Читать книгу Пармские фиалки. Посвящается Жану Марэ - Ричард Брук - Страница 8

– Послушайте, Верней, чего вы от меня хотите? – Клод Брюле, реквизитор, с отчаянием уставился на встрепанного и взлохмаченного молодого человека в черной блузе и джинсах-клеш, куда больше похожего на бродягу-хиппи или драного кота, чем на графского сына.

– Чего я хочу?.. Я хочу всего лишь так подготовить сцену к съемке, чтобы она, черт побери, была похожа на столовую восемнадцатого века, где обедневший барон с дочкой принимают знатную особу, а не на чертов «модный салон» в стиле Второй империи!.. А для этого надо всего лишь заменить вот эти занавеси, проклятую вазу и чертову посуду!.. Неужели я так много хочу, месье Брюле? Правдоподобия! Всего лишь правдоподобия!

Эрнест в сердцах врезал ладонью по антикварной столешнице, фарфоровые тарелки подпрыгнули, как испуганные горничные. Брюле возвел глаза к потолку и в сотый раз проклял решение начальства снимать все сцены, связанные с семейством Таверне, включая визит Марии-Антуанетты, в замке Сен-Бриз. И дело было вовсе не в том, что пришлось тащиться из Парижа в Бургундию – такие переезды неизбежно сопутствовали работе над историческим фильмом. Авральные сроки подготовки тоже можно было пережить, в конце концов, когда это на французском телевидении удавалось строго выдерживать график, без отставаний, срывов съемочных дней, истерик директора и скачек с препятствиями?.. Но художник-декоратор, включенный в рабочую группу в последний момент, бывший по совместительству виконтом и сыном владельца замка, оказался полной катастрофой. Брюле не понимал, за какие грехи ему послан этот сумасшедший, и почему достойнейший мэтр Макс Дуи так его ценит, что предоставил широкие полномочия… и дал карт-бланш на произвол.

Промучившись трое суток и чуть сам не сойдя с ума, Клод не выдержал, бросился к мэтру и слезно просил убрать Эрнеста Вернея куда-нибудь подальше, заверяя, что он с ассистентами сам в лучшем виде подберет нужный реквизит и декорирует площадку в соответствии с эскизами и общим цветовым решением… К его удивлению, Дуи категорически отверг все жалобы и потребовал от Клода не нести ерунды и не строить из себя обиженную школьницу. Дескать, они, французы, тут все в одной лодке, и должны показать немцам, как следует по-настоящему снимать кино о французской истории по книге французского классика. И месье Верней на картине нужен, просто необходим, поскольку отменно знает историю и декоративно-прикладное искусство, превосходно чувствует цвета и оттенки, а самое главное – умеет с помощью цвета и разнообразных мелочей создавать нужный эмоциональный фон… Декораторов полно, и художники-оформители вокруг кишмя кишат, вечно обивают пороги студий, но такие психи как Верней – психи в хорошем смысле слова, тонко чувствующие и впечатлительные, на вес золота.

Прослушав этот торжественный спич из уст мэтра, Брюле понял, что его натуральным образом продали в рабство, и от Вернея ему не избавиться никакими силами… по крайней мере, до конца натурных съемок в «замке Таверне», то бишь, Сен-Бриз… Значит, оставалось последнее прибежище: профессионализм. Симпатии симпатиями, обиды – обидами, а работа – работой. На этом топливе, плюс приятных мыслях о будущем гонораре, Клод протянул еще пару дней… и даже как-то притерпелся к манере Вернея работать: как ни крути, парень был не глуп и дело свое не просто знал – любил. Потому и бесился из-за любой мелочи, что разрушала или просто не вписывалась в идеальную картину, созданную в его голове.

Но сегодня художник, видимо, встал не с той ноги, потому что дошел до полного идиотизма: прицепился к безобидному кувшину, любовно выбранному ассистентом для съемки первой сцены – ужина Бальзамо в замке. В этот сосуд следовало налить вино, только и всего, однако с Вернеем чуть припадок не сделался, когда он увидел кувшин в числе других предметов «натюрморта».

– Верней, но это же просто кувшин!.. Кувшин – он и есть кувшин, он будет просто стоять на столе, какая разница, медный он, серебряный или стеклянный?.. Никто на него и внимания не обратит! – взывал Брюле к здравому смыслу, но безуспешно.

– Конечно! Никто ни на что не обратит внимания! Роскошно, просто великолепно… давайте теперь ставить на стол алюминиевую посуду из супермаркета, вместо драпировок – наклеим фотообои, а в вазы с цветами воткнем траурный букет, с надписью «покойся с миром, Жозеф Бальзамо!»

– Ну зачем вы так?.. Насчет занавесей, вы меня убедили, и месье Дуи… он полностью поддержал… они будут именно такие, бежево-золотистые, затканные серебряными цветами… и ваза… под цвет свечного пламени. Мимозу разыщем, далась же вам эта мимоза! Но кувшин?.. Чем вам не угодил кувшин?

– Вы не понимаете, Брюле… этот кувшин – он участник действия! На него вроде бы никто и не смотрит, но он там все время, взгляните на раскадровку… это не просто посуда, это символ! Намек на тайну, принесенную Калиостро… предсказание дальнейших событий!

– Какой символ, какие предсказания, что вы несете, Верней?! Просто кувшин для вина! Или вы сами вчера опять напились, и до сих пор не протрезвели?..

– «Такие» предсказания, невежда вы несчастный! Вы хоть в книгу-то, по которой мы снимаем фильм, хоть раз заглянули?

– Нет. Мне хватило сценария.

– И напрасно! Если бы вы потрудились прочесть, то знали бы, что история Калиостро связана с тайнами и мистериями египетских жрецов, а кувшин… кувшин – это атрибут одного из египетских богов, вода, вытекающая из него, олицетворяет Нил!.. Разве это не прямое указание на Бальзамо, на ту его ипостась, что была…

– О, прошу вас, хватит, хватит! – Брюле с мольбой воздел руки. – Я вам верю… но все равно не могу понять, почему этот кувшин – и пятнадцать других, которые мы нашли в кладовых и перебрали – вам не годятся… и самое главное, где мы теперь найдем нужный реквизит, если все имеющееся не годится, а завтра приедут артисты?..

– Я и не прошу вас… – заявил Эрнест и упрямо встряхнул головой. – У меня еще есть время до завтрашнего вечера. Я поеду в Дижон, в антикварную лавку… я видел там именно то, что нужно.

– Месье Верней, но как же так можно, получается, вас не будет по меньшей мере несколько часов, и мы с ассистентами начнем сами готовить площадку… а потом вы приедете с кувшином и начнете требовать, чтобы мы все убрали и делали заново!

– Ничего, мы все успеем… – Эрнест умолк и повернулся к окну, взглянуть на темнеющее закатное небо. – Мне просто нужно поточнее узнать, когда прибудет месье Марэ.

– Без опозданий, уж будьте уверены… – хмыкнул реквизитор, а про себя подумал, что решение Вернея зачем-то сбежать в Дижон ему на руку: во-первых, можно спокойно поработать над декорацией, а во-вторых, если что-то пойдет не так, виноватым при любых раскладах окажется художник, перекроивший все планы и все сорвавший сроки.

***

– Эрнест, пожалуйста, пойдем обедать! – взмолился Роже на исходе третьего часа совместного рысканья по Дижону. – У меня ноги отваливаются… и я со вчерашнего дня ничего не ел, кроме засохшей булочки и кусочка сыра.

– Для парижанина ты удивительно не стойкий, – фыркнул Верней и метнул в спутника свой фирменный ироничный взгляд, сводивший Розочку с ума с первой встречи. – А знаешь, когда я учился в Кондорсе, нас там регулярно мучали греко-римскими мудрецами, в частности, Плутархом.

– Ну и что?.. – вздохнул Роже и, пользуясь случаям, оперся на плечо Эрнеста и почти повис на любовнике.

– А то, что у этого достойного мужа я вычитал наставление: «Полезно упражнять душу горем, а желудок – голодом».

– Тогда он должен быть мною доволен… ибо я делаю и то, и другое, – покачал головой Пикар. – Да еще и смирен, как жертвенный агнец, повинуясь такому тирану, как ты…

– Роже, пожалуйста, сделай мне одолжение.

– Какое?

– Перестань ныть. Будь уже мужчиной!

«Что? Наподобие твоего солнцеликого божества, твоего Юпитера, для которого ты оказался чересчур юным Ганимедом?» – хотел съязвить Розочка, но благоразумно прикусил язык. В последнее время Эрнест настолько нервно реагировал на любое упоминание всуе месье Марэ, что рисковать его благорасположением не стоило…

Приехав в город ста колоколен около одиннадцати утра, они до бесконечности кружили по средневековым улочкам, закованным в камень и дерево, справа и слева прилегающим к площадям Дарси и Гранжье, и убегающим дальше, к собору и герцогскому дворцу. Друзья несколько раз туда-сюда прошли по улице Свободы, дважды обогнули рынок и снова возвратились к площади Розового чулка, с ее полосатыми домами и цветными крышами, и черным памятником злополучному виноградарю, что тщетно пытался выдавить каменными ногами сок из каменных ягод…

Эрнест заглядывал в каждый антикварный магазин, в каждую лавчонку с редкостями, побывал, кажется, на всех блошиных барахолках старого города, поболтал по меньшей мере с двумя десятками человек, но так и не нашел ничего похожего на проклятущий кувшин для вина.

Пикар не очень понимал, что не устраивает взбалмошного художника, развившего в себе настоящую манию кладоискательства, однако этот кувшин одновременно ненавидел и благословлял. Благословлял – ибо благодаря ему Роже удалось снова завлечь Эрнеста в свою постель, с помощью несложной манипуляции, а ненавидел, потому что расплачиваться за счастье проведенной вместе ночи и романтическую прогулку на машине приходилось гудящими ногами, головокружением и болящим животом.

Они свернули на улицу Форж, где особняки разных столетий соперничали друг с другом фасадами и пышностью архитектурных украшений, и Пикар снова принялся уговаривать своего надменного принца:

– Эрнест, если мы сейчас же не пойдем на поиски приличного ресторана, где подают пирожки с сыром, говядину по-бургундски и петуха в вине, то нам останется только набивать брюхо квашеной капустой с сосисками, в столь нелюбимой тобой немецкой забегаловке… или довольствоваться гренками и салатом…

– Это в твоем стиле – набивать брюхо, мне бы вполне хватило багета с сыром эпуас23.

Роже жалобно захныкал и запричитал с удвоенной силой, и художник вдруг смягчился и пообещал:

– Ну, ладно, ладно, скоро мы утолим твои голод и жажду! Я только проверю вооон тот магазинчик, рядом с ювелирным… интуиция говорит мне, что я почти у цели.

– Я рад за тебя и готов воспеть «аллилуйя», но милый мой, если я в ближайшие десять минут не отолью, то лопну.

– Угу… явишь изумленным дижонцам очередную ипостась писающего мальчика, – ухмыльнулся Верней, и сказал совсем другим тоном, теплым, без тени насмешки: – Ну и какого хрена ты столько мучился? Чертова твоя деликатность! Давай, иди, займи нам столик в том кабачке, который тебе так приглянулся, я скоро приду.

– Точно придешь?

– Ну а куда я денусь из антикварной лавки? Провалюсь в зазеркалье или застряну в волшебной лампе?..

– Да кто ж вас знает, месье Верней… – Роже подозрительно посмотрел на Эрнеста, гадая, не замышляет ли он какую-нибудь авантюру; художник стойко выдержал его взгляд:

– Не сходи с ума, Розочка. Ключи от машины ведь у тебя, а меня нисколько не прельщает перспектива тратиться на такси.

Это прагматичное соображение убедило Пикара, и, предоставив Эрнесту свободу действий, он поспешил к облюбованному ресторанчику с немудреным названием «У Камергера»24.

***

Интуиция не подвела художника: едва войдя в магазин, он сразу же заметил то, что искал – винтажный оловянный кувшин для вина, явно немецкой работы, и совершенно точно относящийся к восемнадцатому веку…

Как назло, именно этот кувшин вертела в руках и пристально рассматривала элегантная дама в длинном замшевом тренче цвете какао и шелковом изящном платке.

Хозяин заведения, пожилой грузноватый еврей, в уютной плюшевой кофте, надетой поверх нарядной светлой рубахи, терпеливо ждал, пока посетительница примет решение, и либо купит кувшин, либо поставит его на место. При этом он не старался казаться довольным или даже сколько-нибудь приветливым – прежде всего потому, что дама была англичанка, и очень плохо говорила по-французски. Помимо промаха, совершенного покупательницей в момент своего рождения, она еще и пыталась торговаться. Цена в полторы тысячи франков за старое олово казалась ей непомерной, несмотря на стопроцентную подлинность антикварной вещицы, что подтверждалось мастерским клеймом и другими косвенными признаками, очевидными для знатока.

Эрнесту хватило десяти секунд, чтобы оценить ситуацию и принять решение. Глаза у него загорелись как у кота – кувшин был именно такой, как надо, и художник не собирался его упускать. Он знаком показал хозяину, что готов купить заинтересовавший его предмет без всякого торга, и тот еле заметно кивнул, давая понять, что отдаст, если новый покупатель избавится от надоедливой англичанки.

Разумеется, воспитание и врожденная галантность по отношению к прекрасной половине человечества не позволяли грубо выхватить искомый сосуд из тонких рук незнакомки. Верней по-кошачьи тихо приблизился к женщине, поглощенной созерцанием дна кувшина, и обратился к ней на чистейшем английском:

– Прошу прощения, мадам, но чем вас так привлекла эта грубая подделка под наследие немецких оловянщиков?..

– О, месье, слава Богу, здесь хоть кто-то понимает по-английски! – с облегчением воскликнула дама, повернулась к Эрнесту… и замерла, словно перед ней стоял не красивый молодой человек, одетый с изящной небрежностью представителя богемы, а кто-то вроде Медузы Горгоны или василиска, взглядом обращающих в камень.

– Да, я говорю по-английски, и, смею надеяться, неплохо… – улыбнулся Верней и снова указал на кувшин:

– Вам в самом деле это нравится?.. Если позволите, я в два счета докажу, что сия посудина – вовсе не антикварная редкость, а обыкновенный хлам, найденный хозяином на бабушкином чердаке. Так во Франции и морочат туристов…

Хозяин по-прежнему хранил стоическое молчание и делал вид, что заводит часы, но изломившаяся бровь и оттопыренная губа свидетельствовали – он понимает в происходящем куда больше, чем хочет показать.

Англичанка же продолжала неотрывно смотреть на Эрнеста; щеки у нее покраснели, рот слегка приоткрылся, а глаза заблестели, как после бокала бургундского вина. Тонкие пальцы, унизанные кольцами, так плотно стиснули горлышко злосчастного кувшина, что будь он живым существом, рисковал бы задохнуться.

«Ну вот… этого еще не хватало! И долго она будет пялиться на меня, как кошка на сметану?» – Верней с трудом подавил приступ раздражения; на ум вдруг пришли слова Шаффхаузена во время ночного разговора:

«Мой мальчик, вы даже не понимаете, как ваша красота действует на людей…» – и эта незнакомая женщина словно стала живой иллюстрацией к наставлению доктора.

Эрнест перевел дыхание, постарался ненадолго забыть обещание самому себе – больше никогда не иметь дело с человеческими самками… и улыбнулся еще приятнее:

– Извините меня, мадам, я груб и невежлив… пристал к вам без спросу, взялся толковать об искусстве, а сам даже не представился. – привычно «включая Дон Жуана», он понизил голос и, не сводя с англичанки потемневших зеленых глаз, назвал себя:

– Эрнест Верней, свободный художник… рад познакомиться, и – добро пожаловать в Дижон!

– О-о… месье… Верней… вы художник? Какая удача! – дама наконец вышла из транса, но, поддерживая разговор, продолжала краснеть и смущаться, как школьница… Это смотрелось мило – даже с учетом того, что на вид ей было лет тридцать пять.

– Меня зовут Ирма Шеннон, я второй раз в жизни приехала во Францию, и впервые забралась так далеко от Парижа…

– Понимаю… вы, должно быть, приехали на фестиваль кукольных театров, или на праздник ремесел, раз интересуетесь не только вином и горчицей?

– Горчицей?.. – она непонимающе взмахнула подкрашенными длинными ресницами – удивительно черными на фоне белоснежной, почти прозрачной кожи и золотисто-рыжих, как на картинах Тициана, волос.

– Ну да… вы ведь в горчичной столице мира! (3) – пользуясь рассеянностью англичанки, художник мягко вытянул кувшин из ее рук, прижал к груди и больше не собирался с ним расставаться.

Хозяин лавки, видя, что маневр нахального красавчика удался, одобрительно улыбнулся – и снова сделал вид, что занят исключительно часами.

– Нет, месье, я в Дижоне не ради горчицы. Меня в основном интересует старинная посуда… семнадцатого и восемнадцатого века, оловянная и серебряная, и прежде всего сосуды для вина: чаши, бокалы, кувшины… вот примерно как тот, что вы держите…

– Как мило! – живо воскликнул Эрнест. – Все едут в славную Бургундию за вином, это предсказуемо и привычно, а прекрасная леди – за посудой… это очень по-английски.

– Так скучно?..

– Нет. Эксцентрично…

Он перехватывал инициативу в беседе, чтобы снова отвлечь внимание Ирмы от оловянного «яблока раздора»; это удалось без труда, поскольку взгляд англичанки точно приклеился к лицу художника, а порой начинал бродить по его фигуре, сверху вниз, и становился откровенно вожделенным и жаждущим…

– Значит, это правда, что вы, французы, считаете нас, англичан, эксцентричными?

– Правда. А вы нас – экспрессивными грубиянами?..

Ирма смущенно засмеялась:

– Это немного преувеличено… но признаю – ваши соотечественники, месье Верней, не показались мне очень уж вежливыми… вы первый француз, который со мной настолько любезен.

– Уверен, что не последний, мадам… – Эрнест слегка поклонился, с присущим ему непринужденным изяществом, и добавил:

– Если вы и Дижон плохо начали свое знакомство, всегда можно попробовать снова….

– Возможно… если у меня появится такой обаятельный гид, как вы. – она протянула руку к художнику. Он сохранил улыбку на губах – и с трудом удержался, чтобы не спрятать кувшин за спину; но Ирма уже не думала о покупке, она хотела прикоснуться к мужчине, остановить его, удержать рядом… Это желание было написано у нее на лице, трепетало в углах губ, вплеталось в аромат легких духов, и Эрнест нашел, что подобная откровенность делает ее прекрасной.

– Месье, – вмешался хозяин, испуганный тем, что милая беседа парочки, все больше напоминавшая воркование влюбленных, обойдется ему в полторы тысячи франков, если ни француз, ни англичанка не купят кувшин. – Месье, прошу вас… подайте сюда эту вещицу… или платите за нее! Мне пора закрываться на перерыв.

– Да, да, разумеется, – как ни в чем не бывало, кивнул Эрнест и подошел к старомодному кассовому аппарату. – Простите, мадам – я лишь расплачусь за эту безделицу, и буду к вашим услугам… чтобы показать Дижон во всей красе.

Тут он вспомнил о бедном Розочке, ждущем его за столиком в ресторане, и на секунду испытал острый стыд… но успокоил себя тем, что пригласить англичанку пообедать с ним и с его другом, а затем немножечко прогуляться по старому городу – не такая уж страшная беда. И совсем маленькая переплата за идеальный кувшин, из которого будут наливать вино Жозефу Бальзамо.

Он не учел, что у Ирмы Шеннон возникнут иные планы…

***

На улице Эрнест не успел и рта открыть, чтобы направить новую знакомую в нужную ему сторону – дама оказалась не из робких и сама перехватила инициативу:

– Как же мне повезло, месье, что я вас встретила! Во-первых, вы превосходно говорите по-английски… и это такое облегчение, если в Париже меня хоть изредка и с грехом пополам понимали, то в Дижоне я чувствую себя прилетевшей с Марса!..

– А во-вторых? – осведомился художник, гадая, куда она его ведет: англичанка настойчиво увлекала его в противоположный конец улицы Форж.

– А во-вторых, вы явно разбираетесь в искусстве… не прикидываетесь знатоком после того, как заучили наизусть путеводитель, а действительно разбираетесь!

– Смею надеяться, что так…

– Вот и прекрасно!.. Я тут накупила всякой всячины… есть интересные вещицы, настоящие редкости, но… но… мне кажется, в отношении большинства покупок – меня просто надули…

Эрнест понимающе покачал головой и прикусил губу, чтобы скрыть усмешку: ситуация начала проясняться.

На всякий случай он уточнил:

– И… вы хотите, чтобы я на них взглянул?..

– Да… – ее ресницы дрогнули, голос стал чарующе-томным. – Хочу узнать ваше мнение. Наверняка мне подсунули антикварный хлам, и я переплатила за него раза в два… но… может быть, и нет?

Мисс Шеннон, повиснув у него на локте, не оставляла шанса вырваться… да Эрнест пока и не собирался бежать. У него и руки были свободны: расплатившись за кувшин, он написал хозяину адрес и быстро сговорился о доставке. Мэтр Кофман округлил и без того круглые глаза, осознав, что заключил сделку с сыном сеньора де Сен-Бриз – человека почтенного и более чем известного в Дижоне – и торжественно пообещал, что покупка приедет в замок раньше, чем сам Эрнест успеет туда вернуться. В этом не было никакого угодничества, лишь разумный расчет опытного торговца: мэтр Кофман рассчитывал еще не раз увидеть молодого виконта в своей лавке.

Пауза несколько затянулась.

Ирма в тревоге ждала ответа и, думая, что красавец-француз колеблется, окончательно отбросила стыдливость и прошептала:

– Месье, пожалуйста… Это не займет много времени, обещаю.

– Где вы живете?

– Здесь, неподалеку… на улице святой Анны. В отеле «Филипп ле Бон».

– Знаю, отличное местечко… уединенное и с чудесным тенистым садом.

– И вы согласны пойти туда со мной?

– С чего бы мне отказываться? – Эрнест усмехнулся, уже не таясь, бросил на Ирму один из своих фирменных донжуанских взглядов – словно обещал открыть двери в рай – и взял даму не под руку, как учтивый кавалер, а за руку, как любовник…

Он сожалел лишь о том, что не успел предупредить Роже. Впрочем, это еще можно было исправить: в «Филипп ле Бон», как в любом приличном отеле, телефоны торчали повсюду, а также имелся ресторанчик с хорошей кухней.