Читать книгу Вельяминовы. За горизонт. Книга вторая. Том четвертый - Нелли Шульман - Страница 9

Отказавшись от завтрака, они попросили принести в гостиную номера-люкс «Царя Давида» пару кофейников с крепким кофе.

Марта, в костюме черного твида, шуршала страницами вчерашней The Times. Никаких других газет в гостинице не нашлось. Портье, вышедший к их лимузину, развел руками:

– Не пробило и шести утра, – похороны назначили на семь, – местную прессу привозят из Тель-Авива обычно к восьми, но, учитывая, что идет война, – он замялся, – возможны задержки…

Оказавшись в номере, герцог кисло заметил:

– Не понимаю, что ты хочешь прочесть в местной прессе, ты не знаешь языка… – Марта простучала каблуками к панорамному окну. Над стенами Старого Города развевались израильские флаги:

– Мне переведут, – женщина щелкнула зажигалкой, – а насчет войны он преувеличил. Завтра Израиль подпишет с Египтом и Сирией соглашение о прекращении огня… – она заметила, как изменилось лицо Джона:

– Джонатан должен был прилететь в Дамаск, – подумала Марта, – Иосиф уверяет, что с израильской стороны ему придали надежного напарника, но мы очень рискуем, – Марта не сомневалась, что Адольф узнает старшего брата:

– Если он обретается в тамошних краях, – сказала она герцогу, – если они столкнутся, то… – Марта не закончила. Джон тяжело вздохнул:

– Я понимаю. Но никак иначе нам к ирландцам не подобраться, а они достают из закромов припрятанное сорок лет назад оружие… – герцог загибал искривленные пальцы, – протестанты организовали подпольные партизанские группы для отстрела католиков, – в мае в Ольстере погибло четыре человека, – католики такого не потерпят…

Отправлять Джонатана в Ирландию или в Рим, к Красным Волкам Ферелли, было опасно:

– Моссад готовит для Ферелли медовую ловушку, – заметила Марта, – но Джонатан должен еще заработать кредит доверия у леваков. Он поедет дальше, а израильский крот и… – она запнулась, – Гладиатор останутся у арабов… – герцог помолчал:

– Может быть, Гладиатора вернут в Европу или Южную Америку… – Марта помотала головой:

– Я чувствую, что Максимилиан присматривается к мальчику… – она положила ладонь на сердце, – он всегда был очень осторожен… – Марта обернулась от окна:

– Ты жил в этом номере, – утвердительно сказала она, – в сорок восьмом году, когда убили Бернадотта… – Джон покрутил шеей:

– С тех пор здесь все перестроили, но именно сюда ко мне пришла Циона… – в гостиной повисло молчание. Гольдберг заметил с дивана:

– Я бы все сказал Фриде сейчас, не дожидаясь похорон…

Майор Кардозо встретил их и Шмуэля в Лоде в пять утра:

– Фрида в Иерусалиме, вместе с Моше, – устало сказал Иосиф, – я отвез ее в резиденцию премьер-министра, куда доставили и мальчика… – под голубыми глазами Иосифа залегли темные тени:

– Я все объясню по дороге, – он пригнал лимузин к правительственному входу в аэропорт, – произошла, – майор поискал слово, – неприятная случайность… – едва Иосиф начал говорить, как Шмуэль прервал его:

– Ты ничего не сказал Фриде, – епископ подался вперед, – она не знает, что он… – Шмуэль запнулся, – то есть Кардозо жив… – Иосиф отрубил:

– Не знает, и знать ей незачем. Папа, то есть Авраам, и мама поторопились с хупой, считая его мертвым, потом мама решила, что окончательно его пристрелила, но Фриде это не поможет, раввинский суд всегда посчитает ее мамзером.

Волк устроился на диване рядом с Монахом:

– Я бы тоже сказал, – согласился он, – потому что даже близнецы ничего не знают, они считают Фриду сестрой, – Джон ткнул сигаретой в пепельницу тяжелого хрусталя:

– Она и есть им сестра, – сварливо отозвался герцог, – как… – он дернул щекой:

– Я считаю, что пусть Фрида услышит об Исааке, а о Полине… – Марта ядовито отозвалась:

– О Полине она услышит, когда ты соизволишь поговорить с собственной дочерью, – она промаршировала к кофейнику, – смотри, Джон, если ты нарвешься на случайную пулю, как бедняга Авраам, то с Полиной придется разговаривать нам…

Герцог в очередной раз пообещал:

– Осенью я ей все скажу. У Полины экзамены, – дочь поступала в Кембридж, – пусть она спокойно проведет лето, – Полина собиралась ехать на стажировку в одну из провинциальных газет:

– Я пока еще не знаю, куда, – невозмутимо заметила девушка отцу, – я отправила портфолио в Бристоль, в Манчестер, в Белфаст… – насчет Белфаста у Джона имелись сомнения, но герцог велел себе помалкивать:

– Она будет сидеть в газете и ничем опасным не займется, – сказал себе Джон, – не надо обрубать девочке крылья… – он чувствовал давнюю вину перед Полиной:

– Я не любил Циону, – понял герцог, – девочку я люблю, но не так, как Маленького Джона… – он все время думал об отправившемся в Сирию сыне:

– Если там появится Гурвич, – заметил он Марте в Лондоне, – это станет смертным приговором для мальчика… – Марта хмыкнула:

– Паук не ездит военным инструктором в лагеря боевиков, он птица не того полета. Здесь его тоже ожидать не стоит, хотя береженого Бог бережет…

Густи говорила, что Паук не знал о ее беременности, но Марта была настроена скептически:

– Не знал, но мог узнать, – сказала она герцогу, – он человек настойчивый, он попытается найти Густи и малыша…

Тюрьма располагалась среди йоркширских пустошей, племянницу держали в строго охраняемом крыле, но Марту все равно не покидало дурное предчувствие.

Светловолосый, сероглазый мальчик, пока не получивший имени, начал садиться и ползать:

– Густи хорошая мать, – напомнила себе Марта, – она не оттолкнула ребенка, но рано или поздно нам придется его забрать… – они с Волком решили пока взять парня себе:

– Мы вырастим мальчишку, – уверил ее муж, – у Джона появилось двое малышей, а Клара скоро займется внуками… – подлив ей кофе, Волк заметил:

– Джон с Монахом правы, что ты хочешь найти в газете? Объявление господина Ритберг фон Теттау о розыске его дочери Фриды… – Марта залпом осушила чашку:

– Нет, разумеется. Но он мог прислать сюда Адольфа, в страну приезжают туристы из Европы… – герцог снял трубку затрещавшего телефона:

– Мы идем, Ицхак… – вытащив из кармана пиджака привезенную Иосифом кипу, Джон распорядился: «Двигаемся, Рабин ждет внизу».

Фрида пришла на кладбище в затасканной армейской юбке цвета хаки. Утренний, жаркий ветер полоскал ткань вокруг ее ног, трепал наскоро заплетенную косу.

Белый мрамор надгробия сверкал на солнце: «Доктор Эстер Горовиц, 1912—1956». Внизу высекли на идиш: «Штерна». К памятнику матери не добавили списка ее наград:

– Иначе бы не хватило места на камне, – поняла Фрида, – на похоронах мамы мы я с Моше стояли за оградой кладбища и плакали. Потом рав Арье провел нас к могиле. Тетя Марта тогда тоже держала меня за руку… – ладонь тети была надежной, крепкой.

Сейчас они с тетей, единственные, остались в женском ряду:

– Мне надо быть благодарной за послабление, сделанное раввинами, – гневно подумала девушка, – меня пустили на кладбище, а не заставили ждать за оградой…

В толпе, сгрудившейся у погребальных носилок, виднелись светлые волосы старших братьев и рыжая голова Моше, прикрытая черной кипой. Фрида велела себе забыть о раввинском суде и несостоявшейся свадьбе. Брату сейчас было тяжелее, чем ей:

– Ему девятнадцать лет, он еще мальчик, – вздохнула Фрида, – и папа погиб на его глазах… – Моше предстояло прочесть кадиш:

– Потом мы подойдем к могиле, милая, – шепнула ей тетя, – ты тоже хочешь произнести молитву… – Фрида кивнула: «Да».

Шива начиналась послезавтра, в воскресенье:

– Шмуэль останется в стране на всю неделю, – с облегчением подумала Фрида, – и я буду рядом с Моше. Потом он оправится и вернется в армию… – девушка не хотела думать о собственной судьбе:

– Я навсегда останусь мамзером, – Фрида сглотнула слезы, – профессор Кардозо мертв, но это не имеет значения, – она понимала, почему покойные родители не сказали ничего даже близнецам.

– Я тогда была еще ребенком. Потом я выросла, но мама погибла, а папа не мог собраться с духом, чтобы признаться в правде… – сердце заныло тупой болью:

– Я больше никогда не увижу папу… – большие руки отца лежали на ее маленьких ладошках:

– Аккуратней, милая, – приговаривал отец, – археологи никуда не торопятся. Что пролежало в земле две тысячи лет, пролежит и еще две минуты… – шуршала кисточка, Фрида ахала: «Золото!».

Отец улыбался:

– Скорее всего, бронза, но кто знает… – он целовал рыжие кудряшки на ее затылке, – может быть, тебе повезло с первого раза… – Фрида шмыгнула носом:

– Тогда была жива мама. Мне исполнилось семь лет, папа взял меня на раскопки римской виллы, где я нашла античную монету…

До нее доносился сильный голос кантора. Профессора Судакова хоронили главный раввин Израиля рав Унтерман и глава армейского раввината, генерал Горен:

– Он трубил в шофар у Стены Плача, – по щекам Фриды катились слезы, – а рядом лежало тело папы…

Они пока не обсуждали дальнейшую судьбу дома Судаковых.

– Потом, – решила Фрида, – сначала надо закончить шиву… – она не собиралась жить в особняке:

– На мне никто не женится, – горько подумала девушка, – я всю жизнь буду одна. Я даже не смогу родить ребенка, – она мимолетно вспомнила о юноше из Швейцарии, Франце, обещавшем ей позвонить. Девушка не знала его фамилии и понятия не имела, в каком кибуце обретается новый знакомец:

– Ладно, сейчас надо думать не об этом… – комья земли глухо ударялись о стены отрытой ямы.

Носилки опустили вниз младший брат выступил вперед. Моше носил чистую армейскую форму, рыжие волосы прикрывала черная кипа. Фрида уловила легкое пожатие руки тети:

– Поплачь, милая, – сзади захрустел гравий, – твой отец был редким человеком, сейчас таких почти не встретить… – Марта оборвала себя:

– Прекратите съемку, – гневно велела она, – вы на кладбище… – Фрида поморщилась от белого света вспышек. Они с тетей Мартой стояли в кольце фотографов:

– Зачем, – пробормотала девушка, – зачем вы…

Над головами журналистов появилось что-то яркое:

– Газета, – поняла Фрида, – «Йедиот Ахронот». Почему на первой странице мой снимок в купальнике… – рядом виднелись черно-белые фотографии. Знакомые Фриде буквы отказывались складываться в слова:

– Госпожа фон Рабе, – журналисты загоготали, – вы знали, что вы дочь нацистского генерала… – газету швырнули на надгробный камень Эстер Горовиц, – знали и обманывали государство Израиль, как обманывала его ваша семья… – Фрида подхватила шуршащие страницы:

– Дочь нациста, – она, наконец, смогла прочесть заголовок, – приемный ребенок покойного профессора Судакова, на самом деле, потомство осужденного в Нюрнберге военного преступника, палача евреев…

Не разбирая дороги, Фрида ринулась к выходу с кладбища. Фотографы, было, двинулись за ней.

Над могилой Авраама Судакова сухо затрещали ружейные выстрелы. Кто-то из журналистов вскрикнул. Осколки гравия разлетелись в разные стороны, Марта повела пистолетом:

– Это случайная пуля, – невозмутимо сказала она, – но следующая станет намеренной… – женщина выхватила газету у ближайшего репортера:

– Пошли вон отсюда, второй раз повторять я не собираюсь… – журналисты зачехляли камеры.

За оградой метнулись рыжие волосы Фриды, племянница села в такси. Отыскав в толпе Волка, Марта сунула газету мужу:

– Встречаемся в Кирьят Анавим… – Волк взглянул на кричащий черный шрифт, на фотографию фон Рабе в форме СС:

– Тайное стало явным, – заметил муж, – чего ты и боялась… – Марта мрачно отозвалась: «Да».

Фрида выскочила из машины у залитых солнцем ступеней Главного Раввината. Судя по всему, водитель не успел прочесть пятничный выпуск «Йедиот Ахронот». Девушка не хотела показывать ему газету. Сгорбившись на заднем сиденье, она старалась не шуршать страницами. Типографская краска пачкала руки. Слова плясали перед глазами, складываясь в безжалостные фразы:

– Война, – стучало сердце Фриды, – нацисты, СС, уничтожение евреев, лагеря смерти. Личный помощник Гиммлера… – она старалась не смотреть на надменное лицо под серой фуражкой, – заочно приговорен к смертной казни в Нюрнберге, скрылся от правосудия, местонахождение не известно… – теперь она видела свое сходство с нацистом:

– Я всегда думала, что я напоминаю маму… – Фрида не могла назвать доктора Горовиц иначе, – с точки зрения работы в подполье ей повезло с внешностью… – мать смешливо говорила:

– Когда я трудилась медсестрой в госпитале вермахта в Варшаве, меня хотели cфотографировать для местного плаката, как образец арийской женщины, – Эстер поморщилась, – я отговорилась скромностью, тоже достоинством арийки…

В длинных пальцах дымилась папироса, мать сбросила потрепанные сандалии. Пятилетний Моше копошился с игрушками на расстеленном под грецким орехом покрывале. Мать взялась на плетеную корзинку:

– Бери виноград, – подмигнула она Фриде, – относила сборщикам обед, отец передал нам первые плоды… – над Кирьят Анавим простиралось теплое лазоревое небо. Сладкий сок тек по пальцам Фриды:

– От меня все отвернутся, – девушка сунула газету под мышку, – я подкидыш, кукушонок… – слезы закипели в глазах, – даже моя мать от меня отказалась. Она вышла замуж за дядю Джона и уехала из Израиля, не подумав обо мне…

В статье упоминалось, что Циона Судакова встретила высокопоставленного нацистского офицера, находясь с тайной миссией в Европе. Журналист, некий Ш. Захав, намекал, что Циона влюбилась в личного представителя Гиммлера в Венгрии:

– Он приехал депортировать евреев из Будапешта, – Фриду затошнило, – но Циона еврейка, она бы никогда не пошла на такое по доброй воле. Она притворялась местной аристократкой… – Фрида не понимала, откуда Ш. Захав получил информацию для статьи, – наверняка, он… – девушка подышала, – изнасиловал Циону, а она не смогла избавиться от ребенка… – Фриде почти хотелось попросить таксиста отвезти ее в Лод:

– Я улечу из страны куда глаза глядят и никогда сюда не вернусь. Я недостойна и ногой ступить на землю Израиля, мне надо исчезнуть, чтобы меня никто никогда не нашел… – Фрида внезапно поняла:

– В другой стране случится то же самое. Я все равно, что ребенок Гитлера, если бы он существовал, – девушка передернулась, – мне надо покончить с собой, больше ни на что я не годна. Я отродье зверя, лично расстреливавшего евреев и партизан… – в статье приводился послужной список фон Рабе, взятый из материалов Нюрнбергского процесса:

– Уничтожение Мон-Сен-Мартена, – вспомнила Фрида, – руководство особыми заданиями в лагерях Дахау и Аушвиц, подавление восстаний в Варшаве, казни подпольщиков и бойцов Сопротивления… – она замерла:

– Тетя Марта была замужем за его младшим братом, дядей Генрихом, участником заговора против Гитлера. Он… – Фриду едва не вывернуло прямо в такси, – застрелил своего отца и перед камерой удушил младшего брата. Сначала он его пытал, а потом казнил. Он убил дядю Питера в Южной Америке… – Фрида ребенком слышала разговоры матери и тети Марты, – нет, мне надо бежать…

Ее паспорт валялся в квартирке в Тель-Авиве, по карманам было рассовано несколько купюр:

– У меня армейская юбка, – поняла Фрида, – я поймаю попутную машину до Тель-Авива на шоссе. Заберу паспорт, схожу в банк… – банки в пятницу работали до полудня, – и улечу первым рейсом из Лода хоть на край земли…

Фрида потянула на себя тяжелую дверь раввината:

– Но сначала я им скажу все, что я о них думаю. Скажу, покажу и докажу… – девушка простучала кедами по коридору, – никто меня разыскивать не станет. Семье я после такого не нужна, они и не посчитают меня семьей…

Фрида разыскала табличку «Зал заседаний». Из-за обшарпанной двери доносился знакомый, бубнящий голос. Рванув расшатанную ручку, Фрида влетела в пахнущую пылью комнатку. Давешний секретарь суда, рав Менахем, уронил на половицы очередную папку. Трое седобородых раввинов за покрытым затасканным бархатом столом молча смотрели на Фриду. Девушка ловко швырнула газету под нос раву Менахему:

– Пишите, – потребовала Фрида, – пишите мне справку, что я не мамзер.

Рав Менахем не менее ловким прыжком отскочил от разлетевшихся страниц «Йедиот Ахронот».

Щеки под клочковатой бородой побледнели:

– Что это, госпожа Судакова, – он протянул палец к листам, – что это… – Фрида отозвалась:

– Это Одри Хепберн, но вам нужна не она, а я… – девушка сунула раввину первый лист, – вы государственный раввинат, вы умеете читать на иврите… – в Меа Шеарим все листки выпускались на идиш, – прочтите, что профессор Судаков и доктор Горовиц вовсе не мои родители… – рав Менахем покраснел:

– Мне нельзя такое читать, – залепетал раввин, – и смотреть нельзя, здесь женщины… – от стола раздался сухой голос: «Давайте сюда».

Сидящий посередине раввин, в шляпе из тех, что Фрида видела только на фото в музеях, протянул руку:

– Мне восемьдесят семь лет, – добавил он, – я могу рискнуть светской прессой… – рав Менахем подал ему листы, избегая смотреть на газету. Головы раввинов склонились над первой страницей. Секретарь покашлял:

– Госпожа Судакова на прошлой неделе приходила за справкой о ее еврействе для хупы, но я вынужден был отказать, сообщив, что свадьба не может состояться… – секретарь поправил себя:

– То есть может, в определенных обстоятельствах…

Оглянувшись на суд, рав Менахем понизил голос:

– Если вы пойдете к свату, он порекомендует вам незаконнорожденных мужчин, – шепнул он Фриде, – или вы можете выйти замуж за праведного гера, человека, ставшего евреем…

Фрида закатила глаза:

– Я не мамзер, – громко сказала девушка, – весь Израиль успел прочесть о моих настоящих родителях… – раввины о чем-то совещались.

Отложив газету, старший сомкнул кончики морщинистых пальцев:

– Такой справки, госпожа Судакова, мы выдать не можем… – начал он. Фрида заорала:

– Почему? Вам мало того, что написано в газете… – раввин повел рукой:

– На заборах, как говорят в России, тоже пишут. Газета… – он брезгливо покосился на лист, – не может служить доказательством вашей законнорожденности, госпожа Судакова, – из глаз девушки брызнули слезы, – нам нужно выслушать показания двоих мужчин-евреев, соблюдающих заповеди и готовых подтвердить, что все напечатанное, – он дернул подбородком, – является правдой. Они не могут быть вашими родственниками или родней друг друга… – Фрида подумала о кузене Аароне:

– Он бы свидетельствовал в мою пользу, но им нужны люди, помнящие военное время. И Аарон семья, он тоже может от меня отказаться… – шаткие половицы заскрипели.

Фрида встрепенулась:

– Тетя Марта приехала, – девушка отступила назад, – она меня не бросила. Она поняла, что я отправлюсь в раввинат, Иосиф ей рассказал о случившемся…

Зеленые глаза тети светились решимостью. Она повязала поседевшую голову черным платком от Hermes. Женщина остановилась перед столом:

– В девичестве я госпожа Горовиц, – спокойно сказала Марта, – рав Арье Левин знает меня и засвидетельствует мою личность. Я не могу выступать перед раввинским судом, – средний рав кивнул, – однако доктор Эмиль Гольдберг готов дать показания, – тетя указала на газету, – что все написанное здесь верно… – раввин пожевал губами:

– Мы слышали о докторе Гольдберге, – отозвался он, – однако он не может быть признан кошерным свидетелем. Он вступил в брак с женщиной, не еврейкой… – Марта удивилась: «Откуда вы знаете?».

Старший раввин хмыкнул:

– Мы знаем все, что нам надо знать. Вопросы личного статуса, – он кинул разрозненные газетные листы в корзину для мусора, – важны для сохранения чистоты еврейского народа. Поэтому, госпожа Горовиц, – он со значением взглянул на часы над дверью, – если у вас больше нет свидетелей, то покиньте зал вместе с госпожой Судаковой. Скоро начинается шабат, а у нас еще много работы. Мне почти девяносто лет, – недовольно добавил раввин, – в мои года надо больше отдыхать…

Тетя взяла Фриду под руку:

– Подожди меня в коридоре, мне надо задать суду, то есть ему, – она взглянула в сторону раввина, – один вопрос, – Фрида шмыгнула носом:

– Вы приехали, – пробормотала девушка, – но вы видели статью… – тетя согласилась:

– Видела, но я и так все знаю. Отец тебе хотел все рассказать, – она вздохнула, – но не успел. Значит, теперь все придется делать нам… – она погладила ладонь Фриды:

– Твои братья ждут. Бен-Гурион пригласил нас на шабат в кибуц, – она коротко улыбнулась, – побудем семьей, поговорим о делах. И помни, – добавила тетя, – из вчерашних газет делают фунтики для семечек… – она вытащила из кармана именно такой:

– Погрызи. Я помню, что ты любишь тыквенные, – тетя ласково смахнула слезу с ее щеки, – они и так соленые, – усадив Фриду на старый стул в коридоре, Марта вернулась в зал:

– Что вам надо, госпожа Горовиц, – недовольно поинтересовался средний раввин, – не задерживайте нашу работу, – Марта помялась:

– Могу я поговорить с вами наедине… – он тяжело поднялся со стула:

– Продолжайте, господа, я сейчас… – в открытое окно дул жаркий ветер. Раввин постучал самодельной папиросой о латунный портсигар:

– Если это касается свидетелей, то я вам все сказал, – Марта помотала головой:

– Это частное дело. Если вам почти девяносто, то вы могли знать рава Исаака Судакова, предка покойного профессора Судакова… – раввин кивнул:

– Я у него учился юношей, – он усмехнулся, – почти семьдесят лет назад…

Марта спокойно спросила:

– Он не упоминал о женщине, Хане Горовиц, жившей в Польше, в прошлом веке, – сизый дым вырвался в окно. Рав помолчал:

– Нет, госпожа Горовиц, не упоминал. О таком говорить запрещено. Всего хорошего, счастливой вам субботы…

– И вам тоже, – Марта вышла в коридор.