, сейчас тут будет небезопасно. Ине позволила увлечь себя вниз и, уже спускаясь по трапу, услышала непривычные взрывы. Птицелицые стремительно догоняли скуны, они сжимали в руках длинные серебристые апалассы, плюющиеся округлыми сгустками эфирона, внутри которых опасно играли неоновые молнии. Шшшшшбум! Шшшшшбумм! слышалось над водой.

Сука, прошипел Амон и взобрался на шканцы, поднимая тяжёлый ствол. К нему стремительно приближались несколько птерий. На одной из них пилот прицелился в него апалассой, та звонко щёлкнула и сгусток эфирона как пушечное ядро полетел к нырятелю. Тот бросился навзничь, услышав как заряд прошипел над ним, ударившись в мачту. Шшшшшбумм, разрыв поджёг её и расколол надвое. Длинный факел полыхал, озаряя лица людей оранжевыми всполохами. Амон видел, как водолазы бегут к мачте с вёдрами, но ему было не до них. Он проверил кугельный приёмник и начал ошалело жахать картечью приближающиеся птерии.

Хесун аккуратно положил рядом свой длинный лук, поднял пневмопушку и несколько раз выстрелил, подвесив в двадцати метрах за кормой невидимую стену из стрекательных нитей. С десяток птерий влетели прямо в её середину, птицелицые, нечеловечески визжа, посыпались в воду. Хесун ухмыльнулся и крикнул: болбес, гони шибче! Скуна набирала ход. И тут вдруг случилось странное. Зарево сотен зажигательных кугелей выкрасило небо в ослепительный белый.

Хесун вытер слезящиеся глаза и оглянулся. Сотни аэрокабов наводнили воздух, непрерывно стреляя по преследователям. Десятки алых птерий летели в воду, оставляя жирный чёрный след. Аэрокабы уворачивались от эфироновых сгустков, делая в воздухе невероятные петли. С десяток судов с надсадным воем полетели в большому чёрному цеппелину, выплывшему из-за острова и бухнувшим целым рядом пушек, стоящих вдоль борта гондолы. Что это, пробормотал Хесун, но тут один из аэрокабов пронёсся совсем близко и он разглядел в кабине своего старшего брата, а на фюзеляже – изображение Зиза. Не ори так, с улыбкой сказал ему Зенофон: я понимаю, что ты рад, но не пугай кане Ине. Подумает ещё, что ты ранен. Откуда они, спросил Хесун. Зенофон беспечно пыхнул трубочкой и буркнул, не разжимая зубов: кане Юнхелине получила от меня весточку и пришла на помощь. Она обещала привести полторы тысячи резчиков и, похоже, сдержала слово. Её флот шёл за нами в дне пути всё это время. Затра Эсторр настоял на этой мере предосторожности, насколько я слышал. Почему же ты ничего не сказал, удивился Амон. Живодел пыхнул трубочкой и улыбнулся: а зачем? Хесун растерянно хмыкнул и побежал к остальным, чтобы помочь тушить мачту.

Аэрокабы со всех сторон атаковали большой чёрный цеппелин птицелицых, словно жалящие осы. Защитникам острова удалось подбить несколько машин, но пилоты катапультировались из кабин и медленно опускались на белых полукруглых парашютах. С десяток виу-воу, визжащих над самой поверхностью воды, подбирали плавающих пилотов и отвозили на флагманскую летающую платформу Юнхелине. Сама кане резчиков возвышалась на её переднем крае как статуя, блистающая сталью и полихитином. Чёрные перья на её шлеме реяли по ветру как львиная грива. Стоящие рядом резчики передавали флажками её приказы и аэрокабы слаженно отражали слабеющие атаки птицелицых.

Наконец, кто-то из резчиков пробил защитную оболочку цеппелина и тот взорвался, отбросив аэрокабы метров на двадцать. Они опасно завращались, теряя управляемость, но резчикам было не привыкать, они один за другим включали на машинах отражатели и аэрокабы отпрыгивали от волн как пузырьки воды от раскалённой сковороды. Хвала Зизу, священному и прекрасному, кажется мы отбили наших братьев, прошептала Юнхелине, глядя в большой бинокль.

Скуны кане Ине приближались, взяв под конвой самую большую из летающих платформ. Остальные три шли за ними следом, одна из них горела, но водолазы врубили помпы, опустив в воду длинные шланги, и с видимым трудом, но всё же гасили пламя. Юнхелине сняла шлем и провела тёмной ладонью по коротко остриженным завиткам угольно-чёрных волос, напоминавших каракуль. С головы полетели мелкие капли пота. Лицо кане выглядело хищным, глаза налились кровью, она щёлкала зубами, завидуя тем, кто сейчас находился в воздухе, сражаясь с птицелицыми. Наконец, битва понемногу сошла на нет, лишь отдельные взрывы слышались то тут, то там. Твари, прошептала Юнхелине: ненавижу эту птицерожую дрянь. Она развернулась и, меряя длинными шагами палубу, добежала до своего любимого аэрокаба. Легко запрыгнув в кабину, она проверила, насколько послушны носовые и кормовые пневмопушки, подняла машину в воздух и понеслась к флагманской скуне кане Ине. Почерневшая и всё ещё дымящаяся мачта торчала на ней как большая горелая спичка, от палубы поднимался пар.

Юнхелине за несколько минут долетела до цели, озираясь по сторонам в поисках угрозы, но уцелевшие птицелицые отступили. Редкие алые точки их птерий светлячками кружились на фоне тёмно-зелёной громады летающего острова. Из густой лесной чащи, покрывавшей комель парящего каменного столба, раздавались беспорядочные выстрелы, но эфироновые сгустки медленно гасли и таяли в воздухе, не сумев догнать суда людей. Кане Юнхелине зависла в полуметре от ходового мостика, на котором стояла Ине, с непроницаемым лицом глядящая на платформы, идущие в арьергарде. Кане водолазов что-то шепнула Амону и тот лихорадочно замахал флажками. Полный вперёд, включите резервные двигла, прочла Юнхелине. Ты вовремя, могучая кане славной семьи резчиков, крикнула Ине с лёгким поклоном. Ветерок шевельнул её растрепавшиеся белые волосы, измазанные кровью над правым виском. Я думала, нам конец, добавил она и показала на палубу, где Зенофон хлопотал над ранеными.

Скажи спасибо затре Эсторру, это его затея, ответила Юнхелине, сверкнув сахарными зубами: как думаешь, мы отбились? Ине покачала головой, сморщив тонкий нос: нам надо уходить как можно скорее, возможно, птицелицые вызвали подмогу. Наше счастье, что остров двигается так медленно. Кто знает, сколько ещё бомб осталось у них в запасе. Точёное лицо кане водолазов по обыкновению казалось мраморной маской, но Юнхелине заметила, как раздуваются её ноздри, как трясутся пальцы, лежащие на планшире. Она тронула штурвал, чтобы подлететь ближе, но губы Ине разомкнулись, тёмные глаза в ужасе выкатились из орбит, она показала пальцем за спину Юнхелине и сказала: нет. Кане резчиков повернула голову и окаменела.

Над вершиной острова медленно набухал прозрачный эфироновый купол, похожий на огромный мыльный пузырь, играющий внутри фиолетовыми и сиреневыми всполохами. Я не знаю, что это, но оно мне не нравится, пробормотала Юнхелине. Она подвела аэрокаб ближе, свесилась вниз и, ухватив Ине за руку, закричала: быстро в кабину. Ине успел взобраться на место пассажира и тут с вершины острова раздалось пронзительное шипение. Она бросила быстрый взгляд и увидела, как внутри пузыря набухает ослепительно белый луч, словно вертикальная игла света, нацеленная вверх. В этот момент игла стала наклоняться в их сторону и Ине истошно закричала, сколько было сил: Зенофон! За ним! Скуну на воду! Все за борт!

Юнхелине успела рвануть штурвал и подхватить за шиворот медлительного живодела, чуть не уронившего очки, но не выпустившего трубки изо рта, и втащила его в кабину, прежде, чем луч света с шипением рванулся точно к скуне, разрезая моментально вскипающие волны. Она откренила штурвал вправо и аэрокаб послушно отлетел от судна, прежде, чем луч распорол его корпус пополам и поджёг его, устремляясь дальше. Ине вцепилась в Зенофона, её трясло от ужаса, обычно бледное лицо кане совершенно побелело, губы прыгали. Она бормотала молитву Лебеофану, глядя, как луч тает в воздухе. Сотни мёртвых, сварившихся заживо рыб всплыли кверху белым брюхом, отмечая путь от острова до охваченной огнём скуны Ине, Она подняла глаза и увидела, как над островом вспухает новый пузырь.

Тут она увидела чёрную точку, стремительно несущуюся к вершине острова. Юнхелине, уводя аэрокаб вправо, схватила бинокль, всмотрелась в точку и закричала: Сантиф! Стой! Но точка застрекотала, крохотные вспышки разрывов исказили ровную поверхность пузыря, навстречу машине Сантифа полетели эфироновые сгустки, но он упрямо шёл в атаку. Юнхелине остановила аэрокаб и начала разворачиваться в сторону острова. Нет, крикнула Ине: мы не можем пожертвовать высокородным Зенофоном! В ту же секунду аэрокаб Сантифа загорелся и врезался в самую середину бледно-сиреневого пузыря, раздался оглушительный взрыв, фиолетовый блин света разлетелся с вершины острова яркой, тающей по краям вспышкой, остров содрогнулся и клюнул комлем вниз, едва не коснувшись поверхности воды. Большая волна побежала в сторону скун и платформ, и Ине только сейчас заметила, что у платформ опасно срезаны борта и повреждены внешние двигла.

Мой сын ушёл в последний поход, сказала посеревшая от горя Юнхелине. Мы уже ничем не сможем ему помочь, Юне, прошептала кане водолазов, погладив подругу по железному плечу. Сидевший рядом Зенофон кашлянул, поправил очки и вежливо сказал: простите мои кане, но нам нужно уходить так быстро, как это возможно, чтобы посчитать потери. Мне кажется, мы понесли большой урон.

Он посмотрел на вершину острова, но не заметил никакой угрозы, лишь чёрный дымный столб тянулся от похожего на яйцо дворца, казавшегося с такого расстояния светящейся точкой. Юнхелине рванула штурвал и аэрокаб полетел к её платформе, оставляя длинный белый след.

Лишь к рассвету воины Привратника сумели подвести предварительный итог. Самая большая из платформ с грузом золота уцелела, но лишилась большинства двигателей. Система отражателей спасла её от затопления, но Зенофону предстояло развернуть над ней псевдоживые несущие шары. Две оболочки тоже пострадали и их пришлось выбросить, но оставшиеся четыре худо-бедно пыхтели, удерживая платформу на лету. Эфироновые пульбы над ней разнесло взрывом и почти все, кто в этот момент стоял на палубе, погибли под дождём осколков. Остальные платформы понесли куда меньший урон, но тоже выглядели неважно. Из двадцати семи скун, вышедших в поход вместе с Ине, выжили только шестнадцать. Флот Юнхелине потерял двадцать три аэрокаба из трёхсот, все пилоты уцелели и это, несомненно, можно было бы назвать победой, однако кане водолазов не могла подняться на ноги после потери сына.

Она лишь смотрела в одну точку перед собой, никак не реагируя на донесения старших резчиков. Зенофон в очередной раз измерил ей давление и пульс, вколол успокоительный нострум, но состояние кане по-прежнему оставалось плачевным. Моих знаний не хватит, чтобы как следует привести её в себя, покаялся живодел за ужином: до Привратника нам идти недели две, если не три. А ей нужен квалифицированный буама. Ине пригубила аквавиты и медленно сказала: мы не можем отправить её домой на аэрокабе. Мощности накопителей и эфироновых нагревателей не хватит, рано или поздно двигло затухнет, машина повиснет над морем на отражателях и будет болтаться между небом и водой, гонимая всеми ветрами. Высокородный Зенофон, пожалуйста, займитесь ранеными. Сколько болбесов мы потеряли? Живодел снял очки, потёр пальцем красный след на переносице и, подслеповато щурясь, ответил: всех, кто был на вашей скуне и на большой платформе. Есть ещё небольшие поломки, но за пару дней я их устраню. А вот зулуманте погибли все до единой. Они были в воде, когда луч сварил их заживо. Я даже не знаю, как рассказать это их народу. Господь Лебеофан, помоги нам вернуться домой, прошептала Ине и закрыла лицо руками.

Зенофон хотел было сказать, что зато почти всё золото уцелело, но глядя на плачущую кане Ине, предпочёл вежливо промолчать. Он откашлялся, простился с главой уны водолазов и вышел на палубу, чтобы перекурить. Большая платформа кане Юнхелине двигалась под конвоем остальных судов, буксируя за собой длинные вереницы аэрокабов, летевших на одной силе отражателей с выключенными двиглами. Периодически с задних машин в цепочке подавали световой сигнал, означавший, что всё в порядке. Зенофон глубоко затянулся, глядя, как фонари мигают на аэрокабах очередью, пока не догонят самый первый в ряду. и прошептал: если бы всё было в порядке… Какая тяжёлая победа.