Читать книгу Вельяминовы. За горизонт. Книга вторая. Том четвертый - Нелли Шульман - Страница 8

Размеренно тикали часы на стене госпитальной палаты. Окна прикрыли жалюзи. В полутьме чернели свежие синяки на ее лице, светились бинты перевязанной головы. Жена спала после операции.

Михаэлю объяснили, что конвой военных грузовиков вез раненых из Иерусалима в Тель-Авив:

– Тамошние госпитали переполнены, – сказала усталая женщина в белом халате, со смутно знакомым ему лицом, – парней доставляют к нам. Анне повезло, – теперь Михаэль вспомнил подругу жены, – колонну сопровождали врачи, а я вчера дежурила. И сегодня тоже буду, – под глазами женщины залегли тени, – учитывая ситуацию на фронтах…

Западный берег реки Иордан перешел в руки Израиля, но в утренней сводке говорилось о боях на Синае:

– На Голанах мы пойдем вперед, – решил Михаэль, – генерал Даян не собирается топтаться на месте. Но падения Дамаска ждать не стоит, мы подпишем соглашение о прекращении огня… – врач добавила:

– Анну отправили на стол… – она повертела ручку, – но ничего опасного нет. Сотрясение мозга, перелом ребер и ноги и, к сожалению, она потеряла ребенка… – лицо Михаэля дрогнуло:

– Мы ждали это дитя, – тихо сказал он, – но семья еще ничего не знала… – врач кивнула:

– Может быть, и не стоит им говорить… – официально считалось, что Анна выскочила на шоссе, как выразилась доктор, в расстроенных чувствах:

– Сейчас у всех напряжены нервы, – заметила врач, – она не расслышала, о ком идет речь. Она подумала, что несчастье случилось с вашим старшим сыном, Эмилем…

Эмиль с мадам Симоной сидели в коридоре госпиталя Ихилов. Лейтенанта на один день отпустили с авиабазы:

– Яакова привезут сегодня вечером, – Михаэль прошелся по палате, – а Джеки ничего не сообщить. Но и сообщать не надо, Анна скоро оправится…

Он, разумеется, не собирался ничего рассказывать семье:

– Только я решаю, что им надо знать, а чего не надо, – утренние газеты вышли с траурными рамками на первой странице, – на похороны она не пойдет, она будет в больнице…

Профессора Судакова хоронили на военном кладбище на горе Герцля, с полными государственными почестями, в присутствии кабинета министров:

– Бен-Гурион приедет из кибуца, – хмыкнул Михаэль, – ладно, надо ей объяснить раз и навсегда, кто в доме хозяин.

Ресницы Анны дрогнули, она слабо застонала. Михаэль наклонился над изголовьем кровати. От Анны пахло лекарствами, он уловил веяние металлического аромата крови:

– Моргни, если ты меня слышишь, – велел он, – потом я пущу к тебе Эмиля и мадам Симону, а Яакова скоро привезут… – ресницы приподнялись:

– Ты выбежала на шоссе, потому что не поняла, о ком говорил Рабин, – спокойно сказал Михаэль, – ты решила, что речь идет об Эмиле. Моргни… – она подчинилась, – никакого ребенка ты не ждала. И больше не ждешь, у тебя случился выкидыш… – прибавил он с удовольствием, – моргни… – ресницы приподнялись, по синяку на щеке потекла слеза:

– Далее, – невозмутимо продолжил он, – ты будешь вести себя достойно, как подобает жене. Ты поедешь со мной за границу, если мне предложат такой пост. В Израиле ты не останешься. Моргни!

Рука жены, лежавшая поверх одеяла, попыталась сжаться в кулак. Михаэль нежно взял ее пальцы:

– Моргни, – он аккуратно вывернул жене запястье, – или ты не слышала, что я сказал… – ресницы опустились, ее лицо было мокрым от слез.

Михаэль осторожно взялся за салфетку:

– Молодец, – он привел в порядок жену, – и не вздумай подавать на развод. Но ты и не сможешь, у тебя нет никаких причин идти в раввинский суд… – пересохшие губы зашевелились.

Михаэль прислушался:

– Я с тобой не разведусь, – добродушно отозвался он, – зачем мне такое? Я тебя люблю, Анна и всегда буду любить. Твоя, – он поискал слово, – твое неблагодарное поведение осталось в прошлом, я не собираюсь напоминать тебе о случившемся, – у двери он добавил, – сейчас придут Эмиль и мадам Симона. Ты помнишь, что произошло на шоссе, помнишь, что я тебе сказал…

Горло жены дернулось, он услышал птичий клекот: «Помню».

– И помни дальше, не забывай… – не оглянувшись на жену, Михаэль вышел в коридор.

Пасынок, устроившись рядом с мадам Симоной, пил какао из термоса. На свободном стуле теща разложила сверток с бутербродами. Из бумажного пакета упоительно пахло свежей выпечкой. Михаэль почти пожалел, что тещу нельзя взять за границу:

– Ничего, пусть заботится о парнях здесь. Война закончится, они будут приезжать в кибуц на шабаты…

Мадам Симона, разумеется, не могла появиться в госпитале с пустыми руками:

– Анна приходит в себя, – Михаэль утащил из пакета круассан, – но такого ей пока нельзя… – теща похлопала по матерчатой авоське:

– Для нее есть лимонад и фрукты. Поешь, милый, выпей кофе, – она сунула Михаэлю второй термос, – ты волновался, на тебе лица нет… – Михаэль потрепал пасынка по кудрявым волосам:

– Насчет Фриды ты правильно сделал, – кофе мадам Симона варила по-парижски крепким, – ты еврейский парень, твои дети должны быть евреями, а не мамзерами… – мадам Симона согласилась:

– Хорошо, что все вовремя выплыло наружу. Нам не нужны незаконнорожденные в семье… – пасынок пробурчал:

– Как подумаю, что она меня семь лет водила за нос, папа… – Михаэль примиряюще отозвался:

– Теперь ты все знаешь и ваши дороги больше никогда не пересекутся. Ты получишь новое офицерское звание, встретишь любимую девушку… Верно я говорю, мадам Симона…

Теща передала ему бутерброд: «Ты всегда все верно говоришь, милый».

Майору Кардозо потребовалась всего пара часов, чтобы отыскать сестру.

Звонок от Рабина застал его в обшарпанном кабинете бетонного дома на улице имени создателя языка эсперанто. Иосиф только что закончил разговаривать с Афинами. Джонатан, как он даже про себя называл нового спутника Хайди, согласно инструкции, связывался с Израилем с городского почтамта:

– Не зря он полгода проторчал на юге США, – ухмыльнулся Иосиф, – его акцентом можно подслащать мятный джулеп… – Джонатан разговаривал со ленивой развальцей:

– Британского аристократа больше нет, – Иосиф повертел линейку, – есть сознательный отказник, сжегший на призывном участке флаг США… – поступок американца подтверждала имеющаяся в его багаже захудалая газетенка с соответствующей заметкой, – загремев на месяц в тюрьму, он решил смыться подальше от Америки. Парень левый, он поддерживает борьбу палестинцев за свои права. У него за плечами несколько лет колледжа, откуда его выгнали за коммунистическую пропаганду… – кузен Аарон Горовиц был в курсе дела:

– Со мной Джонатану не поездить, – сказал он на трехстороннем телефонном совещании, – он не еврей. Но синагога, где я официально числюсь помощником раввина, располагается в Джексоне, Миссисипи… – с вашингтонской линии донеслось фырканье, – где я снимаю квартиру. Пусть Джонатан отправляется сюда, работу он найдет… – Иосиф поинтересовался:

– Это подходящее место, мистер Фелт…

Знакомый голос заместителя Гувера сочно посоветовал:

– Пусть наш друг Джонатан учит «Дикси», мистер Фельдшер… – Фелт помолчал:

– И не советую вам больше ввязываться в серые делишки на американской территории, господа. Данная операция, вернее, ее подготовка, согласована лично с президентом. Вы должны понимать, что мы пошли на исключительные меры… – они с кузеном одновременно ответили: «Понимаем».

Исключительными мерами были подлинные американские паспорта Джонатана и Халиды, вернее, Хайди Ахдиб. По легенде, погибшие приемные родители девушки, американцы палестинского происхождения, жили в Патерсоне, в штате Нью-Джерси:

– Маленькая Рамалла, – Иосиф отыскал на столе папку с донесениями с западного берега реки Иордан, – где издавна обосновались американские арабы. Интересно, что происходит в Рамалле большой…

От агентов, палестинских христиан, они знали, что особняк, разрушенный в рейде сорок восьмого года, восстановили:

– Дядя Джон и его парни сожгли строение, – вспомнил Иосиф, – а сейчас оно опять сгорело… – хозяина особняка, некоего Юсуф-шейха, по слухам, связанного с Организацией Освобождения Палестины, парашютисты поторопились пристрелить:

– Очень зря, – задумчиво сказал Иосиф, – мерзавец ухитрился бежать с нашей территории при транспортировке. Я бы поговорил с ним по душам, выбил бы признание о его сообщниках в Израиле. Тоже, наверняка, арабы, еврей не станет помогать палестинцу…

По тому же донесению выходило, что сын Юсуф-шейха, Мухаммад, бесследно пропал.

Иосиф захлопнул папку:

– Еще один волчонок, точащий на нас зубы… – парню было четырнадцать лет, – не удивлюсь, если года через два его арестуют на западном берегу… – весь район, как и Голаны, где армии предстояло продвинуться на север, переходил под военный контроль Израиля:

– Палестинцы снова подадутся в Иорданию, – понял Иосиф, – дети, родившиеся в лагерях беженцев после сорок восьмого года, выросли и воюют с нами, но у них появятся собственные дети, тоже в лагерях… – он помнил слова отчима о замкнутом круге ненависти:

– Папа утверждал, что с палестинцами надо разговаривать, иначе мы никогда не разорвем этот круг, – Иосиф разозлился, – какие разговоры? Палестинцев никогда не существовало, их придумала арабская пропаганда, когда речь зашла о создании Израиля. Незачем говорить с теми, кого нет. Есть иорданцы и сирийцы, однако они пойдут ни на какие уступки. Они спят и видят, как столкнуть нас в море и захватить нашу землю. Арабы понимают только язык оружия…

Джонатан сказал ему, что встретился с землячкой, как он называл Хайди:

– Все идет по плану, – добавил он, – завтра мы летим в Дамаск, – Гладиатор ухитрился открыть на тамошнем почтамте абонентский ящик, – мы отправим ему открытку, а сами навестим консульство США… – будущий спектакль в консульстве, как весело подумал Иосиф, был достоин по меньшей мере «Оскара». Он пожалел, что не сможет увидеть сирийские газеты:

– Остальное, как говорится, в руках Бога… – Иосиф надеялся, что кузен и Малышка преуспеют в своей миссии, – ладно, надо выпить кофе и послушать новости…

Вместо новостей ему пришлось слушать Рабина, позвонившего из кибуца Кирьят Анавим. Узнав о гибели отчима, Иосиф только стиснул край канцелярского стола:

– Я буду плакать позже, – пообещал себе майор Кардозо, – когда начнется шива… – шиву формально должны были сидеть Фрида и Моше, но Иосифу было наплевать на требования религии:

– Шмуэлю тоже наплевать, – он наудачу набрал номер ватиканского представительства в Асунсьоне, – только бы он не уехал в джунгли, пожалуйста… – брат оказался в столице:

– Через час я буду в аэропорте, – коротко сказал ему Шмуэль, – когда… – он запнулся, – когда похороны… – Иосиф помолчал:

– Утром в пятницу, на горе Герцля. В Иерусалиме обо всем позаботятся, подготовят, – он не мог назвать отчима телом, – церемонию, а мне надо найти Фриду… – он попросил Рабина пока не бросать Моше:

– Я бы оставил его в кибуце, но Анна попала под машину, – об этом ему тоже сказал начальник штаба, – а мальчику сейчас нельзя быть одному… – Рабин пообещал оставить Моше в своем джипе:

– В кибуце ему сделали успокоительный укол, он поспит на заднем сиденье. Найди Фриду, – велел Рабин, – и приезжайте в Иерусалим… – Шмуэль успел позвонить Иосиф у из аэропорта:

– Через два часа я отправляюсь в Мадрид, – сказал брат, – если все пройдет без задержек, то в ночь на пятницу я приземлюсь в Лоде… – почти одновременно со Шмуэлем в Израиль прилетали тетя Марта с Волком, дядя Джон и доктор Гольдберг:

– Старики проводят папу в последний путь, – Иосиф стоял перед хлипкой дверью квартирки, где, судя по всему, спала Фрида, – соберись, Фельдшер, ты теперь старший в семье… – услышав, что сестра не появлялась в Кирьят Анавим, Иосиф задумался:

– У них с Эмилем должно быть пристанище в Тель-Авиве… – он не хотел тревожить вызванного в госпиталь Ихилов Эмиля, – наверняка, они пользуются чей-то квартиркой… – ему достаточно было сделать звонок на базу Эмиля. Приятель лейтенанта по эскадрилье выдал ему искомый адрес:

– Фрида не знает, что папа погиб, – понял Иосиф, – сейчас семь утра… – он не сомкнул глаз этой ночью, – она еще не выходила на улицу… – он еще раз постучал:

– Фрида, это я, Иосиф, открой… – щелкнул замок, на него пахнуло духом табака и спиртного. Лицо сестры опухло, рыжие волосы были всклокочены. У двери валялась скомканная «Йедиот Ахронот» с траурной рамкой на первой странице:

– Она все видела, – Иосиф шагнул через порог, – бедная девочка. Но она давно начала пить, что-то случилось…

Фрида носила помятую футболку, босые ступни девушки испачкал пепел:

– Ты знал, – она отступила назад, – знал, что я мамзер… – Иосиф не успел отклониться. Фрида бросилась на него, колотя руками по лицу, царапая его щеки:

– Ты знал, – сестра брызгала слюной, – знал и ничего не сказал мне. И папа не сказал, – прорыдала она, – а теперь его больше нет… – схватив девушку в охапку, Иосиф встряхнул ее:

– Я ничего не знал, – спокойно сказал майор Кардозо, – ты пойдешь в душ, я сварю кофе, и ты расскажешь все с самого начала.

За стеной прокуренного кабинета шумели офсетные машины. Типография «Йедиот Ахронот» располагалась в подвале редакционного здания. Кондиционеров здесь не ставили, печатники расхаживали в пропотевших комбинезонах.

Под мышками расстегнутой рубашки Шломо Захава тоже расплывались пятна пота. Зажав в зубах сигарету, нацепив очки, он рассматривал разложенные на макете газетного листа черно-белые фотографии.

Пятничный номер «Йедиот Ахронот», с военными сводками, новостями из Нью-Йорка с заседания Совета Безопасности ООН, с голливудскими сплетнями и снимками актрис, ушел в машины:

– Весь, кроме первого листа, – пробормотал Захав, – у нас осталось четверть часа…

Через пятнадцать минут они должны были выбрать завтрашнее лицо газеты, по выражению Захава. В субботу пресса в Израиле замолкала, пятничные номера печатались особенно пухлыми:

– На западе это воскресные издания, – усмехнулся журналист, – для первой страницы они тоже оставляют сенсации, вроде нашей сегодняшней…

На углу стола притулился второй вариант, с фотографией покойного профессора Судакова и статьей о жизни солдата Израиля, как напыщенно назвали погибшего в некрологах. Голд пристально рассматривал копии снимков из Яд-ва-Шема. Обергруппенфюрер Максимилиан фон Рабе в годы войны избегал объективов фотографов:

– И очень зря, – хмыкнул Захав, – внешность у него привлекательная, а у его подружки тем более… – со снимками Ционы Судаковой затруднений не возникло:

– О ней мы, то есть вы, писали в мандатные времена, – заметил Захав молодому журналисту, Эйтану, – в архиве есть ее фото в концертном платье… – он полюбовался снимком:

– Понятно, почему нацист на нее клюнул. Отличные формы, чего нельзя пока сказать об их дочери… – снимки Фриды они нашли, воспользовавшись связями Эйтана. Захав не хотел посылать парня в Кирьят Анавим или Еврейский Университет. Старший журналист наставительно сказал:

– Твой интерес к ее внешности может вызвать подозрения. Она служит в военной разведке, то есть служила, – об этом упоминал в заявлении покойный профессор, – где служил и ты, – Эйтан демобилизовался несколько лет назад, – позвони приятелям, порой носом, – Эйтан принес две любительские фотографии Фриды Судаковой:

– Плоская, как доска, – пробормотал Захав, – и сутулится, что понятно с ее ростом, – девушку сняли с бутылкой пива на пляже, – но, по крайней мере, она носит бикини…

Эйтан недоуменно спросил: «При чем здесь бикини?». Старший коллега поднял палец:

– Секс продается лучше всего. Нацисты тоже пользуются популярностью. У нас в руках, мой дорогой, – он махнул на макет, – золотое дно для газеты…

Захав, наконец, выбрал фото тогда еще штандартенфюрера фон Рабе. Судя по формату, снимок был официальным:

– Настоящий ариец, – журналист оттопырил губу, – с Ционой они смотрятся, словно актерская пара…

О судьбе матери Фриды в статье говорилось кратко. После обретения Израилем независимости Циона Судакова уехала из страны, выйдя замуж за дальнего родственника, герцога Экзетера. Женщина скончалась от воспаления легких в Британии, в пятьдесят шестом году. Шломо не поленился позвонить лондонским знакомцам:

– Дело темное, – задумчиво сказал он Эйтану, – ребята на Флит-стрит жмутся. Судя по всему, его светлость герцог непростой человек… – приятели Захава переводили разговор на израильские новости, – но мне все же прислали некролог Ционы из архивов больших газет…

В некрологе насчитывалось ровно две строчки. Объявления о браке женщины в Британии не нашли. Кладбище в Банбери располагалось на частной территории, принадлежавшей Экзетерам, куда посторонним хода не было.

Шломо хлопнул ладонью по бумагам:

– Умерла и умерла. Максимилиан интересует нас гораздо больше… – бывший личный помощник Гиммлера, заочно приговоренный в Нюрнберге к смертной казни, после войны бесследно пропал:

– Он сделал пластические операции и развлекается с мулатками в тропиках, – сочно сказал Захав, – как и остальные сбежавшие твари, вроде Бормана и Мюллера, – Эйтан открыл рот. Шломо объяснил:

– Бывший глава гестапо, а Бормана ты вроде знаешь, – парень робко кивнул:

– Но Эйхмана выкрали и привезли в страну, где судили открытым судом…

Захав кинул в рот сигарету:

– Все сюда, – он повысил голос, – Эйтан напал на сенсацию, Эйхмана повесили… – парень покраснел:

– Я к тому, что Моссад может отыскать фон Рабе… – он ткнул пальцем в фото. Захав отхлебнул скверного кофе с растаявшими льдинками:

– Ты боишься, что нацист подаст на нас в суд за статью, – хохотнул старший журналист, – уверяю тебя, у него появятся заботы поважнее. И профессор не подаст, – Шломо указал на второй макет, – он мертв. И вообще никто не подаст, – журналист присел на край стола, – мы публикуем интересный материал, что является нашей работой. Об источнике сведений мы распространяться не обязаны, но даже если нас спросят, – Захав подмигнул Эйтану, – пусть ищут парня, похожего на Элвиса Пресли…

Снимки блокнота профессора Судакова лежали за надежной дверью редакционного сейфа. Эйтан помялся:

– Может быть, отложить публикацию? Завтра похороны профессора, можно сделать репортаж с горы Герцля…

Шломо закатил глаза:

– Похороны, это вовсе не новости. И скорое прекращение огня на войне тоже не новости и разрыв дипломатических отношений с СССР не новости. Это все хроника, информация. Новости, – он ласково коснулся макета, – настоящие новости только здесь. Завтра пятница, весь Израиль выстроится в очередь к газетным ларькам, нам придется допечатывать тираж. Нечего бояться, – он соскочил со стола, – главный редактор из Нью-Йорка велел ставить сенсацию на первую страницу…

Захав, правда, не сказал начальству, в чем именно состоит сенсация. Эйтан все не унимался:

– Но Фрида завтра будет на похоронах отца… – Голд добродушно ответил:

– Заодно она узнает, кто ее настоящий отец. Убьет двух птиц одним камнем, так сказать. Хватит дискуссий, запускаем первый лист…

Шломо вышел на площадку железной лесенки, ведущей в типографский зал: «Ребята, ставим нациста!»