Читать книгу Пармские фиалки. Посвящается Жану Марэ - Ричард Брук - Страница 12

Майский поздний вечер встретил любовников, наконец-то оказавшихся наедине, оглушительным звоном цикад и соловьиным бельканто – невидимые певцы выводили свои рулады с поистине итальянской страстью… Легкий ветерок приятной свежестью окатил разгоряченные тела, позволил головам слегка протрезветь, а кипящей крови – чуть затихнуть, но оказался бессилен погасить взаимное влечение. Эрнест и Жан шли бок о бок по дорожке, проложенной между клумбами, кустами можжевельника, жасмина и роз, и, углубляясь все дальше в сад, не размыкали рук и не отводили взглядов друг от друга.

– Вот здесь… – вдруг прошептал Эрнест и остановился под большим каштаном, возвышавшимся над невысокими декоративными деревцами, как паша над наложницами. Марэ понял и прислонился спиной к каштану, чей толстенный ствол и густая зелень кроны надежно спрятала обоих от нескромных наблюдателей, если бы такие увязались за ними.

– Иди ко мне… – позвал он своего художника голосом, немного севшим от охватившего волнения, и привлек юношу в крепкие объятия. – Оххх… этот ужин длился целую вечность, я опасался не выдержать…

– Ты и не выдержал… – тихо рассмеялся Эрнест и провел губами по шее Жана, прямо под расстегнутым воротом рубашки. – Но и я тоже. Еще чуть-чуть, и начал бы раздеваться прямо там.

– Нууу… кое-в чем я пока держусь… сам не знаю, как… – Жан чуть сильнее прижал к себе молодого человека, чтобы тот ощутил выраженное напряжение под гладкой тканью брюк. – Твой поцелуй едва не заставил меня спустить прямо в штаны, как будто я мальчишка…

Эрнест прерывисто выдохнул от столь откровенного признания, чувствуя, что его самого трясет все сильнее от неудовлетворенного желания, и хрипло поинтересовался:

– И… ты хочешь дальше мучить себя и меня?..

– Нет, конечно, не хочу… я хочу… хочу… аххх… это просто неприлично – в моем возрасте предлагать тебе такое… но… ничего не могу с собой поделать… – Жан приподнял лицо Эрнеста за подбородок и взглянул ему в глаза с некоторой тревогой и в то же время – со страстной мольбой.

– Если ты еще раз скажешь что-нибудь про свой возраст, я тебя стукну, и пребольно! – пообещал Эрнест и, положив руку на твердый член любовника, слегка сжал пальцы – разумеется, не с целью причинить боль. Тонкие и сильные пальцы желали одного – гладить и ласкать, именно это они и делали, и расстегивали пуговицу за пуговицей, и каждым прикосновением доставляли Жану все больше и больше удовольствия.

– Оххх… мммм… Эрнест… я охотно позволю тебе как следует поколотить меня, если ты согласишься помочь мне избавиться от этого… ммм… неудобства… иначе мне будет дальше затруднительно не только гулять, но и разговаривать с тобой… – признался он, ругая себя за дурацкую скованность и деликатность, которые давно уже следовало отбросить… выразиться намного яснее и прямее… как он сам и делал в молодости, когда сталкивался с такой же внезапной скромностью своего Жана…

– Хочешь, чтобы я тебе отсосал? – прошептал Эрнест, продолжая ласкать его с нарастающей страстью. – Скажи, что хочешь этого!

– Да… да! Дьявол… очень хочу, умираю от желания… – Марэ прикрыл глаза, прислонился затылком к дереву и облизал мгновенно пересохшие губы, позволяя любовнику проявить собственную волю и сделать все по-своему.

– Ваша воля – закон, о мой король… – Эрнест не заставил просить себя дважды, встал на колени на мягкую землю, и, высвободив из штанов более чем внушительный член Жана, обхватил его губами и пропустил глубоко в рот.

– Нет-нет… постой… скажи мне, что сам этого хочешь… что тебе нравится… ненавижу принуждать… – запоздало спохватился Марэ, хотя по действиям Эрнеста и так было ясно, что он сам полностью захвачен желанием доставить своему избраннику особое удовольствие…

Эрнест даже не подумал хоть на секунду выпустить из жадного рта то, что годами было предметом сладострастных фантазий, и сердито хлопнул любовника ладонями по бедрам, давая понять, что не желает слушать оскорбительный вздор про якобы «принуждение». Жан нерешительно открыл глаза и теперь как завороженный смотрел, впивал взглядом изумительное зрелище – как губы обещанного ему принца скользят вверх и вниз по стволу, как быстрый язык то по-кошачьи лижет, то остро касается средоточия удовольствия, как теплые ладони Эрнеста нежно, любовно ласкают его бедра, низ живота и пах…

Губы Жана сковала странная непривычная немота, он мог теперь только шумно и глубоко дышать, лишь изредка позволяя себе издать сладкий стон, но слова как будто разом забылись, закончились, улетучились из головы, которая кружилась до дурноты, как в детстве на большой ярмарочной карусели.

Неожиданно Эрнест прервался и поднял лицо, но лишь за тем, чтобы поймать взгляд любовника и голосом, дрожащим от безумной страсти, требовательно прошептать:

– Кончи мне в рот! Я хочу тебя до последней капли…

– Мммм… – выдохнул Жан сквозь зубы и молча закивал, показывая, что услышал и что готов исполнить жадное требование юноши. Рот Эрнеста сейчас же вернулся на член, руки снова стиснули сильные бедра любовника, и ритм сделался в точности таким, чтобы сломить самую крепкую волю и положить предел самому спартанскому терпению. Конечно, Марэ сдался очень скоро, и с долгим стоном облегчения – пожалуй, очень уж громким… – пролился на язык Эрнеста… и новым наслаждением было увидеть и ощутить, как этот юный Ганимед упоенно пьет его семя, словно самое прекрасное и вкусное вино.

Долгожданный оргазм освободил тело Жана от изрядного напряжения, копившегося на протяжении этого длинного и трудного дня; привалившись к стволу, он ловил ртом воздух… и ощущал в ногах – дрожь, а в каждой мышце от шеи до ступней – приятную расслабленность. Он даже немного испугался, что превратится в желе, сползет прямо на землю и на пару часов отключится, а значит, оставит своего прекрасного мальчика без должного внимания. И это опасение удержало его от соблазна поддаться расслабляющей неге раньше времени. Он еще успеет сладко заснуть, прижимая к себе своего принца, столь же удовлетворенного и счастливого, но прямо сейчас об Эрнесте нужно было позаботиться…

К глубокому удивлению Жана, когда любовник поднялся с колен и налег на него всем телом – благо, ствол каштана оказался очень удобной опорой, словно сама природа создала его для сладострастных игр – обнаружилось, что рубашка и джинсы Эрнеста полностью расстегнуты, а член вовсе не ощущается напряженным…

– Когда же ты успел, а?

Эрнест тихо засмеялся, покрывая вспотевшую шею Жана короткими жадными поцелуями, и прошептал:

– Мой дорогой, ты и правда считаешь меня сверхчеловеком?.. Да я кончил раньше тебя… но мне… приятно, что ты ничего не заметил – так был увлечен мною… и тем, что я делал с тобою, с помощью языка.

– Да, но… я рассчитывал, что ты позволишь мне отблагодарить тебя… лично и столь же искусно… Теперь я чувствую себя эгоистом и наглецом…

– О-о… конечно, позволю… я даже настаиваю на этом, ваше величество. – вместе с телесным облегчением и успокоением от близости желанного мужчины, к Эрнесту вернулась его обычная ирония и мальчишеская дурашливость. – Ты ведь не рассчитывал отделаться от меня одним-единственным минетом?.. Вот это было бы обидно… я хочу всю ночь провести в твоих объятиях, и смею надеяться – вы хотите того же, месье Марэ.

– Больше, чем ты даже можешь себе вообразить… – Марэ вновь крепко обхватил гибкое и сильное тело юноши и подумал, что теперь не откажется от него ни за какие сокровища в мире.

***

Терпкий сигаретный дым привычно обжигал губы и горло, пока любовники вдвоем расслабленно курили, оставаясь под защитой раскидистого каштана. В замке, чьи окна были видны сквозь «бойницы» ажурных каштановых листьев, и мерцали в отдалении, подобно большим светлякам, постепенно все затихало. Многочисленные гости укладывались спать в отведенных им комнатах.

Роже с Ирмой наверняка повсюду искали художника, рассчитывая и сегодняшнюю ночь провести в его компании, но Эрнест и думать об этом не хотел. Хватит с них и того, что он любезно предоставил им свою спальню и широкую кровать…

Словно подслушав мысли художника, Марэ вдруг попросил его:

– Покажи мне, куда выходят окна твоей комнаты? Или… того места в замке, где ты любишь бывать больше всего?

Эрнест согласно кивнул, он и сам хотел провести для Жана небольшую экскурсию по замку, не без тайного умысла:

– Охотно… но для того, чтобы увидеть мою обитель, придется немного прогуляться. Как ты, готов? Тебе пока ничто не мешает ходить? – добавил он с чисто галльским озорством.

Марэ склонил голову и сдержанно улыбнулся, темнота ночи, вступившей в свои права, скрыла краску на его щеках:

– Пока нет. Но не ручаюсь за то, что так будет долго. Пойдем же, я хочу знать, под какими окнами Рюи Блазу петь серенаду для принца…

Они, словно два привидения, выскользнули из своего временного убежища и, по-прежнему держась за руки, поспешили обогнуть замок по широкой дуге, чтобы не попасть в круг света, отбрасываемый фонарями у парадного входа. На просторную каменную подъездную площадку из распахнутых дверей первого этажа как раз высыпали любители прогулок перед сном, чтобы еще пофлиртовать, подымить и допить шамбертен на свежем воздухе.

Эрнест мельком присмотрелся и прислушался – не похоже было, что о них с Жаном кто-то волновался или собирался разыскивать; съемочная группа успела местами разбиться на парочки, а парочки, само собой, интересовались только друг другом. Одиночки по-честному курили и дышали воздухом, записные сплетники сплетничали, но большая часть гостей уже лежала в кроватях.

Художник обхватил актера за шею, притянул к себе и радостно шепнул:

– Свобода! Все напились, и всем на нас плевать! Юнебелль тебя точно не хватится до утра…

– Осанна! Знаешь, я всегда просил у окружающих меня людей одно лишь право – право на равнодушие к тому, с кем и как я провожу свое личное время… – серьезно ответил ему Марэ. Он потянулся припасть ртом к теплой ключичной ямке, что манила его, точно медовая сота – опьяневшую пчелу, но любовник ловко развернулся и поймал его губы своими. Они целовались несколько минут, прижавшись друг к другу и не замечая ничего вокруг, пока Эрнест первым не пришел в себя:

– Жанно…

– Да… прости… прости… я… опять увлекся… веди же меня, мой принц. Или дай я лучше сам угадаю… Только не подсказывай!

– За что ты все время извиняешься, мой король?..

– За то, что не могу удержаться от соблазна целовать твои губы… твое тело… Оооо, давай вернемся к тому, за чем пришли сюда…

– Аааааа… я как раз хотел спросить – мы ляжем прямо здесь, или ты все же предпочтешь на эту ночь мою человеческую постель, с простынями и подушками… – усмехнулся Эрнест и слегка прижал рукой свой член, снова вставший и больно упиравшийся в застежку джинсов. – Как чудесно, что мы созвучны в желаниях. Ну… смотри же, вот стена, вот окна… как ты думаешь, где я провожу ночи?..

Марэ окинул цепким внимательным взглядом стену замка, от фундамента до крыши сплошь увитую зеленым плющом так, что проемы окон были едва видимыми. По краям этого крыла замка возвышались две изящные башенки с небольшим шпилем. Каждая из них могла быть как жилой, так и совершенно необитаемой и прячущей внутри только лестницу.

Жан еще по съемкам в прошлых исторических картинах довольно неплохо представлял себе, как устроены старинные замки, он мог мысленно проникнуть сквозь стены и примерно определить, где располагались апартаменты, а где – комнаты прислуги или другие помещения. Замок Сен-Бриз в этом отношении походил на Блуа или Шенонсо в миниатюре, и Марэ колебался лишь между тремя окнами посередине и двумя узкими стрельчатыми арками в полукруглой башне, находящимися примерно на уровне третьего этажа над землей.

– Мне кажется, что тебе нравится вид на холмы оттуда… – в конце концов, он указал Эрнесту на башню. – Если бы я был тобой, то любил бы уединяться именно в таком месте. Я угадал, мой принц?

Эрнест сделал быстрый шаг назад и склонился в таком поклоне, что определенно делал честь его учителям танцев и хороших манер в лицее Кондорсе:

– Синьор Калиостро, сказать, что я потрясен – это ничего не сказать… вы угадали! Но как?! Я себя выдал, или… ты точно колдун! – в его взгляде, устремленном на Марэ, почтение смешалось с обожанием, и это сочетание было неотразимым для самолюбия актера.

– Да, я немного колдун, признаюсь… но есть магия посильнее черной… и ты ею владеешь в совершенстве, мой дорогой… – польщенный искренним восхищением, Жан немедленно ответил комплиментом на комплимент.

– Ммм… хочешь сказать, что я опаиваю мужчин привораживающим зельем?.. – промурлыкал Эрнест и, скользнув к любовнику, взял его под руку.

Марэ нахмурился, не совсем уверенный, что его сдвинутые брови и посуровевший взгляд – всего лишь шутка:

– Мужчин? Ничего даже слышать не желаю про каких-то еще мужчин, что пили твое зелье!.. Отныне его буду пить только я, я один!

– Да, мой король… да… – и снова Эрнест склонил голову, напомнив Жану норовистого андалузца, признавшего и принявшего его власть над собой. Образ Торнадо прекрасно подходил и для темноволосого гордеца-художника, чьим сердцем и телом Марэ желал обладать безраздельно и единолично. Сейчас он отчетливо понял и признал это…

– Я приду к тебе сегодня. Будешь ли ты ждать меня? – взяв Эрнеста за плечи и развернув его к себе лицом, Жан пытливо заглянул ему в глаза, ожидая согласия, но страшась возможного отказа. Все-таки замок пока принадлежал Сен-Бризу-старшему, что могло стать препятствием для их свиданий на отцовской территории.

В следующую секунду Марэ узнал, что его юный друг напрочь лишен патриархальных предрассудков и какой бы то ни было буржуазной щепетильности, поскольку Эрнест не отвел взгляда и спокойно заявил:

– Я уже жду тебя… и перестану уважать, если ты струсишь и не явишься.

Жан с уважением и огромным внутренним облегчением воспринял это свидетельство неидеальности избранника, лучше любых пылких клятв убедившее Марэ, что он желанен Эрнесту. Желанен так страстно и сильно, что юноша готов подвергнуться риску осуждения и осмеяния, пойти на скандал с подругой и тяжелую ссору с отцом… Перевесить все эти житейские неприятности могло только по-настоящему сильное и искреннее чувство… такое чувство сам Жан испытал лишь пару раз в своей жизни, и больше не чаял встретить. Но… у Судьбы на его счет всегда были особые планы, уж это он знал точно.

– Я приду. Прошу только об одном – оставь на мое усмотрение час свидания и выбор пути, каким я воспользуюсь, чтобы придти. – теперь настал черед самого Жана доказать своему избраннику, что тот не ошибся, решившись на такую жертву ради немолодого любовника. Сегодня он в полной мере убедит своего мальчика в том, что все еще ощущает себя двадцатилетним. И не просто ощущает – может снова стать таким, пусть и ненадолго…

***

Комната в башне, пару лет назад обращенная Эрнестом отчасти в студию, отчасти в холостяцкую берлогу, представляла собой просторное помещение в форме восьмигранника. Ребрами его были узкие колонны, подпиравшие округлый свод, а в пространстве между ними разместились предметы, обычные для обихода художника: этюдник, большой мольберт с палитрой, подрамники с эскизами разной степени готовности и законченными картинами, ящики с карандашами, рисовальным углем и наборами красок.

По углам торчали засунутые в высокие корзины холсты, свернутые в трубки и составленные вместе, наподобие алебард или пик… Это была своеобразная метафора общественного прогресса и преемственности поколений. Замку уже много веков не угрожала осада. Теперь холсты и альбомы были основным оружием наследника славного рода де Сен-Бриз, не считая кистей, стеков и шпателей (которые, в свою очередь, были расставлены и разложены на круглом мозаичном столе, безбожно поцарапанном, заляпанном краской и даже прожженном в нескольких местах).

Стены, обшитые светлыми деревянными панелями, кое-где были разрисованы, а местами задрапированы шелковой тканью алого, белого и синего цвета. Над камином, отделанном грубым камнем, с тяжелой решеткой, стилизованным под средневековый очаг, но на деле вполне современным и безопасным, было растянуто черное полотнище, напоминаюшее пиратский флаг, с изображением черепа и скрещенных костей, с устрашающей надписью по-русски «Свобода или смерть!» – таким образом мирная студия напоминала, что здесь живет убежденный анархист…

Рядом с камином стояла оттоманка и пара стульев, где могли размещаться гости или натурщики. Кровати не было, но ее прекрасно замещала низкая и широкая турецкая тахта, установленная напротив окна, в алькове, завешенном золотисто-белым пологом.

Тахта была завалена подушками и пледами, но в единственном шкафу имелась отдельная полка с чистым и выглаженным постельным бельем -за этим Эрнест следил лично, и, наезжая в Сен-Бриз, к немалому удивлению прислуги, сами возился со стиральной машиной и гладильной доской…

Впрочем, к причудам виконта, не желавшего признавать себя виконтом, и даже отказывающегося носить родовое имя, обитатели Сен-Бриза привыкли давным-давно, и год за годом ждали, что молодой бунтарь наконец-то образумится. Станет из Эрнеста – Луи, точнее, Луи-Эрнестом, а из Вернея – де Сен-Бризом, из сумасбродного художника преобразится в аристократа, мужа и отца семейства.

Но пока что ожидание было напрасным, и надежды не оправдывались. Вздыхал об этом не один граф де Сен-Бриз, но и верные слуги, боявшиеся, что в один совсем не прекрасный день дела семьи окончательно расстроятся, поместье пойдет с молотка, и в него на правах хозяина въедет какой-нибудь эксцентричный американец, не умеющий отличить шардонне от шамбертена, и путающий Бургундию с Нормандией.

Подобные приземленные мысли редко посещали горячую голову Эрнеста, а сегодня он и вовсе витал в Эмпиреях, и если бы ему сообщили, что назавтра солнце погаснет, случится чума или война, и весь мир провалится в тартарары – он бы только беспечно пожал плечами… Его собственное солнце, его бог, его Феб Светозарный оказал ему свое благоволение, открыл объятия – и больше ничто не имело значения.

…Жан ненадолго распрощался с художником у бокового входа, и, кое-как отлепившись от любовника – Эрнест сам сравнил себя с пластырем, присохшим к открытой ране, и Марэ, найдя, что этот образ достоин Кокто, не совсем твердым шагом вернулся в столовую. Там все еще курили, болтали и пили кофе отдельные полуночники, включая режиссера и его сына. Марэ это было даже на руку. Он принял предложенную чашку кофе, перекинулся парой фраз с Юнебеллем, пошутил с Аленом, уточнил у помощника режиссера, когда будет сниматься сцена в монастыре, а у своего личного ассистента – в котором часу ему нужно завтра быть на репетиции…

На краю стола все еще стоял бокал Эрнеста, неубранный то ли по недосмотру прислуги, то ли из предосторожности – ведь виконт мог еще вернуться. Украдкой допив из него пару глотков шамбертена (искушение было слишком сильным после беседы о привораживающем зелье…), Марэ прошел к себе, наскоро принял душ, весьма холодный из-за наплыва гостей – бойлер замка просто не успевал прогреть нужный объем воды. Это его только взбодрило, а тот способ, который он решил испробовать, чтобы попасть сегодня к Эрнесту, взбодрил еще больше.

Покопавшись в чемодане, так и не разобранном до конца после приезда в замок, Жан извлек оттуда темную водолазку и такие же брюки, переобулся в мягкие теннисные туфли и, дождавшись, когда в коридоре станет тихо, а последние гости разойдутся по своим комнатам, выскользнул за дверь.

Его дальнейший путь в точности повторил их с Эрнестом вечерний маршрут, и вскоре актер остановился у подножия башни, между рядом подстриженных туй и каменной стеной, едва проступающей через зелень плюща. Вытащив из кармана складной нож, он раскрыл лезвие и принялся исследовать щели в камнях, намечая опору для рук и ног, а заодно подергал плотно прилепившиеся к стене башни лианы, оценивая, сумеют ли они выдержать вес его тела. Убедившись в том, что одревесневшие побеги прочнее гимнастических канатов, Марэ запрокинул голову вверх, намечая маршрут подъема до нужного ему окна, и с мечтательной улыбкой пробормотал:

– Я иду к вам, мой принц…

То, что он затеял, любой здравомыслящий человек, назвал бы форменной глупостью, если не безумием. Да и пусть – какая разница, кто и что подумает? Главное, что Жан был полон решимости довести свой романтический замысел до конца. Ему и раньше неоднократно приходилось проделывать трюки, карабкаясь по отвесной каменной стене.

Правда, тут же вспомнился тяжелейший подъем без страховки на очень похожую башню, во время съемок «Капитана». Тогда ему не повезло с первого раза – он сорвался с шестиметровой высоты41, хотя был моложе на одиннадцать лет… зато сейчас Жан чувствовал такой невероятный прилив сил, словно скинул все сорок. Ухватившись за надежную опору, он утвердил стопу на каменном ребре и легко бросил тело вверх, не оставляя себе времени ни на лишние раздумья, ни на сомнения.

Темная одежда сливалась с почти черной листвой плюща, так что даже случайный запоздалый гуляка вряд ли различил бы тень, поднимающуюся с необыкновенной ловкостью вверх по стене, прямо к узкому окну башни…

Добравшись до скошенного под довольно крутым углом медного отлива, замещающего снаружи широкой подоконник, Жан оказался в затруднении. Руки и ноги его уже гудели от напряжения, шея затекла; чем выше он взбирался, тем тоньше делались плети плюща, становились все более ненадежной страховкой. А чтобы постучать в окно, привлекая внимание Эрнеста, ему требовалось освободить одну руку и доверить свой вес лишь двум еле заметным выступам, а другой рукой только подстраховывать себя, цепляясь за угол арки. Было бы чертовски обидно сорваться и переломаться при падении, когда он практически достиг цели…

Неожиданно окно над его головой задрожало и с треском распахнулось, и Эрнест, свесившись наружу с риском свалиться, простер к Жану обе руки:

– Держись!.. Кажется, мне повезло встретить такого же психа, как я сам…

«Какое счастье! Он не спал, он ждал меня!..»

Появление любовника в оконном проеме было прекрасным зрелищем – Марэ сразу испытал прилив сил и успокоено выдохнул, зная, что теперь уже точно справится… Поймав протянутую к нему спасительную ладонь – хотя было очевидно, что рассчитывать нужно в первую очередь на собственные мышцы, поскольку юноша просто не удержит его вес – Жан последним усилием забросил себя на откос. Потом ухватился за раму и окончательно влез в комнату художника.

Оказавшись в безопасности, актер дал себе по-честному отдышаться и промокнул рукавом водолазки выступивший на лбу и щеках пот.

– Уффф… это было… был весьма… тонизирующий трюк… – неловко пошутил он, вдруг поняв, что не знает, какой реакции ждать от Эрнеста на его мальчишескую выходку. Нет – мальчишеской ее можно было бы назвать, не будь ему на самом деле пятьдесят восемь.

«И что ты хотел ему доказать, старый дурак? Что?» – спросил он сам себя, с досадой ощутив, как тело, получившее адреналиновую встряску, мелко и противно дрожит, выдавая вовсе не молодой задор, а истинный возраст стареющего сумасброда.

Эрнест стоял рядом, в полушаге, глядя на него расширенными от изумления глазами, и так тяжело и неровно дышал, словно они вместе лезли вверх по отвесной стене… Он был без рубашки, и было видно, как у него отчаянно колотится сердце, а на груди блестят бисеринки пота. Еще бы, с горечью подумал Жан, ведь этот тонкокостный изящный мальчик только что пытался удержать над пропастью его бычью тушу весом под центнер… Он чуть ли не до крови прикусил губу и пристыженно опустил взгляд.

Мужчину вдруг посетил самый натуральный страх, что, потратив столько сил на подъем, он попросту ничего уже не сможет, кроме как обнять и поцеловать своего принца. Но едва до него донесся теплый, уже хорошо изученный им запах диких цветов и речной свежести, исходящий от тела молодого любовника, как кровь пришла в движение и прилила туда, куда и следовало – к члену… и тот сейчас же поднялся, самым явным и бесстыдным образом оттопыривая брюки.

– Жанно… – хрипло выдохнул Эрнест, задрожал всем телом и на миг прижал ладони к глазам, словно ослепленный – но в следующую секунду снова устремил на любовника свой взор, пылающий страстью и неприкрытым, неподдельным восхищением:

– О… мой… БОГ!!! – с этим возгласом он упал к ногам Марэ, и принялся покрывать безумными поцелуями его ступни, голени, колени… подобно фанатику-крестоносцу, наконец, достигшему Иерусалима и узревшему Гроб Господень, он проливал слезы и шептал, нет – скорее, выкрикивал! – восхваления и жаркие признания, нимало не заботясь о том, что его могут слышать:

– Я люблю тебя, Жан! Люблю! ЛЮБЛЮ!

– Оооохх… мальчик мой… прекрасный мой мальчик… – смущенный этими пылкими заверениями, Марэ сам едва не прослезился, он тщетно пытался поднять юношу с колен и прервать его неистовое идолопоклонство, но получилось это далеко не сразу.

– Как ты прекрасен! Как ты прекрасен, Жан!.. – бормотал Эрнест, цепляясь за возлюбленного, вслепую ощупывая, в исступлении целуя снова и снова, до полной потери дыхания и чувства времени. – Это ты?! Это в самом деле ты?! Здесь!.. Со мной! Я не сплю?! Жан, обними, поцелуй, ударь, хоть убей – Жан! – но убеди, о, убеди, что это-все-не сон…

– Так… так… иди-ка ко мне поближе… ну, вставай…. Вставай! – Жан понял, что если прямо сейчас не приведет мальчика в чувство, тот очень быстро истощится от столь бурных переживаний, и тогда уже ему придется искать способ вернуть любовнику силы. Он стиснул предплечья Эрнеста, потянул вверх и поставил юношу на ноги, потом крепко обнял, лаская ладонями затылок и спину, и заговорил ему на ухо:

– Да, да, это я, Жан, твой Жанно… я нарочно явился к тебе, чтобы провести с тобой всю эту прекрасную ночь… чтобы ты мог убедиться в том, что все это правда, что я тоже… тоже тебя люблю…

В доказательство неизменности и серьезности своих последних признаний, Марэ сам принялся целовать Эрнеста в щеки, в лоб, в глаза, мокрые от счастливых слез, в дрожащие губы, только что сделавшие его счастливейшим из людей…

Несколько минут ночная тьма вокруг них была полна одними вздохами и звуками нежных поцелуев, и созвучным биением двух сердец.

Едва придя в себя, уверившись, что сон не рассеется, и Жан не исчезнет, Эрнест проговорил:

– Давай разденемся… я хочу тебя всего увидеть… и лечь с тобой…

Он взялся за края Жановой водолазки, влажной от пота, росы и его собственных слез, потянул ее вверх с наивным бесстыдством Ганимеда перед Юпитером… и едва могучий торс любовника открылся для созерцания и всего остального, Эрнест обрушил на грудь Марэ целый водопад поцелуев. Одновременно его руки уверенно расстегивали пуговицы на брюках и молнию на джинсах, чтобы поскорее избавить их обоих от этого возмутительно-лишнего предмета одежды.

Жан взялся помогать Эрнесту, но от непривычного волнения его пальцы дрожали, и он только мешал юноше справиться.

– Постой… куда ты так торопишься? Я не исчезну, у нас впереди вся ночь… – поняв, что не в силах поспеть за лихорадочным темпом любовника, он предпринял попытку убедить его не спешить. Ему тоже не терпелось вновь взглянуть на обнаженного Ганимеда, но он хотел растянуть удовольствие от взаимного раздевания.

– Почему? – Эрнест замер и метнул на Жана подозрительный взгляд. – Я… делаю что-то не так, мой король?.. Тебе… не нравится?..

Щеки его вдруг залились краской стыда – кто знает, может, он своей внезапной экзальтацией напугал Жана… или вовсе отвратил?..

– Нет-нет, все так, мой дорогой, просто не спеши. Я… хочу чтобы ты дал мне самому тебя раздеть… – Марэ успокоительно погладил его по плечам и гладкой груди, жадным взором касаясь темных сосков… и больше всего на свете желал припасть к ним губами.

– Нууу… ладно… – Эрнест, чувствуя, что у него кружится голова и подкашиваются ноги, отшагнул назад и упал на оттоманку перед камином. Дрова в камине уже успели прогореть, но красноватые угли, подернутые серебристой пылью, тлели и распространяли по комнате приятное ласкающее тепло.

Марэ промедлил пару мгновений, откровенно любуясь юношей, его естественной и в то же время соблазняющей позой. Почему-то мельком припомнилось, как в молодости побывал в гостях у Пикассо, и шутки ради разлегся на полу, закинув руки за голову и приподнял бедро, имитируя аффектированную позу натурщицы на картине… но разница была в том, что Эрнест не играл, не пытался поразить, просто в нем от природы присутствовало тонкое чувство прекрасного, или, скорее, он был воплощенной красотой. Очаровывал, сам того не зная, так же просто, как вдыхал и выдыхал воздух.

Стараясь двигаться размеренно и спокойно, и не выдавать нетерпения, Жан довершил начатое Эрнестом – избавился от брюк и обуви, и только после этого подступил к оттоманке, чтобы в свой черед опуститься перед принцем на колени. Его руки с мягкой властностью легли на бедра любовника, добрались до верхней кромки уже расстегнутых джинсов и потянули вниз плотную ткань, обнажая длинные и стройные ноги и возбужденный член совершенной формы.

Как и утром, Эрнест пренебрег нижним бельем, но его тело было чистым и свежим, а кожа пахла цветущей мимозой и фиалками. Жан, не сдерживаясь, глубоко вдохнул, впивая этот аромат юности, и сам задрожал от возбуждения – но это не помешало ему с особенным удовольствием провести обеими ладонями сперва по одной, а затем по другой ноге юноши, и вместе с этой лаской окончательно стянуть с него джинсы.

Эрнест вцепился ногтями в обивку оттоманки, запрокинул голову и простонал:

– Ммммм… мучитель…

– Терпение, мой мальчик, терпение… – Жан нежно поцеловал высокий, как у танцовщика, свод стопы, прежде чем выпустить лодыжку любовника из своих рук.

– Легко тебе говорить!.. – Эрнест снова застонал, но не противился пытке, готовый сегодня принять от своего короля все, что угодно – от поцелуев до укусов.

Марэ придвинулся поближе, вплотную к своей жертве, оказался между его коленями:

– За этот день ты уже дважды доставил мне изысканное удовольствие, теперь моя очередь, если не возражаешь…

– Возражаю?.. Ты в своем уме?.. – Эрнест выпустил несчастную обивку, что уже трещала под его пальцами, и попытался переместить руки на тело Жана, поймать плечо или растрепавшиеся пряди золотисто-каштановых волос, тронутых на висках серебряным инеем.

– О, вижу, что ты не против… но не удивляйся моим вопросам, я всегда выясняю все предпочтения и табу заранее… – Марэ не дал ему ухватить себя за волосы, сам завладел рукой Эрнеста, и на сей раз тонкие сильные пальцы художника были не просто поцелованы, но и слегка прихвачены крепкими зубами.

– Всегда?.. – Верней ревниво сощурил глаза и зашипел как дикий кот. – Ты… выясняешь… значит, всегда!..

– Тсссс… – быстрым движением прижав свои пальцы к губам вспыльчивого юноши, Жан упредил его дальнейшие ревнивые вопросы – Ты же ведь не думаешь, мой дорогой, что заполучил Марэ-девственника?

В подтверждение своего богатого любовного опыта, он дотронулся до напряженного ствола, провел по нему снизу вверх подушечками пальцев, испытывая его чувствительность и отзывчивость… и был вознагражден новым жаждущим стоном:

– Мммммм!.. о, как ты любезен… очень любезен… – даже в такой ситуации, голый, полураспятый на оттоманке, изнывающий от желания, покрытый любовным потом, Эрнест умудрялся сохранять язвительное чувство юмора:

– Прямо как Монте-Кристо или венецианский палач… «Скажите, синьор, я не очень вас обеспокою, если зажму ваши причиндалы в раскаленные клещи?..»

Марэ слегка опешил от такого яркого сравнения и укоризненно покачал головой:

– Что за ужасные у тебя фантазии, мой милый друг? Разве мои пальцы… мои губы напоминают тебе… отвратительное орудие пытки?

– Когда они так далеко… слишком далеко… это еще хуже, чем орудие, это и есть пытка! Да что Тантал42 знает о жажде и голоде, а?.. – Эрнест слегка подался вперед в новом стремлении своевольно коснуться любовника.

Жан рассмеялся и вняв иносказательной мольбе, не стал больше медлить. Его губы оказались там, где мгновение назад путешествовали пальцы, и он с наслаждением провел ими по члену любовника, что наощупь напоминал теплый мрамор, с каплями морской воды у навершия. С жадностью вобрав в рот желанную плоть, задвигался сам, и, плотно обхватив Эрнеста за бедра, удерживал от резких движений навстречу. Собственный член уже полностью налился силой и требовал внимания, но Марэ хотел в первую очередь доставить удовольствие своему мальчику и только потом позволить ему заняться собой.

Для Эрнеста же грань между наслаждением и страданием от невозможности немедленного и полного слияния истончилась до такой степени, что он уже сам не понимал, что происходит, плачет ли он от блаженства или стонет от боли. Его тело больше ему не принадлежало, его душа отделилась и витала где-то под потолком башни, видя двоих любовников – и чувствуя, что эти двое суть одно… вне времени, вне бытия, в ярком белоснежном свете.

– Жанно, Жанно, Жанно!.. – жарко шептал он, дрожа, выгибаясь, умирая и возрождаясь по прихоти владевшего им мужчины, нет – бога, повелевавшего душой и плотью, способного убить… воскресить… и любить… любить… ЛЮБИТЬ.

– Позволь… любить… тебяяяаааа… – выстонал Эрнест в судороге исступленного сладострастия, не сознавая, что кончает – ему казалось, что он умирает, или уже умер и пребывает в первозданной неге, в объятиях высшего существа.

…Все случилось быстро – даже слишком быстро.

Марэ медленно облизал губы, запоминая восхитительный вкус юного любовника, и облегченно рассмеялся, притянув его к себе и на себя, разомлевшего, расслабленного и полностью доверившегося ему. Он сжал юношу в объятиях, утешая и укачивая на своей широкой груди, гладил роскошные темные волосы, слушая всем собой, как постепенно затихают судорожные всхлипы и стремительное прерывистое дыхание. Жан вытирал ладонью влажные щеки Эрнеста и целовал, целовал с бесконечной нежностью, сам ощущая сладкую тянущую боль там, где тяжело и глухо билось его ожившее сердце.

***

Ковер, устилавший пол башни поверх циновок, был пушистым и теплым, но вряд ли годился для того, чтобы пролежать на нем до утра. Оттоманка же была довольно узкой, а под тяжестью двоих мужчин могла попросту проломиться. К тому же от окна, распахнутого в прохладную майскую ночь, тянуло сквозняком. Альков, скрытый за полупрозрачными занавесками, выглядел куда более уютным убежищем, готовым принять Эрнеста и Жана, как усталых странников в сказке Шарля Перро.

– Пойдем в постель… – то ли попросил, то ли предложил Эрнест, едва немного очнулся от пьянящего переживания взаимной принадлежности и экстатического упоения душой и телом своего избранника.

– Да, мой мальчик… да… – Марэ легко поднялся на ноги и в следующий миг так же легко, словно Эрнест ничего не весил, подхватил его на руки и торжественно перенес к постели. Отдернул белые занавеси, уложил юношу спиной на груду подушек и сам навис над ним, не спеша накрывать собой, любуясь им, насколько это позволял сделать полумрак, окутавший их обоих.

Много лет с Жаном не случалось ничего подобного, он успел забыть, каково это – грезить наяву, смотреть вдвоем один и тот же сон, быть героями общего мифа, баллады или сказки. Оковы времени распались, душа обрела свободу, и сейчас он был не зрелым мужчиной, все ближе подходящим к порогу старости, а вечно молодым богом, правителем Олимпа, одаренным не просто любовью, но поклонением… И за это поклонение он готов был воздать самыми щедрыми дарами.

Глаза Ганимеда, познавшего страстную ласку Юпитера, сияли как звезды, потемневшие хмельные губы просили продолжить поцелуи, а руки смело скользили по торсу избранника, исследуя рельеф тренированных мышц с жадностью прирожденного художника.

– Хочу нарисовать… нет… вылепить тебя… мой принц… – не чуждый той же страсти к искусству, Жан провел ладонью вдоль тела Эрнеста: совершенство формы приводило на память шедевры Бернини, но мраморному Амуру было не сравниться с чувственностью живого юноши…

Задыхаясь от восхищения, Марэ пробормотал:

– Твоя красота должна принадлежать вечности!.. – склонившись к любовнику чуть ближе, он дотронулся губами до соска, подразнил его кончиком языка, потом скользнул по ключицам к шее и жадно вдохнул, вобрал запах горячей кожи и волос, еще слегка влажных.

– Скажи, как ты хочешь, чтобы я любил тебя сегодня?.. Покажи мне… прикажи… я последую любому твоему капризу… любому желанию… мой Амур… Месье Любовь! – выдохнул Жан, почти касаясь губами покрасневшего уха юноши, и вновь неутолимо припал к белоснежной шее своего принца, покрывая ее долгими чувственными поцелуями.

– А я хочу исполнить твои желания, мой король… – прошептал Эрнест, дрожа, каждую секунду боясь сомлеть под чарующими ласками Жана, а от его голоса, вливавшегося в уши, как пение ангела, и вовсе балансировал на грани оргазма.

– Тогда повелеваю тебе приказать твоему королю сделать тебя счастливым и довольным… Ты видишь – я готов… – Марэ завладел рукой Эрнеста и притянул ее к своему члену, давая юноше в полной мере оценить мощь и силу страстного влечения:

– Направь меня!.. Используй для собственного наслаждения, мой мальчик… Сегодня ты мой король и господин…

Получив этот странный приказ-дозволение, Эрнест не замедлил им воспользоваться и обхватил Жана за шею свободной рукой, побуждая лечь на себя, чтобы чувствовать желанную тяжесть мужского тела. Собственные желания, кипящие в крови, бьющие в виски судорожным пульсом и давно уже заново поднявшие член, были ему кристально ясны… но вопреки обычной своей раскованной дерзости, он не смел ни назвать их вслух, ни выразить действием.

– Хочу быть твоим полностью… – наконец, решился он, когда его губы столкнулись с губами Жана в предпоцелуе. – Хочу ощущать твой член в себе… чтобы ты выебал меня, Жанно…

– Аххх… дерзкий… дерзкий и… отважный мальчишка… – едва не пролившись лишь от искренности Эрнеста, от страстной, неприкрытой никакими эвфемизмами прямоты, Марэ крепко стиснул любовника, прижался своим членом к его члену и двинул бедрами так, чтобы Эрнест в полной мере осознал, на что напрашивается…

Сам Кокто, в стихах воспевая мужскую стать Жана, сравнил его достоинство с колонной, и если поэтически преувеличил, то лишь отчасти. Обладая крупным телом и атлетическим сложением, Марэ был пропорционален в каждом своем размере, и теперь даже слегка пожалел о том, что столь щедро одарен природой. Едва ли он сумеет доставить своему мальчику истинное удовольствие, если исполнит то, о чем Эрнест так беспечно просит, без всякой подготовки.

Сказав главное, Эрнест решил признаться и в остальном:

– Я не девственник там, Жанно… просто… это было давно… и лишь с одним человеком…

– Потому я и назвал тебя отважным, мой дорогой… Только не подумай, что я не жажду доставить нам обоим такое удовольствие… – голос Жана сделался низким, словно рычание льва – это Зверь начал просыпаться в темной части сада его души. Он с трудом удерживался на грани, отделяющей любовную фантазию от ее немедленного воплощения – без оглядки на последствия, взнуздывал свою животную страсть, словно строптивого жеребца…

– Но сперва я должен убедиться, что ты действительно готов… готов отдаться мне так, как я того желаю… и не пожалеть после об этом… не проклинать свою поспешность и мою жестокость… ибо начав – я не смогу остановиться.

– Я твой… – хрипло ответил Эрнест, бесстрашно и возбужденно глядя Жану в лицо – и видел, как что-то дикое, могучее, первобытное загорается в прозрачной глубине синих глаз.

– Я не боюсь… я люблю тебя.

– Я тоже люблю тебя, мой мальчик! – горячо заверил его Марэ, но упрямо продолжил:

– И моя любовь такова, что я не могу – не стану! – причинять тебе боль вместо наслаждения…

– Ммммм… Жааан… ты уже ее причиняешь… – пальцы Эрнеста жаждуще впились в плечи мужчины, что любил и берег его, но терзал своей бережностью, из ложного страха повредить злосчастной телесной оболочке. – Ты с ума меня сводишь!.. Просишь повелевать тебе – и тут же отвергаешь… наверное, у меня теперь там гвоздика растет.

– Опять ты с этой гвоздикой, чертов шутник!.. – Марэ нервно засмеялся и замотал головой:

– Нет-нет, об этом не может быть и речи, я тебя не отвергаю, мой мальчик… Я прошу только об одном – позволь мне познать тебя постепенно… так, чтобы ты мог принимать меня без мучений… я… слишком люблю тебя, чтобы подвергнуть такому испытанию!

– А ты все-таки попробуй…

Жан сдвинул брови, придав своему лицу суровое и даже грозное выражение разгневанного божества:

– Ах ты, гадкий упрямец! Вот, посуди сам, хватит ли у меня беспечности пытать тебя этим орудием?.. И не сделать ничего, чтобы ты смог насладиться мной в полной мере, как я – тобой?

Чтобы преподать своенравному принцу урок, он пропустил ладони под его бедра и, слегка приподняв, придвинул к себе вплотную. Теперь Эрнест мог сам ощутить, насколько узок в сравнении с могучим членом, способным попросту травмировать неподготовленное тело.

Меньше всего Марэ ожидал, что его любовник, вместо того, чтобы устрашиться и выбрать на сегодня менее рискованный способ наслаждения, решит по полной воспользоваться полученной возможностью!.. Сжав ногами бока Жана, Эрнест двинулся ему навстречу с уже знакомой сумасбродной отвагой фанатика-крестоносца, готового принять любую боль и самую страшную казнь во имя любви к своему богу…

И Жан сдался, Жан уступил дикому порыву безрассудного желания: вместо того, чтобы уклониться самому или оттолкнуть прочь обезумевшего от страсти юношу, он только шумно выдохнул и… кончил даже раньше, чем его член успел причинить любовнику мучительную боль своим резким, но к счастью, неглубоким вторжением.

– Аааахххх… даааа…

– Ооооо, нееет!..

Оба возгласа – восторженный и разочарованный – прозвучали одновременно, и Жан тут же ощутил тягучую влагу на собственном животе.

Поняв, что произошло, мужчина не сдержал счастливой улыбки: его мальчик не сумел совладать с собой точно так же, как он сам, и припал к нему всем телом, прижался горячей щекой к его шее, кусая за мочку уха и бурно, часто дыша…

Потом они лежали рядом, тесно обнявшись, нежно поглаживая друг друга, и шептались о своих фантазиях, будто ровесники-мальчишки в дортуаре пансиона. Жан клятвенно пообещал Эрнесту непременно удовлетворить его желание полного соединения, но заставил юношу тоже поклясться, что тот будет кроток и терпелив, позволяя более опытному любовнику должным образом подготовить их обоих.

Приняв строгие условия пакта, Эрнест с истинным неофитским рвением заявил, что жаждет приступить к подготовке прямо с сегодняшнего вечера. Марэ не мог расценить это иначе, как приглашение на новое свидание.

Похоже, ему все-таки придется обсудить с Юнебеллем некоторые послабления в съемочном графике, хотя бы в расписании утренних репетиций… а еще нужно будет на трезвую голову обдумать, что же ему, черт побери, теперь делать с этой нежданной поздней страстью, что настигла его, подобно цунами или торнадо…