Читать книгу Траст - Норб Воннегут - Страница 11

Округ Колумбия

На родине все звали его «Бонгом»[25]. Не то чтобы он был наркоманом. И не то чтобы воздерживался. За годы Бонг перепробовал все хоть по разу. Нет ничего лучше «черного гарика» – опиума, смешанного с гашишем, особенно сделанного из действительно хорошей дури, которую за границами Мьянмы не сыскать ни за что.

Те дни позади. Он стал бизнесменом. Закудрявиться ему просто некогда. Да и правду говоря, прозвище намного опередило все пыханья, понюхоны и ширялова. Родители прозвали его Бонгом, когда он только-только встал на ножки, потому что ребенок обожал дверные звонки и всегда подражал их звуку.

«Бин-бонг».

Сидя в «Шеви» – белой невзрачной прокатной машине, – Бонг таращился на здание в стиле ар-деко через улицу. На фасаде жирным курсивом размером под стать рекламному щиту значилось «Анакостия». А ниже – указательный столб с названиями улиц. Он остановился на перекрестке авеню Мартина Лютера Кинга и Гуд-Хоуп-Роуд, то бишь Дорога Доброй Надежды.

«Да уж, Добрая Надежда, хрена лысого», – подумал он.

Уж в чем-чем, а в нищете Бонг толк знал. Он прошел через всю дрянь и погань, видел ее, осязал, обонял и слышал – и да, пробовал на вкус. Подростком он жил в баррио – испаноязычном бедном квартале, высившемся на сваях над рекой, забитой экскрементами. Нет ничего хуже, чем видеть мертвого соседа, ничком плывущего по фекально-бурой воде неведомо куда. Анакостия куда лучше, чем трущобы на родине. Но и это место – выгребная яма, что бы там ни писали в «Вашингтон Пост»:

«Исторический район».

«Прибежище растущего анклава художников».

«Куда безопаснее, потому что Мэрион Барри больше не мэр».

Ерунда.

По мнению Бонга, ни одна уважающая себя канализационная крыса и сдохнуть не пожелает в этой говняной дыре с облупливающейся краской и обветшавшими зданиями. Юго-восток округа Колумбия навевал ему воспоминания о родине, о том, как рос в нищете и довольствовался тем, чем брезговали мясные мухи. А еще район напоминал ему тюрягу. Вот только здесь стальные решетки мешают забраться внутрь, а не удерживают там.

Проехав квартал на восток, он свернул к югу, в район, теперь больше подходящий для жизни. Все кондиционеры здесь смонтированы в окнах вторых этажей – то ли ради прохлады в спальнях, то ли потому, что из рам на первом этаже воры запросто могут выдрать аппараты. Еще два поворота, три минуты на парковку, короткая пешая прогулка вокруг квартала – и он в Пресвятом Сердце.

Церковь внушала ему гордость. Шероховатый оштукатуренный фасад, покрашенный в блекло-рыжий цвет, выглядит удивительно свежим. Нигде ни трещинки. Голубая каемка девственно чиста. Нигде ни намека на облупившуюся краску – бич всей остальной Анакостии.

Для отца Майка – только лучшее.

На минутку Бонг залюбовался своей работой. Вывеска снаружи – его вывеска – гласила: «Римско-католическая приходская церковь Пресвятого Сердца». Проносилась секунда за секундой, парочка автомобилей заодно, прежде чем он вспомнил, что должен еще кое-что сделать. Ностальгировать некогда. Как ни крути, а он человек деловой.

Бонг шел, закатав рукава. В правой руке он держал пакет для ланча. Живот от голода подвело, и ужасно хотелось картофельных чипсов, чего-нибудь солененького, чтобы подкрепиться. Однако в коричневом пакете никакой пищи, да и терять время на еду сейчас чертовски некстати. Можно будет наведаться в «Аутбэк Стейкхауз» позже – скажем, под Ричмондом, возле южного направления шоссе I-95.

Наклонившись, Бонг поставил пакет на тротуар. Аэрозольный баллончик звякнул о красный кирпич тротуара – единственный намек на более благополучные времена в Анакостии. Спустив рукава, он прикрыл татуировку хмурого солнца с восемью паучьими лапками. Уж что-что, а показывать эту метку отцу Майку он хотел меньше всего.

Спрятав солнечного паука под розовым оксфордским хлопком, Бонг направился вверх по ступеням, ведущим в храм Пресвятого Сердца. Оказавшись в сумрачном помещении, похожем на пещеру, он набрал полные легкие знакомого воздуха. И почему все католические церкви пахнут одинаково? На каком бы то ни было материке каждая церковь буквально напоена ароматом старинных книг и горящих ватиканских свечей. Бонг одернул себя – нельзя отвлекаться.

Для отца Майка – только лучшее.

И тут, будто по подсказке, появился убеленный сединами старый священник. Отец Майкл Росси, одетый в длинную черную сутану, зашагал по центральному проходу навстречу Бонгу. Скамьи слева и справа были совершенно пусты, до мессы еще несколько часов.

– Ты сегодня в будничном, – сказал он, заметив брюки Бонга цвета хаки, оксфордскую рубашку и коричневый бумажный пакет.

– Много было беготни, – пояснил тот, перехватив пакет и пожимая пастору руку.

– И что же такого неотложного?

– Вы должны выслушать мою исповедь.

– Ладно, – старый священник с несколько озадаченным взором указал на исповедальню.

– Я предпочел бы лицом к лицу, – кивнул Бонг на скамьи.

– Я тоже. В строгом следовании обряду имеется нечто такое, что делает исповедь простым зачитыванием списка покупок, тебе не кажется?

Проскользнув мимо Бонга, отец Майк уселся на одну из длинных деревянных скамей. Молодой человек последовал за ним, достав из пакета баллон монтажной пены для широких отверстий «Грейт Стафф» на двадцать унций. Такую аэрозольную пену используют для нагруженных конструкций, когда расширяющийся герметик должен заполнить щели шириной больше дюйма. Сняв желтый колпачок, он укрепил на распылительной головке длинную соломинку.

– Это еще зачем? – поинтересовался отец Майк.

– Небольшая работа перед уходом.

– А подождать она не может?

– Знаете же, как говорят: «Праздные руки – орудия дьявола».

– Да, – сказал священник, глядя на баллон с крайним недоумением. – Давай приступим.

– Благословите меня, отче[26], ибо я согрешил. Проступок произошел…

– Мы давно уже не нуждаемся в формальностях, – перебил его отец Майк.

– Наверно, вы правы, – во взгляде Бонга виднелся дискомфорт.

– Продолжай. Ничего страшного.

– Я убил человека, отче.

– Кого? – челюсть у отца Майка отвисла впервые за пятьдесят лет выслушивания исповедей. – Кого ты убил?

– Вас.

Бонг бросился на священника. Опрокинул его, стукнул лбом о деревянную скамью, так что череп мужчины хрустнул.

– Ох!

Этого вздоха Бонгу только и недоставало. Пригнув голову отца Майка вниз, он втолкнул соломинку «Грейт Стаффа» в разинутый рот старика и нажал на распылительную головку, с шипением выбросившую пену.

– Я же предупреждал, чтобы ты не разевал свой гребаный рот!

Двадцать унций «Грейт Стаффа» излились из баллона, двадцать унций, которые распухнут на 420 погонных футов. Стошнить священника не могло. В его пищеводе попросту не осталось места, потому что состав при контакте сразу вспенился. И становился все больше и больше.

Отец Майк извивался. Глаза у него выпучились. Ноги лягались. Горло лопалось по швам. И вдруг конвульсии прекратились, только левая нога еще раз дернулась напоследок. В воздухе распространился запах мочи.

Бонг в последний раз оглядел обширное помещение. Никого. Никто не видел. Вытащил соломинку у покойника изо рта, убрал баллон в пакет. Встал и направился к двери, и прежде чем выйти на свет дневной, смочил лоб святой водой из мраморной чаши, украшенной затейливой резьбой.

Для отца Майка – только лучшее.