Читать книгу Сталин. Том 1. Парадоксы власти. 1878–1928. Книги 1 и 2 - Стивен Коткин - Страница 10

В отличие от маленького Гори, в главном городе Кавказа разворачивалась грандиозная драма зарождения современности, но Иосиф Джугашвили почти не видел город, по крайней мере на первых порах. Его непосредственное окружение, духовная семинария, носила прозвище Каменный мешок, будучи четырехэтажным бастионом с фасадом в стиле классицизма. Если на вершине местной иерархии учебных заведений стояла главная классическая гимназия, то семинария – более доступная для бедной молодежи – не слишком отставала от нее. Здание семинарии, в которое она переехала в 1873 году, находилось на южном конце проспекта Головина, на Ереванской площади, и было куплено православной церковью у сахарного магната (Константина Зубалашвили). Для сотен учащихся, проживавших на верхнем этаже, в дортуаре открытого типа, день обычно начинался в 7 утра и заканчивался в 10 вечера. За утренней молитвой, на которую их сзывал колокол, следовали чай (завтрак), занятия до двух часов дня, обед в три часа дня, прогулка на свежем воздухе, на которую выделялось около часа, перекличка в пять часов, вечерний молебен, чай (легкий ужин) в восемь часов, выполнение домашних заданий и отбой. «День и ночь мы трудились в казарменных стенах, чувствуя себя заключенными», – вспоминал еще один горийский Сосо, Иосиф Иремашвили, который, как и молодой Сталин, попал в семинарию через Горийское духовное училище [120]. Учащиеся иногда получали отпуска, чтобы навестить родную деревню или город, но вообще немного свободного времени у них бывало лишь по воскресеньям – но только после православных молебнов, во время которых приходилось выстаивать по три-четыре часа на каменных плитах. Посещение театра и других святотатственных развлечений было запрещено. Однако некоторые семинаристы осмеливались выбираться в город после вечерней переклички, невзирая на то что в дортуаре время от времени проводились ночные проверки с целью пресечь чтение нелегальной литературы при свете свечей или занятия онанизмом.

Такой строгий режим не мог не быть угнетающим для подростков-семинаристов, привыкших к семейной снисходительности и вольным играм на улице, но в то же время семинария предоставляла бесконечные возможности для страстных споров с соучениками о смысле жизни и их собственном будущем, а также для знакомства с новыми книгами и приобщения к знаниям. Разумеется, речь в первую очередь шла о священных книгах, о церковнославянском языке и истории Российской империи. Иосиф (Сосо) Джугашвили, оказавшись в своей стихии, учился хорошо. Он стал ведущим тенором в семинарском хоре, что было заметным достижением с учетом того, сколько времени мальчики проводили в церкви и готовились к церковной жизни. Кроме того, он жадно читал книги и завел тетрадку, чтобы записывать свои мысли и идеи. В классе он получал в основном четверки, хотя и заработал пятерку за духовное пение, а также пять рублей за несколько выступлений в оперном театре. В первые годы учебы он получил тройки только за итоговое сочинение и по греческому. За поведение ему ставили пятерки. На первом году Джугашвили оказался восьмым по успеваемости в группе из двадцати девяти человек, а на второй год находился уже на пятом месте. Но на третий год обучения (1896/1897) он скатился на шестнадцатое место (из двадцати четырех), а на пятом году был двадцатым (из двадцати трех), провалив экзамен по Священному Писанию [121]. Поскольку места в классе распределялись в зависимости от успеваемости, Джугашвили сидел все дальше и дальше от учителей. Он утратил интерес даже к своему любимому хору, отчасти из-за постоянных проблем с легкими (хроническая пневмония) [122]. Но главной причиной, вызвавшей у него снижение интереса к учебе и плохую успеваемость, являлся культурный конфликт, порожденный силами модернизации и политической реакцией.

В 1879 году, через год после рождения Джугашвили, два грузинских писателя из дворян, князь Илья Чавчавадзе (г. р. 1837) и князь Акакий Церетели (г. р. 1840), основали Общество по распространению грамотности среди грузин. Грузины делятся на много различных групп – кахетинцев, картлийцев, имеретинцев, мингрелов, – пользующихся одним языком, и Чавчавадзе с Церетели надеялись положить начало общегрузинскому культурному возрождению с помощью школ, библиотек и книжных лавок. Их консервативно-популистская культурная программа не была сопряжена с нелояльностью к империи [123]. Но в Российской империи с административной точки зрения не было никакой «Грузии», а лишь две губернии – Тифлисская и Кутаисская, и имперские власти заняли такую жесткую позицию, что цензоры запрещали появление термина «Грузия» в русской печати. Отчасти из-за того, что лишь немногие цензоры знали грузинский язык – с его алфавитом, далеким и от кириллического, и от латинского, – цензура проявляла больше попустительства в отношении грузинских изданий, что открывало широкие просторы для грузинской периодики. Однако в Тифлисской семинарии в порядке принудительной русификации уроки грузинского языка были отменены в пользу русского в 1872 году. (Православные церковные службы в Грузии проводились на церковнославянском и потому в целом были непонятны для верующих, как и в губерниях империи с преобладанием русского населения.) С 1875 года в семинарии в грузинской столице больше не преподавалась и история Грузии. Из двух дюжин преподавателей семинарии, которые формально назначались наместником, лишь немногие были грузинами при преобладании русских монахов, а последних специально отправляли в Грузию из-за их ярой приверженности русскому национализму. (Некоторые из них впоследствии участвовали в праворадикальных движениях.) Кроме того, в штате семинарии числились два постоянных инспектора с тем, чтобы учащиеся находились под «постоянным и неустанным надзором» – даже тогда, когда у семинаристов было свободное время, – а среди учащихся вербовались доносчики, служившие начальству лишними глазами и ушами [124].

Обычным делом стали увольнения по причине «неблагонадежности», что не шло на пользу учебному процессу в семинарии. В ответ на этот деспотизм тифлисские семинаристы – в большинстве своем сыновья православных священников – начали (в 1870-е годы) выпускать нелегальные бюллетени и создавать тайные дискуссионные «кружки». В 1884 году член одного из таких кружков тифлисских семинаристов, Сильвестр (Сильва) Джибладзе (возглавивший бунт еще в младшей семинарии), ударил русского ректора по лицу за то, что тот назвал грузинский «языком для собак». Как было прекрасно известно мальчикам, Грузинское царство перешло в христианство за пятьсот лет до русских и за сто с лишним лет до римлян. Джибладзе был на три года сослан в солдаты. Затем в 1886 году еще один исключенный семинарист убил ректора семинарии кинжалом – известие об этом разнеслось по всей империи [125]. Было исключено более шестидесяти семинаристов. «Кое-кто доходил до того, что оправдывал убийцу, – докладывал грузинский экзарх петербургскому Священному синоду. – В душе его одобряли все» [126]. К 1890-м годам семинаристы начали устраивать забастовки. В ноябре 1893 года они объявили бойкот занятий, потребовав улучшить питание (особенно во время Великого поста), отменить суровый надзор, учредить в семинарии отделение грузинского языка и предоставить им право петь псалмы на грузинском [127]. Русифицирующееся духовенство в ответ на это исключило 87 учащихся – в том числе 17-летнего вождя бастующих Ладо Кецховели – и в декабре 1893 года закрыло семинарию [128]. Она вновь открылась осенью 1894 года, имея в своем составе два первых класса – 1893 и 1894 годы набора; в последнем учился Иосиф Джугашвили.

К тому моменту, когда будущий Сталин поступил в семинарию, там еще сохранялись суровые дисциплинарные меры, но в качестве уступки были возвращены уроки грузинской литературы и истории. Летом 1895 года, после первого года занятий, Джугашвили, которому было шестнадцать с половиной лет, не получив в семинарии разрешения, лично отнес свои стихи, написанные на грузинском, издателю-дворянину Илье Чавчавадзе. Редактор издававшейся Чавчавадзе газеты «Иверия» (под таким названием известна Восточная Грузия) опубликовал пять стихотворений Джугашвили, подписавшего их широко распространенным уменьшительным грузинским вариантом имени Иосиф, Сосело [129]. В одном из этих стихов насилие (в природе и в человеке) противопоставлялось кротости, свойственной птицам и музыке; в другом изображался странствующий поэт, отравленный соотечественниками. Еще одно стихотворение было написано к 50-летию грузинского князя Рафаэла Эристави, любимого поэта молодого Сталина [130]. Как впоследствии говорил диктатор, стихи Эристави были «красивыми, эмоциональными и музыкальными», и добавлял к этому, что князя по праву называли грузинским соловьем – о роли которого, возможно, мечтал сам Джугашвили. Героем страстного шестого стихотворения Джугашвили, «Старый Ниника», изданного в 1896 году в «Квали» («Борозда»), журнале еще одного Церетели, Георгия (г. р. 1842), является мудрый герой, повествующий о прошлом своим внукам. Словом, и Джугашвили был подхвачен эмоциональной волной грузинского пробуждения конца века.

Дух времени, так подействовавший на молодого Джугашвили, хорошо выражен в стихотворении «Сулико» (1895), или «Душенька», об утраченной любви и утраченном национальном духе. Эти стихи, написанные Акакием Церетели, одним из основателей Общества по распространению грамотности, были положены на музыку и стали популярной песней:

Сталин-диктатор часто пел «Сулико» по-грузински и в русском переводе (переложенная на русский, песня стала сентиментальным шлягером на советском радио). Но в 1895–1896 годах ему пришлось скрывать успехи в сфере грузинской поэзии от русификаторского начальства семинарии.

Само собой, национализм был приметой эпохи. Блеск бисмарковского германского Рейха воздействовал на Адольфа Гитлера, родившегося в 1889 году под Браунау-ам-Инн в Австро-Венгрии, почти с самого момента его рождения. Отец Гитлера, Алоис, австрийский подданный и ярый немецкий националист, работал таможенным чиновником в приграничных городках на австрийской стороне; мать Гитлера Клара, третья по счету жена у своего мужа, была предана Адольфу, одному из двух выживших у нее и Алоиса детей (еще трое умерли). В трехлетнем возрасте Гитлер перебрался с семьей через границу в немецкий город Пассау, где научился говорить на нижнебаварском диалекте немецкого языка. В 1894 году семья вернулась в Австрию (поселившись под Линцем), но Гитлер, родившийся и проживший большую часть того времени, когда складывалась его личность, в Габсбургской империи, так и не овладел своеобразным австрийским вариантом немецкого языка. У него развилась неприязнь к многоязычной Австро-Венгрии и он вместе со своими друзьями, говорившими на австро-германском языке, распевал немецкий гимн «Германия превыше всего»; ребята приветствовали друг друга немецким «Хайль!» вместо австрийского «Servus». Гитлер ходил в церковь, пел в хоре и под влиянием матери выражал намерение стать католическим священником, но по большей части он рос с мечтой стать художником. В 1900 году от кори умер 16-летний старший брат Гитлера, и эта смерть, судя по всему, серьезно повлияла на него: он стал более замкнутым, отрешенным, ленивым. Его отец, желавший, чтобы мальчик пошел по его стопам и стал таможенным чиновником, вопреки его желаниям отправил его в техническое училище в Линце, где Гитлер часто конфликтовал с учителями. После внезапной смерти отца (в январе 1903 года) Гитлер стал плохо учиться и мать разрешила ему перевестись в другую школу. С трудом получив аттестат зрелости, Гитлер в 1905 году отправился в Вену, где не сумел поступить в художественное училище и вел богемный образ жизни, сидя без работы, продавая акварели и проедая свое маленькое наследство. Однако германский национализм остался при нем. Наоборот, будущий Сталин обменяет свой национализм – национализм маленького грузинского народа – на более широкие горизонты.