Читать книгу Хроника Свайн-Эберской войны - Макс Квант - Страница 30

Стоял Спокойный океан. Волна накатывалась, волна откатывалась. Шумел прибой. Кричали чайки, хватали рыбу прямо с воды и, не помыв крылья, ели. По побережью ползали крабы и черепахи. На камнях устало лежали устрицы и грелись на солнышке многочисленные птицы. Нетронутый уголок белодольской природы, пока.

И всё это великолепие нарушил небольшой белый бурун. Он поднялся из воды. За ним появился фонарь водолазного шлема, а под ним по-фамлёдски обозначалось: «Ж. Б. ГИЛЬЕР». Вот поднялся шлем, а за ним и весь блестящий медью скафандр. Это был Гильер. Он шёл медленными усталыми шагами, а за ним из пучины поднимался резиновый шланг и трос. Как только Гильер добрался до берега, нервными движениями он открутил винт переднего стекла и открыл его. Часто задышал. Он наслаждался этим свежим воздухом.

Затем он открутил несколько винтов и снял шлем. Быстрым движением Гильер вырвал трос и шланг, оторвал остатки жёлтого спасательного пузыря. Затем тяжело вздохнул и повалился на траву… (какую траву?) песок.

Когда Гильер проснулся, ему захотелось есть. Он встал и осмотрелся. Только море, только скалы и песок – распростерлись перед ним. Он сориентировался и пошёл от моря. Поднялся через какую-то тропинку на скалу, огляделся. Впереди открывался вид на многочисленные сопки и лощины, лишь изредка на глаза попадались серые дороги, где не ступала шина автомобиля, и клубы дыма.

Кто пробовал хоть раз ходить в тяжёлом водолазном костюме – тот поймёт сейчас Гильера, остальным же остаётся только воображать. Ноги его еле сгибались, да и тяжёлый костюм не давал ему прыгать в нужный момент. Водолаз уже подумал снять его, но вспомнил, что костюм не снимешь в одиночку. Тут нужен ключ, отвёртка, а кое-где теперь и горелка. А потому бедному водолазу пришлось тащить теперь эту ношу весом с приличного сандзюндца, а подмышкой нести шлем, вдруг пригодится.

Минут через двадцать он вышел на серую и сырую дорогу. По ней было опасно ходить даже в скафандре. Гильер посмотрел направо и налево. Дорога была пуста. Он встал на обочину и пошёл в сторону от моря.

Дорога петляла. То заходила вверх, то вниз, то шла вообще к морю. На очередном подъёме водолаз увидел его…

Он шёл одетый по пояс (одежда была снизу), загорелый, в коротких штанах по колено, лёгких плетёных башмаках и в соломенной шляпе. Головной убор был такой старый, что даже вся солома на нём свисала с полей бахромой. В правой руке он держал корзину с разными житейскими мелочами, укрытыми хорошей суконной рубахой. На лице росла солидная седая борода, которой даже фамлёдский водолаз позавидовал.

Гильер смотрел на него, он на Гильера. Так они стояли с минуту и осматривали друг друга. Водолаз ни слова не знал по-белодольски, других языков он тоже очень-то не знал (Хотя его полиглотского словарного запаса ему хватало, чтобы напиться в большей части портовых городов.), тем более таких, которые знают аборигены в глубинке Снежной империи, даже автомобиля не видевших. Затем он спросил на чистом фамлёдском Гильера:

– Вы фамлёдец? – акцент был настолько легок, что не каждые весы смогли бы его измерить.

– Что? – водолаз не ожидал такого поворота событий.

– Я спрашиваю: «Вы фамлёдец?»

– Да, – изумлённо сказал Гильер, – а вы откуда знаете?

– У вас на шлеме написано по-фамлёдски, – он указал на водолазный шлем, Гильер и сам посмотрел на свою ношу.

– Да! – Гильер догадался и посмотрел снова на крестьянина. – Вы что сосланный дворянин? – кое-что о событиях последних лет в Белодолии он знал.

– Нет, я крестьянин. У меня все корни в деревне. Ещё от самого первопроходца Ерофеева!

– А откуда вы знаете фамлёдский?

– А… это целая история. Наш царь Василий VII был большим любителем вашей культуры. Он приказал двести лет назад всем дворянам учить ваш язык. Так вот барин наш был большим поборником всеобщего образования. А сын его приехал из-за бугра, от вас значит, и никакого языка кроме вашего не понимал. Ну, барин наш, чтоб не портить психику своему сыну, решил испортить оную своим крестьянам. Накупил книг и приказал учить. Иначе – розги и палки! Ну, за месяца три выучили мы его и лепетали при барине только на вашем языке. А сын-то его проказник был. Полез как-то к одной нашей девке со стихами. Шепчет ей по-фамлёдски стихи…

– Наши?

– Куда там, наши. Нашего поэта Ружьина, но по-вашему. Шепчет он ей: «Я помню чудные ботинки, передо мной явилось вы…» И дальнейшее. Ну, а та ему по-вашему и поправляет (нашла кого поправлять): «Явилась ты, барин!» Ну, тот, конечно, свалился в чан со сметаной от неожиданности, а не от девки, девка-то спокойная, мужика скоро себе нашла, и ударился головой. Лекаря вызвали. Тот лечить. А в голове у этого студня, то есть как его. Сту… студ…

– Студента! – подсказал Гильер.

– Точно. Перемешалось в голове, значит, и стал говорить и понимать пуссляндский. Ну, барин накупил книжек, и всё началось по новой, – тут крестьянин опомнился. – А вы куда идёте?

– Я к людям. Надо к берегу бы мне. В город.

– Это запросто, но только вы не туда идёте. Эта дорога ведёт к морю, в эту сторону. А пойдёмте ко мне. Жена обрадуется. Или вы куда-то спешите?

– Да мне уже без разницы.

– Пойдёмте.

Крестьянин пошёл дальше, а Гильер за ним.

– Ну и как вам наш язык?

– Знаете, хазляндский легче. А тут картавить надо. А где вы такой костюм взяли? На ярмарке?

– Это скафандр, для подводного погружения.

– А, знаю. А чего вы в нём ходите по земле? Жарко ведь.

– Да мне его как раз снять надо.

– Это запросто.

Следующая историческая зарисовка

В избе посередине стоял большой крепкий сосновый стол, за ним сидели: Гильер, крестьянин и ещё один человек мощного телосложения с длинной пегой бородой. На столе разложились разные яства, среди которых находилась и початая бутыль на три пинты с мутной жидкостью. А у стены стоял скафандр Гильера с отпаянными ботинками и припаянным шлемом на спине. У стены располагалась лавка, на которой сидела, сложив руки на коленях, женщина среднего возраста. Справа разместилась большая каменная печь, в которой потрескивал огонь, а в горшке побулькивал суп.

– Вот, Степан, – обратился крестьянин к бородатому великану, – ты у нас кузнец. Скажи как в такую штуку, – крестьянин указал варёной картофелиной на скафандр, – можно затолкать человека? Там же душно! Можно же задохнутся! – крестьянин сделал в слове «задохнутся» ударение не на «у» как все нормальные люди, а на «о» как кое-какие ненормальные и некоторые необразованные.

– Ну, – Степан обернулся на скафандр и положил на стол ломоть хлеба фунта в четыре. – Ну, – Степан почесал бороду. – Ну, – Степан повернулся к крестьянину и Гильеру. – В Хазляндии и не такое делают. Кузница у них дай боже, – Степан снова принялся за еду.

– В Фамлёдии, – поправил крестьянин.

– А мне хоть в Чайнае, но кузница хорошая. Нам такого за день не сделать… Нет, даже за два, – Степан положил ломоть хлеба на стол и выпрямился. – А то что пузырь этот лопнул, так это ваши кудесники недокудесили. Пузырь надо делать не из этого каучукчи…

– Каучука, – снова поправил его крестьянин.

– Каучука. А из обычного нашего добротного свинячьего пузыря.

– Поросячьего, – снова поправил крестьянин.

– А мне хоть из бычачьего. Может, ещё хряпнем?

– Давай, – крестьянин открыл бутыль и разлил по стаканам мутную жидкость. В комнату вплыл большой пушистый кот. Он шёл величаво (он здесь – хозяин), пока не учуял запах этой мутной жидкости. Кот чихнул и побежал вперёд к женщине, чуть шатаясь. Затем прыгнул на ей на колени и сразу же заснул. – Будем! – Все трое выпили из стаканов и закусили луком. У Гильера поплыло в глазах, и он упал лицом на стол, крестьянин успел подложить ему под лицо рушник, но упал водолаз лицом всё равно громко.

– Ну и хлюпики у них там в Пуссляндии!

– В Фамлёдии, – поправил крестьянин, глядя на спящего Гильера. По избе раздался оглушительный храп пушистого кота.