Читать книгу Вельяминовы. За горизонт. Книга вторая. Том четвертый - Нелли Шульман - Страница 3

– Берите пышки, – ласково сказала пожилая женщина, – на шабат я еду в Хайфу к дочери. Внуки любят мою выпечку…

Анна узнала берлинские булочки с джемом и ванильной глазурью. Кофе налили из серебряного кофейника, сервиз на столе стоял мейсенский. Успокаивающе тикали шварцвальдские часы. За задернутыми шторами шумела послеполуденная толпа на бульваре Ротшильда. В гостиной пахло пряностями и пожелтевшими страницами массивных томов с золотым готическим тиснением на переплетах.

Такой же шрифт на обрамленном дипломе сообщал, что Фридрих Фридлендер получил звание адвоката в Берлине за два года до начала первой войны:

– Он шутил, что мы с ним ездили на одном автобусе, – улыбнулась пожилая женщина, – я в школу, а он в университет. Впрочем, – она махнула на диплом, – мне тогда исполнилось только два года. Потом я тоже на автобус не садилась. У моих родителей была вилла в Груневальде и автомобиль с шофером, а отец Фридриха держал мелочную лавку…

Кофе оказался крепким. Анна наклонила над чашкой молочник:

– Я вас слушаю по радио, – весело призналась госпожа Фридлендер, – я тридцать лет в стране, помогала мужу с юридическими документами, теперь помогаю сыну, – адвокат Бен-Дрор был занят с припозднившимся клиентом, – иврит у меня хороший, но вы интересно рассказываете.

Анна вела на радио обучающую программу для новых репатриантов:

– Вы тоже из Европы, – женщина прислушалась, – но не из Германии… – она говорила с громыхающим акцентом йеке, – и не из Франции… – Анна отозвалась:

– Из Брюсселя… – госпожа Фридлендер кивнула:

– Красивый город. В тридцатом году я ездила в Бельгию и Францию в свадебное путешествие… – Анна указала на черную рамку вокруг снимка покойного адвоката: «С мужем?».

Женщина повела сухой, еще красивой рукой:

– С ним мое свадебное путешествие было в Палестину, – на тонких губах мелькнула улыбка, – нет, с моим первым мужем… – адвоката Анне порекомендовал Авраам:

– Его отец защищал меня, когда я загремел в британскую тюрьму, – объяснил профессор Судаков, – если бы не господин Фридлендер, одна из моих монографий не увидела бы света… – он полистал записную книжку:

– Он скончался несколько лет назад, но практику наследовал его старший сын, Гидеон Бен-Дрор… – госпожа Фридлендер заметила:

– Мы поменяли фамилию, но профессионально Фридрих всегда оставался Фридлендером… – Анна увидела семейный альбом:

– Все наши дети родились здесь, – госпожа Фридлендер показала фотографии свадьбы средней дочери, снимки младшего сына, офицера, – из Берлина я уезжала в деликатном положении, как тогда говорили…

Анна подумала о беленых стенах кабинета в больнице Ихилов. Ее товарка опустила жалюзи:

– Начало июня, а такая жара, – она загремела инструментами, – моя коллега оставила зеркало на солнце и едва не обожгла бедную пациентку… – закончив осмотр, врач сняла перчатки:

– Три месяца, – уверенно сказала подруга, – не бледней, у тебя третий ребенок… – Анна вздохнула: «Четвертый». Подруга быстро пожала ей руку:

– Извини. Но твоя девочка заразилась краснухой в утробе матери, а сейчас ничего такого не произойдет… – она задумалась:

– В ноябре родишь. Хорошее время, зимой не так душно… – Анна одевалась за ширмой:

– Мне тридцать восемь лет, – она выглянула наружу, – я… – подруга мыла руки:

– Ты здоровая женщина, – отозвалась она, – Михаэль обрадуется новостям. Вам будет кого пестовать, учитывая, что ваши птенцы разлетелись… – в Тель-Авиве Анна встречалась с дочерью:

– Мы увидимся за городом, – поправила она себя, – Яакова отпустят из армии по такому случаю, но Эмиль выбраться не смог. Хотя у него увольнительная в следующий понедельник, а потом они с Фридой ставят хупу… – словно услышав ее, врач рассмеялась:

– Будешь, как ребецин из Меа Шеарим. Твой сын, пусть и приемный, женится, а ты ожидаешь нового ребенка… – Анна нежно подумала:

– Родится девочка, мы назовем ее Ирит. Авраам каждое утро приносил мне ирисы…

В конце зимы они встретились на севере. Авраам консультировал на тамошних раскопках, Анна ездила с проверкой по ульпанам в кибуцах. Они провели несколько дней в тихом циммере, как, с легкой руки репатриантов из Германии, называли в Израиле пансионы. Домик стоял на окраине малолюдного кибуца, на берегу озера Кинерет. Окрестные холмы покрывал ковер анемонов, по ночам за ставнями шуршали последние дожди сезона:

– Ирит, – повторила Анна, – малышка появится на свет, когда в стране все зазеленеет… – она не хотела слышать имя мужа:

– Пока придется ломать комедию, – мрачно поняла Анна, – Джеки надо знать, что у нее за спиной надежный тыл… – им не сообщили, куда отправляется дочь.

Мадам Симона качала головой:

– У нее была спокойная должность, зачем она все затеяла…

Свекровь зорко посмотрела на Анну:

– Почему нам запретили говорить с ней на иврите… – дочь звонила в кибуц раз в неделю.

Год назад неизвестный мужской голос с парижским прононсом, представившись месье Полем, попросил семью Леви объясняться с Джеки только по-французски или на итальянском языке:

– Вашего мужа мы предупредили, – добавил он, – таковы требования безопасности страны…

Анна отозвалась:

– Скорее всего, она едет в Европу, мадам Симона, от… – женщина понизила голос, – от Моссада… – свекровь неожиданно спокойно сказала:

– Хорошо, девочка правильно поступила…

Мадам Симона и Яаков приезжали в город на автобусе:

– Михаэля и меня привезет к Джеки машина Моссада, – вздохнула Анна, – Джеки спокойно начнет задание, Эмиль женится и тогда я соберу вещи… – госпожа Фридлендер подвинула ей блюдо с пышками:

– Ешьте, не стесняйтесь. Говорят, что с девочкой тянет на сладкое… – Анна покраснела, – когда я ждала Наоми, Фридрих смеялся, что работает только на шоколад. С Гидеоном, – она кивнула на пока закрытую дверь кабинета, – я бегала к нашему поляку, – на первом этаже дома располагался небольшой маколет, как называли на иврите лавки, – ела соленые огурцы прямо из бочки… – госпожа Фридлендер налила им еще кофе:

– Фридрих увел меня у первого мужа, – усмехнулась она, – громкий был скандал. В тридцать третьем году Берлин только нас и обсуждал, забыв о пожаре Рейхстага…

Первый муж госпожи Фридлендер служил прокурором в армии:

– Он из богатой семьи, – заметила женщина, – старое прусское дворянство. У них имелся титул, я сама родилась баронессой… – Анна вопросительно посмотрела на нее. Госпожа Фридлендер невозмутимо сказала:

– Тогда я еще была немкой. Еврейкой я стала в Палестине… – она кивнула на снимок покойного Фридлендера:

– Фридриху шел пятый десяток, он потерял жену, а я только несколько лет, как обвенчалась… – двадцать лет разницы в возрасте Фридлендера не смутили:

– Его ничего не смущало, – подтвердила пожилая женщина, – когда мой тогда еще муж, – она поморщилась, – явился в Палестину с ордером от берлинского суда, предписывающим забрать у меня Гидеона, Фридрих спустил его с лестницы… – первый муж госпожи Фридлендер не давал ей развода:

– По прусским законам Гидеон считался его сыном, – вздохнула госпожа Фридлендер, – римское право в этом аспекте следует еврейскому законодательству… – тяжба продолжалась еще год:

– К тому времени я стала еврейкой и ждала второго ребенка, – заметила пожилая женщина, – а крючкотвор все не успокаивался. Нам помог адвокат Бромли, в Лондоне. Тогда здесь еще действовал британский мандат. Потом Гитлер, да сотрется его имя из памяти людской, издал безумные нюрнбергские распоряжения, и муж мне прислал развод быстрее, чем на нем высохли чернила… – Анна, сама не зная зачем, спросила:

– Ваш первый муж жив… – голубые глаза госпожи Фридлендер подернулись холодком:

– Он продвинулся по служебной лестнице у наци, – пожилая женщина помолчала, – работал в имперском трибунале у Фрейслера… – она отставила пустую чашку:

– Он отсидел пару лет после войны и вернулся в боннское министерство юстиции, как и почти все его коллеги нацистских времен…

В глубине квартиры скрипнула дверь, госпожа Фридлендер поднялась:

– Гидеон освободился, – она кивнула на кабинет, – проходите, я заварю еще кофе.

Редакционный зал газеты «Йедиот Ахронот» выходил на окраину тель-авивской свалки. Здание серого бетона смотрело в сторону окружной дороги. Кондиционерами снабдили только кабинет главного редактора. В распахнутые окна вливался вечерний жар, ревели грузовики мусорщиков.

Худощавый парень, задрав ноги на стол, просматривал телетайпную ленту новостей. Он шумно всосал нагревшийся в картонном пакете шоко:

– Студенты и молодежь Западного Берлина протестуют против визита шаха Ирана, – провозгласил юноша, – в ходе стычек с полицией убит один митингующий… – журналист за столом напротив, постарше, отозвался:

– Отлично. Пиши, – он на мгновение задумался, – берлинские наци умыли руки в крови невинной жертвы, – у него был сильный английский акцент.

Парень осторожно сказал:

– Здесь нигде не упоминается о наци… – его коллега отмахнулся:

– Тамошняя полиция кишит наци, а публика любит читать о нацистах. В ходе процесса Эйхмана тиражи газет взлетели к небесам.

Он взял у юноши телетайпную ленту:

– Ерунда, ерунда, чепуха… – он велел:

– Поставим петитом сообщение о награждении четы Майер-Авербах норвежскими орденами. Публика их любит, но надо беречь место для военных репортажей, – юноша помялся:

– Почему вы считаете, что начнется война, господин Захав, – журналист хмыкнул:

– Шломо. Или Солли, на американский манер. Не для того я делал алию, чтобы меня называли по фамилии. Мне хватило… – он ввернул сочное английское ругательство, – на Флит-стрит, интересовавшихся, как звучало мое имя раньше… – парень подался вперед: «И как?».

Захав фыркнул:

– Голденкранц, но моему папаше хватило ума стать Голдом. Жаль, ему не хватило денег послать меня в приличную школу, одну из тех, где учились зазнайки из больших газет. Однако я не жалуюсь, Daily Mail достойное издание, пусть редакция и славилась антисемитизмом. Что касается войны, – он пыхнул дешевой сигарой, – во-первых правительство национального единства просто так не формируют, а мы с ним живем третий день, а во-вторых, – он указал за окно, – любой таксист тебе расскажет, что наши ребята в летных частях тренируются в коротких миссиях. За день они четыре-пять раз поднимаются в небо, то есть парни готовятся к ковровым бомбардировкам… – юноша открыл рот. Захав добавил:

– Я успел поскакать по Нормандии военным корреспондентом, совсем юнцом, в твоих годах. В-третьих, – он загнул испачканный лентой от пишущей машинки палец, – четыре дня назад Иордания и Египет подписали договор о совместных военных действиях…

Захав порылся на заваленном папками столе:

– Где-то была вырезка из New York Times… – разбросав бумаги, журналист нацепил очки, – английский у тебя неплохой, слушай в оригинале, для практики:

– Если армия Насера и другие армии арабских стран поведут войну без поддержки Советского Союза, они не устоят против устрашающей огненной колесницы, армии Государства Израиль… – юноша приосанился:

– Хорошее какое выражение, огненная колесница… – он потянулся за блокнотом.

Захав закатил глаза:

– Это из Танаха. Когда они шли дорогой и разговаривали, вдруг явилась колесница огненная и кони огненные и разлучили их и понесся Элияху в вихре на небо… – юноша ухмыльнулся:

– У меня всегда были плохие оценки по Танаху… – он кинул пустой пакет в переполненное мусорное ведро:

– Но если Советский Союз вмешается в войну на стороне арабов… – Захав наставительно заметил:

– Если бы имелось хоть малейшее подозрение на такое развитие событий, то наш начальник, – он кивнул на дверь с табличкой «Главный редактор», – господин Розенблюм, то есть Варди, не отбыл в Нью-Йорк на якобы сессию ООН, а вернее, за покупками… – Захав ткнул сигарой в испещренное черными следами блюдце, – значит, нас ждет маленькая победоносная война…

Парень опять взялся за ручку. Захав любезно сказал:

– Письмо госсекретаря США Хея тогдашнему президенту Рузвельту…

Парень пробормотал:

– Франклину Делано… – Захав шумно вздохнул:

– Теодору. Он не отец Франклина Делано и даже не его брат. Кузен, очень дальний. Письмо конца прошлого века, речь шла об испано-американской войне, однако Хей повторяет выражение вице-президента США Вулфа, – парень обрадовался:

– Его я помню. Создатель индейских резерваций и доктрины невмешательства США в дела европейских стран… – Захав кивнул:

– Именно. По истории оценки у тебя, видимо, были лучше, – юноша весело отозвался: «Ненамного».

Захав зевнул:

– Пиши о наци в Берлине, то есть о полицейских. Я где-то видел вчерашний телетайп о переговорах иранского шаха с Западной Германией… – пошарив по столу, он выудил коричневый конверт без марок:

– Это еще что такое… – юноша покраснел:

– Когда вы выходили за сигаретами и шоко, появился какой-то парень. Он спросил главного редактора, я объяснил, что господин Розенблюм за границей, а вы его замещаете. Он оставил пакет и ушел… – Захав требовательно поинтересовался:

– Что за парень, наш… – юноша кивнул:

– Израильтянин. Лет сорока, хорошо одет, виски седые. Он смахивал на Элвиса Пресли, одеколон у него дорогой.

Захав надорвал конверт пожелтевшим от табака ногтем:

– Элвис Пресли проводит медовый месяц в Израиле, – месяц назад газеты сообщили о свадьбе певца, – и приносит свои интимные снимки, – зашуршав какими-то фотографиями, Захав нащупал на столе сигареты:

– Бросай полицейских, – распорядился он, – нам нужен настоящий наци. Свари мне кофе и дуй в картотеку. Через полчаса положи мне на стол полную справку о некоем обергруппенфюрере Максимилиане фон Рабе, – Захав повторил по складам:

– Фон Рабе. Поворачивайся, – он усмехнулся, – Элвис Пресли доставил сюда настоящую бомбу.

Забрав Анну и Михаэля у Кирии, неприметная машина с затемненными стеклами неожиданным образом направилась на север. В телефонных звонках дочь не говорила, на какой базе проходит ее подготовка, но Анна считала, что их повезут в Негев:

– Получается, что нет, – она покосилась на невозмутимое лицо мужа, – однако нам все равно не скажут, что это за место и куда поедет Джеки, как не скажут, что со дня на день начнется война… – в машине работало армейское радио:

– Если хотите, я выключу, – предложил водитель, вежливый парень в штатском, – вы, наверное, устали от вещания, доктор Леви… – мальчик, как выражалась ее свекровь, был хорошего воспитания:

– Акцента у него нет, – Анна прислушалась, – наверное, его родители из Европы… – армейское радио передавало программу по заявкам солдат и офицеров.

Михаэль покуривал в приспущенное окно. Муж едва обменялся с Анной парой слов. Она незаметно изучала холеное, загорелое лицо, благородную, как говорила мадам Симона, седину на висках. Михаэль носил отлично сшитый костюм и золотую булавку для галстука:

– Он всегда при параде, – поняла Анна, – он ссылается на требования работы, но даже в кибуце он выглядит, как голливудская звезда на отдыхе… – она видела взгляды, бросаемые женщинами в сторону мужа.

Выслушав ее, адвокат Бен-Дрор вздохнул:

– Доктор Леви… – она подалась вперед:

– Анна, пожалуйста, господин адвокат…

Предложив ей сигареты, он попросил разрешения закурить. В углу кабинета стоял автомат. Перехватив ее взгляд, адвокат заметил:

– Резервистов перевели на режим повышенной боевой готовности. Я служил в бригаде парашютистов, воевал на Синае… – адвокат помолчал:

– Надеюсь, что нынешняя… – он поискал слово, – обстановка не затянется. Я скоро женюсь, как и ваш приемный сын, – Анна рассказала ему о будущей хупе Эмиля, – но только после осенних праздников, – он щелкнул зажигалкой перед ее сигаретой, – моя невеста сейчас стажируется в Америке, в конторе адвоката Кэтрин Бромли… – Анна кивнула: «Я о ней слышала». Адвокат улыбнулся:

– Ализа тоже специалист по трудовым спорам. Мы с ней встретились в коридоре суда, на работе, можно сказать. Не называйте меня господином, – добавил он, – просто Гидеон. Возвращаясь к предмету нашего разговора, Анна, – он покрутил пальцами, – даже раввинский суд не может заставить вашего мужа согласиться на развод. Бейт-дин может посадить его в тюрьму или бить палками, как советовали мудрецы, – он коротко усмехнулся, – однако я знаю женщин, десятилетиями ожидающих подписи мужа под разводным письмом. Если, например, муж сходит с ума и становится неизлечимым инвалидом, женщина оказывается прикованной к нему на веки вечные… – Анна нахмурилась:

– Но если такое происходит с женой, муж может собрать подписи ста раввинов и вступить в новый брак… – адвокат кивнул:

– Верно. Но для жены такой путь законом не предусмотрен. Анна, – он зорко посмотрел на нее, – если вы хотите, чтобы я вел ваше дело о разводе, советую не утаивать всех обстоятельств происходящего… – при муже Анна избегала касаться своего живота:

– Наша девочка не будет незаконнорожденной, – твердо сказала себе она, – Гидеон прав, у Михаэля нет возможности от нее отказаться. Он не докажет, что у нас не было никаких отношений, это мое слово против его слова… – адвокат потер подбородок:

– Для развода по причине прелюбодеяния жены, – спокойно сказал он, – раввинскому суду требуются четкие и неопровержимые показания двух соблюдающих мужчин, чего в вашем случае ожидать не стоит… – он чиркнул галочку на листе, – это хорошие новости. Плохие состоят в том, Анна, что у вас пока нет ни одной причины подать на развод, – он помолчал, – на который ваш муж все равно может не согласиться. Он не пьет, не поднимает на вас руку, приносит деньги в дом… – Анна покраснела:

– У нас почти десять лет не было близких отношений… – Гидеон согласился:

– Хорошая причина, веская. Отказ в исполнении супружеских обязанностей. Но, как я заметил ранее, это ваше слово против его слова, Анна. Тем более, – он повел рукой, – учитывая ваше нынешнее положение… – Анна ткнула сигаретой в пепельницу:

– Если у него есть подружка, раввины на такое наплюют, мужчинам разрешено иметь связи на стороне… – Гидеон хмыкнул:

– Да, но только в случае подружки… – Анна непонимающе взглянула на него. Адвокат поднял бровь:

– Но не в случае друга, Анна. Если мы предъявим суду доказательства его связи с мужчиной, – Анна фыркнула, – раввины переместятся на вашу сторону, они такое ненавидят. Это прямое нарушение заповедей Торы… – Гидеон недовольно добавил:

– Как и прелюбодеяние, но в случае последнего мужчины получили карт-бланш… – Анна помотала головой:

– Такого не может быть, Гидеон. Михаэль не из подобных мужчин… – адвокат отозвался:

– Вы удивитесь, Анна, но зачастую именно так и случается. Я против, – он поморщился, – криминализации личной жизни человека, но пристрастия вашего мужа окажутся нам только на руку… – от Михаэля пахло дорогим одеколоном:

– Придется пойти на шантаж, – вспомнила Анна, – либо он дает мне разводное письмо, либо я предъявляю раввинату необходимые доказательства и нас все равно разводят. Если он не согласится с решением, то раввинат наложит запрет на его выезд за границу… – Гидеон помахал линейкой:

– Подпишет, как миленький. Он не захочет скандала, Анна, на кону стоит его карьера… – Анна все равно не верила в слова адвоката. Михаэль выглядел моделью с обложки журнала:

– Если мы ошибаемся, – она заставляла себя смотреть вперед, – то я могу навсегда остаться прикованной к нему. Господи, пусть он не упрямится и даст мне развод… – Михаэль Леви тоже думал о разводе:

– Если я получу европейский пост, – он слышал соответствующие намеки начальства, – придется тащить за собой Анну. За границу не пускают без жен, это считается нарушением правил безопасности. Главное, чтобы она не подала на развод сама, тогда я буду обязан сообщить обо всем начальству. Но у нее нет ни одной причины, с которой можно пойти в суд…

В Тель-Авиве Михаэль вел себя осторожно, не посещая бары известного толка. Ему хватало поездок в Рамаллу:

– Но это не ради денег, деньги у меня есть, – он откинулся на сиденье, – как не ради денег я принес в газету снимки блокнота профессора Судакова… – он выбрал «Йедиот Ахронот» потому, что профессор предпочитал печататься в сопернике газеты, «Маариве», где сидел левый журналист Томми Лапид, приятель профессора Судакова:

– Он выбросил бы материал в корзину, – Михаэль скрыл улыбку, – а в «Йедиот Ахронот» его напечатают. Розенблюм подписывал с Авраамом Декларацию Независимости, но Розенблюма нет в стране… – Михаэль не ожидал, что завтра Израиль узнает об истинном отце Фриды Судаковой:

– Нет, все случится после войны, – машина замедлила ход, – в министерстве только о ней и говорят. Но сражения займут не больше недели. Потом газете понадобится сенсация… – он скрыл улыбку, – в общем, на хупу Эмиля нам рассчитывать не стоит… – он не сомневался, что приемный сын бросит Фриду:

– Его мать выжила в Аушвице. Эмиль побрезгует коснуться дочери нацистского преступника… – серое железо ворот распахнулось. Водитель обернулся: «Приехали».

На десерт подали крем-карамель. Мадам Симона одобрительно сказала:

– Словно в хорошем ресторане, милая, – она подмигнула внучке, – до войны мы обедали в Aux Charpentiers, на Левом Берегу. Тебя здесь все время так кормят?

Обед сервировали на фарфоре, с накрахмаленными полотняными салфетками и столовым серебром. Джеки могла объяснить, что она сама приготовила и вишисуаз, и петуха в вине и пресловутый крем-карамель. Заметив предостерегающий взгляд месье Поля, девушка прикусила язык.

В прошлой жизни, как о ней думала Джеки, она обедала в столовой Кирии, питой с фалафелем и неряшливым израильским салатом:

– Джеки больше нет, – девушка, как выражался месье Поль, держала спину, – есть Жаклин-Мари Лефевр, уроженка Страсбурга, – город выбрали по рекомендации лингвистов, из-за акцента Джеки, – девятнадцати лет от роду… – возраст ей оставили свой, – воспитанная в буржуазной семье, однако отринувшая оковы класса угнетателей…

Жаклин-Мари получила на руки студенческий билет Сорбонны:

– Все подлинное, – заметил месье Поль, – ты изучаешь философию. Ты серьезная девушка… – щипцы для завивки волос у Джеки изъяли, – не пользуешься косметикой… – месье Поль окинул ее оценивающим взглядом, – но тебе она и не нужна…

Жаклин-Мари проводила каникулы на курсах итальянского языка в Риме. Месье Поль показал ей вырезки из светских журналов:

– Наша цель, – сказал он коротко, – синьор Микеле Ферелли, плейбой, если пользоваться американским выражением, сын богатого адвоката, приближенного к Ватикану. Вроде бы все в порядке… – он повертел снимок парня на скутере, – Микеле носит тесные джинсы, мокасины на босу ногу, водит спортивную машину и отдыхает на семейной вилле в Остии, но у нашего друга есть и оборотная сторона жизни… – Джеки услышала о группе молодежи, возглавляемой Ферелли:

– Красные волки, – месье Поль пощелкал пальцами, – мы недавно, через третьи руки, узнали, что парни приняли такое название. Они пропадают из Рима на все лето, но мы подозреваем, где они обретаются…

Группа Ферелли поддерживала связи с новой Организацией Освобождения Палестины:

– Микеле сейчас торчит в тренировочном лагере боевиков, – месье Поль расхаживал по кабинету, как он называл комнату, где проходила работа, – также он каждый месяц получает из Швейцарии крупную сумму денег, но отправитель средств пока остается неизвестным… – парень на скутере напомнил Джеки голливудского актера:

– Внешность обманчива, – провозгласил месье Поль, – Микеле образованный юноша. Он знает несколько языков, читает латинских авторов в оригинале, интересуется философией. Постоянной подружки у него нет, Волки не пускают к себе девушек… – месье Поль наклонился над ее стулом:

– Ты станешь первой, мадемуазель Лефевр, – ласково сказал он, – это серьезная задача, но я уверен, что ты не подведешь… – Джеки, как весело говорил ее наставник, за год прошла первый курс Сорбонны:

– И школу домоводства, – добавил он, – ты не засушенный философией синий чулок, ты получила хорошее буржуазное воспитание… – в кибуце Джеки подходила к большим плитам, вотчине бабушки, только на кухонном дежурстве:

– Здесь меня учил повар, – за обедом они говорили о службе Яакова в армии и о скорой свадьбе Эмиля, – тоже сотрудник Моссада…

Вилла, где поселили Джеки, стояла на берегу моря. Пляж огородили стенами серого железа, плавать Джеки разрешали до буйков:

– Двадцать пять метров, как в бассейне, – заметил месье Поль прошлым летом, – зимой тоже купайся. Жаклин-Мари спортивная девушка, она ездит на велосипеде, – с ним Джеки управлялась хорошо, – играет в теннис, – в теннисе ее наставлял месье Поль, – с твоим знанием писаний Маркса и твоей грудью, синьор Ферелли тебя не пропустит…

Глаза Джеки набухли слезами:

– Фрида пойдет под хупу с любимым человеком, – девушке стало жалко себя, – а я должна спать с Ферелли, потому, что Израилю надо знать о его планах и намерениях его палестинских дружков… – Джеки напомнила себе, что таков ее долг.

Приехавший на виллу врач несколько раз беседовал с девушкой:

– Ты ответственно относишься к этой стороне жизни, – сказал ей месье Поль, – и не раздвигаешь ноги перед каждым встречным. Синьор Ферелли оценит такой подход к делу. По слухам, он считает пустышек… – на скутере за Микеле сидела хорошенькая девица, – пригодными только для постели. Ты, Жаклин, станешь не очередной куклой, а соратником Микеле. К тому же, у тебя отлично выходит крем-карамель…

Обычно Жаклин ужинала в компании месье Поля. Девушка однажды спросила наставника:

– Вы выросли в Европе? Я слышу по вашему разговору. Вы столько знаете, – он обвела рукой стол, – о правилах этикета, о манерах… – Джеки замялась, – израильские парни считают верхом ухаживания мороженое на набережной… – повадки месье Поля напоминали ей о романах, прочитанных девочкой:

– Бабушке нравилось, что я выбираю такие книги, – вспомнила Джеки, – она говорила, что я расту настоящей девочкой, а не сорванцом вроде Фриды… – месье Поль сухо отозвался:

– Знаю. Хватит обо мне, вернемся к мадемуазель Жаклин…

Шауль мог сказать Малышке, что его отца, французского аристократа, бойца Сопротивления, расстреляли в сорок втором году. Его мать, крестившуюся девушкой, отправили с эшелоном парижских евреев на восток. Он мог сказать, что их со старшим братом вывез из Парижа дед, истовый католик и монархист, до войны разорвавший отношения с сыном:

– Дедушка считал папу опасным левым, – вздохнул месье Поль, – но, когда речь зашла о жизни и смерти, он забыл о разногласиях… – мальчиков прятали в деревнях, передавая из семьи в семью:

– Я могу ей сказать, что после смерти деда, в сорок третьем году, мы с Эдуаром пешком пошли в вишистскую зону, – месье Поль молчал, – мне было десять, а ему тринадцать. Он запрещал мне воровать, говорил, что я ребенок, но я все равно увязывался за ним…

Старшего брата, укравшего в лавке провизию, немцы расстреляли на глазах у Поля:

– Дальше я шел сам, – он нарочито спокойно закурил, – шел по ночам, а днем прятался…

В Марселе Поль прибился к стайке еврейских детей, скрывавшихся в подвалах:

– Где мы и дотянули до сорок пятого года, а после победы на юге Франции появились посланцы из Израиля, тогда еще Палестины… – нелегально пробравшись в страну, Шауль начал воевать в отрядах Хаганы подростком:

– Но свою родословную я помню со времен Шарлеманя, – усмехнулся он, – и помню, как управляться со столовым серебром… – он заставлял подопечную расхаживать по вилле со стопкой книг на голове:

– У тебя должна быть безукоризненная осанка, – говорил он девушке, – Жаклин в детстве, наверняка, занималась балетом… – Анна смотрела на дочь:

– Она изменилась, – поняла женщина, – повзрослела. Господи, только бы с ней не случилось ничего плохого, – месье Поль добродушно заметил:

– Мы будем сообщать вам, как обстоят дела у Джеки. Ваша дочь выполняет очень важную миссию, однако я уверен, что она справится… – бабушка изящно отпила кофе:

– Справится, разумеется, – уверенно сказала мадам Симона, – а вы, молодой человек, – она потрепала месье Поля по плечу, – приезжайте к ней на свадьбу, – месье Поль серьезно отозвался:

– Спасибо за приглашение, не премину воспользоваться, – мадам Симона прижала к себе внучку:

– Мы с твоей матерью еще поведем тебя под хупу. Все будет хорошо, Жаклин… – Джеки хлюпнула носом: «Спасибо, бабушка».