Читать книгу Сталин. Том 1. Парадоксы власти. 1878–1928. Книги 1 и 2 - Стивен Коткин - Страница 23

После первых яростных атак со стороны Дурново расколотые на фракции социал-демократы попытались сплотить ряды. За две недели до открытия первой Думы, 10–25 апреля 1906 года, Российская социал-демократическая рабочая партия провела свой IV съезд под лозунгом «единства». Этот съезд, проходивший за границей, в безопасном Стокгольме, что делало возможным присутствие эмигрантов, объединил, по крайней мере физически, незадолго до того отколовшихся друг от друга меньшевиков (62 делегата) и большевиков (46 делегатов), а также отдельные партии латвийских и польских социал-демократов и Бунд [474]. В рядах кавказских социал-демократов, представлявших собой вторую по численности социал-демократическую группу в империи после русских социал-демократов, наблюдалось почти полное единство вследствие крайней малочисленности кавказских большевиков [475]. Впрочем, политическое единство оказалось недостижимым. Так вышло, что среди одиннадцати кавказских делегатов, прибывших в Стокгольм, единственным большевиком был Джугашвили, однако, поднявшись на трибуну съезда, чтобы высказаться по злободневному аграрному вопросу, он решительно отверг предложение большевика Ленина осуществить полную национализацию земли, как и призыв одного из русских меньшевиков к муниципализации земель. Вместо этого будущий организатор коллективизации сельского хозяйства рекомендовал раздать землю крестьянам. Джугашвили полагал, что перераспределение земли должно было укрепить союз рабочих с крестьянами, неосознанно делая реверанс в сторону своих противников из числа грузинских меньшевиков. Более того, Джугашвили, повторяя аргумент другого оратора, указывал, что социал-демократы, предлагая крестьянам землю, уведут платформу у своих конкурентов на левом фланге – партии социалистов-революционеров [476]. Какое впечатление эти предложения произвели на IV съезд, остается неясно [477]. В течение какого-то времени вопрос о передаче земли крестьянам – имевший в преимущественно крестьянской Российской империи принципиальное значение – оставался у российских социал-демократов нерешенным.

Какой вопрос социал-демократам нельзя было оставлять без решения, так это проблему выживания их партии. В 1905 году и меньшевистская, и большевистская фракции сходились на необходимости создавать боевые отряды самообороны: в конце концов, несправедливый царский режим прибегал к террору. Кроме того, чтобы раздобыть оружие и средства для партийной кассы, обе фракции согласились на проведение «экспроприаций», нередко в сотрудничестве с криминальным подпольем [478]. В итоге Российская империя, получив квазиконституционное государственное устройство, в еще большей степени превратилась в очаг политического терроризма.

Вплоть до того момента регулярные полицейские силы Российской империи отличались поразительной малочисленностью и разбросанностью. Полицейское присутствие нередко слабо ощущалось даже в городах, а за их пределами в России в 1900 году имелось менее 8500 становых приставов и полицейских урядников на почти 100 миллионов человек сельского населения. Под «надзором» у многих становых приставов (которым помогали немногочисленные урядники) находилось от 50 тысяч до 100 тысяч человек, нередко проживавших на территории площадью более чем в 1000 квадратных миль. В 1903 году полицию пополнили так называемыми стражниками, число которых в сельской России составляло около 40 тысяч человек; в итоге соотношение между полицейскими чинами и жителями села достигло примерно 1 к 2600. Жалованье полицейских возрастало, но оставалось невысоким, как и уровень их образования и подготовки. Злоупотребления, произвол и взяточничество делали полицию крайне непопулярной. Регулярная полиция сплошь и рядом заводила уголовные дела или задерживала людей при отсутствии преступлений и прибегала к физическому насилию, известному как «кулачное право». Урядники крестьянского происхождения играли по отношению к односельчанам роль мелких тиранов, похваляясь своей властью в соответствии с представлениями о том, что чем строже они будут себя вести, тем выше будет их авторитет [479].

Массовые бунты, начавшиеся в 1905 году, повлекли за собой резкий рост численности полиции. Однако с 1905 по 1910 год более 16 тысяч царских должностных лиц, от деревенских полицейских до министров, было убито или ранено революционерами-террористами (которыми во многих случаях были и меньшевики) [480]. При этом также погибло бесчисленное множество пролетариев – кучеров и железнодорожников. Как сетовал один из главных полицейских чинов, техника изготовления бомб «сделала успехи такие, что теперь положительно каждый ребенок может <…> смастерить снаряд, годный для взрыва его няньки» [481].

Этот левый политический террор вселял ужас в души царских чиновников, но режим наносил свирепые контрудары [482]. Столыпин «схватил революцию за горло». Его правительство отправило десятки тысяч человек на каторгу и в ссылку. Кроме того, оно учредило специальные военно-полевые суды, в ускоренном порядке приговорившие к смерти более 3 тысяч человек, обвиненных в политических преступлениях; в ходе показательных публичных казней их вздергивали на виселицах, прозванных «столыпинскими галстуками» [483]. Никакой режим не мог оставить без ответа постоянные убийства своих служащих, но эти суды имели мало общего с правосудием. Как бы то ни было, смысл происходящего дошел до населения. Ленин, называвший Столыпина «обер-вешателем», бежал из страны, как и прочие видные революционеры, только что вернувшиеся на родину в 1905 году в недолгой обстановке большей свободы [484]. Будущие революционеры присоединились примерно к 10 тысячам экспатриатов (по состоянию на 1905 год), проживавших в русских колониях по всей Европе. За левыми эмигрантами вели надзор 40 сотрудников и 25 осведомителей зарубежного отделения охранки, руководство которым осуществлялось из российского посольства в Париже, где накопилось множество драматических документов об изгнанниках и их зачастую жалких начинаниях [485].

Коба Джугашвили входил в число тех убежденных социалистов, которые не стремились скрыться за границей. В Стокгольме он познакомился не только с Климентом (Климом) Ворошиловым, с которым он не порывал знакомства до конца жизни, но и с польским дворянином и большевиком Феликсом Дзержинским и с русским большевиком Григорием Радомысльским (более известным как Зиновьев). Кроме того, Джугашвили встретил своего старого врага по Тифлисской семинарии Сеида Девдариани, к тому времени ставшего грузинским меньшевиком. Из Стокгольма Джугашвили весной 1906 года вернулся на Кавказ. Он носил костюм и шляпу и ходил с трубкой, как европеец. Впоследствии от всего этого осталась только трубка.

Вернувшись домой, Джугашвили, в брошюре на грузинском языке (1906), рассказывающей о стокгольмском съезде, сурово осудил первый в истории России законодательный орган: «Кто садится меж двух стульев, тот предает революцию, – писал он. – Кто не с нами, тот против нас! Жалкая Дума с ее жалкими кадетами застряла именно между этих двух стульев. Она хочет революцию примирить с контрреволюцией, чтобы волки и овцы вместе паслись» [486].

Кроме того, Джугашвили женился [487]. Его 26-летняя жена Кетеван (Като) Сванидзе была младшей из трех сестер Сванидзе из Тифлиса, с которыми Джугашвили познакомился либо через их брата, большевика Алешу Сванидзе (женатого на певице тифлисской оперы), либо через Михаила Монаселидзе, старого друга Джугашвили по семинарии, женившегося на другой из сестер Сванидзе, Сашико [488]. Квартира Сванидзе находилась на задах штаба Южно-Кавказского военного округа, в самом центре города, и потому считалась сверхнадежным убежищем для революционеров: никто бы не заподозрил, что их здесь прячут. Скрываясь в этом убежище, неряшливый Джугашвили писал статьи, развлекал сестер Сванидзе разговорами о книгах и о революции и дерзко принимал у себя членов своего маленького революционного кружка. Кроме того, Коба, судя по всему, приходил на свидания с Като в ателье мадам Эрвье, частный салон мод, в котором работали сестры, будучи опытными швеями. Тем летом 1906 года Като сообщила ему о своей беременности, и он согласился жениться на ней. Но поскольку Джугашвили жил по поддельным документам и находился в полицейском розыске, законный брак был сопряжен с трудностями. Но им повезло: бывший одноклассник Джугашвили по семинарии, Кита Тхинвалели, ставший священником, согласился обвенчать их глубокой ночью (в 2 часа ночи 16 июля 1906 года). На «свадебном пиру» для десяти человек, на котором жених демонстрировал свое ораторское мастерство и обаяние, почетную роль тамады исполнял Михо Цхакая, бывший ученик Тифлисской семинарии и представитель старшего поколения большевиков (ему было тогда тридцать девять лет). По-видимому, Джугашвили не приглашал на свадьбу свою мать Кеке, хотя трудно было не заметить, что старая женщина носила то же имя – Кетеван (по-русски Екатерина) – что и новобрачная [489]. На самом деле Като, как и Кеке, была набожной и тоже молилась о том, чтобы с Джугашвили ничего не случилось, но в отличие от Кеке Като была женщиной скромной.

Красивая и образованная Като, которую отделял целый мир от марганцевой пыли Чиатуры, стояла на голову выше всех обычных подружек будущего Сталина и, очевидно, покорила его сердце [490]. «Меня поражало, – отмечал Михаил Монаселидзе, – что Сосо, такой суровый в своей работе и со своими товарищами, мог быть таким нежным, любящим и внимательным к своей жене» [491]. Вместе с тем вынужденный брак не повлиял на его одержимость революцией. Почти сразу же после тайного венчания, состоявшегося летом 1906 года, он отбыл по делам подполья, бросив беременную жену в Тифлисе. В качестве меры предосторожности она не стала делать в паспорте требуемую по закону отметку о браке. Тем не менее жандармы, каким-то образом получив наводку, арестовали Като по обвинению в укрывательстве революционеров. Она была беременна на пятом месяце. Ее сестра Сашико, обратившись к жене высокопоставленного офицера, для которой девушки шили платья, добилась освобождения Като – которая провела в тюрьме полтора месяца – и ее передачи под надзор жены начальника полиции (сестры Сванидзе шили платья и для нее). 18 марта 1907 года, примерно через восемь месяцев после свадьбы, Като родила сына. Мальчика окрестили Яковом, возможно, в честь Якова (Кобы) Эгнаташвили, заменившего Джугашвили отца. Говорят, что будущий Сталин был вне себя от счастья. Но даже если так, дома он все равно бывал редко. Подобно прочим революционерам – по крайней мере тем, которые все еще находились на свободе, – он постоянно пребывал в бегах, регулярно меняя место жительства и воюя со своими соперниками по революционному движению. Грузинские меньшевики контролировали почти все революционные издания на Кавказе, но Джугашвили начал играть непомерно большую роль в малотиражной большевистской печати, последовательно становясь редактором различных периодических изданий грузинских большевиков. Накануне рождения сына Джугашвили совместно с Суреном Спандаряном (г. р. 1882) и прочими основал газету «Бакинский пролетарий». Он нашел свое призвание в качестве революционного проповедника.

Тем не менее проводившаяся Столыпиным решительная кампания арестов, казней и ссылок обескровила революционное движение. Вместо грандиозных первомайских демонстраций прежних лет, служивших выражением силы пролетариата, левые были вынуждены довольствоваться сбором жалких денежных сумм для семей бесчисленных арестованных и организацией «красных похорон» безвременно усопших. В число тех, чьи жизни унесла борьба, входил и Георгий Телия (1880–1907). Родившийся в грузинской деревне, он проучился несколько лет в сельской школе, а в 1894 году, в 14-летнем возрасте, перебрался в Тифлис, где получил работу на железной дороге и еще подростком принимал участие в организации забастовок 1898 и 1900 годов. Он был уволен и затем арестован. Подобно Джугашвили, Телия страдал от болезни легких, но в его случае дело обстояло намного серьезнее: заразившись в царской тюрьме туберкулезом, он умер от него в 1907 году [492]. «Тов. Телия не принадлежал к числу „ученых“, – отмечал будущий Сталин на похоронах Телии в его родной деревне, – но он прошел «школу» тифлисских железнодорожных мастерских, выучился русскому и приобрел любовь к книгам, являя собой образец пресловутой рабочей интеллигенции» [493]. «Неиссякаемая энергия, независимость, глубокая любовь к делу, геройская непреклонность и апостольский дар», – такими качествами Джугашвили наделял своего друга-мученика [494]. Далее он сообщил, что Телия написал большую статью «Анархизм и социал-демократия», оставшуюся неопубликованной якобы из-за ее конфискации полицией. Анархисты появились в Грузии в конце 1905 – начале 1906 года, став еще одной проблемой для расколотых на фракции левых – и вопрос о том, как быть с ними, служил темой многочисленных дискуссий [495]. В июне 1906 года – январе 1907 года Джугашвили опубликовал ряд своих статей под почти такой же, как у Телии, шапкой – «Анархизм или социализм?» – и в тех же самых грузинских периодических изданиях.

«Анархизм или социализм?» даже рядом не лежал с «Манифестом коммунистической партии» (1848) или «18 брюмера Луи Бонапарта» (1852), написанных таким гуру, как Карл Маркс (г. р. 1818), в такие же молодые годы. И все же в малооригинальных антианархистских статьях Джугашвили мелькает множество имен, помимо Маркса: Кропоткин, Каутский, Прудон, Спенсер, Дарвин, Кювье [496]. Кроме того, заметно, что марксизм стал для Джугашвили теорией, объяснявшей все на свете. «Марксизм – это не только теория социализма, это – цельное мировоззрение, философская система, – писал он. – Эта философская система называется диалектическим материализмом» [497]. «Что такое материалистическая теория?» – спрашивал он в своем стиле катехизиса, впоследствии получившем большую известность. «Простой пример, – писал он: – Представьте себе сапожника, который имел крохотную мастерскую, но не выдержал конкуренции с крупными хозяевами, прикрыл мастерскую и, скажем, нанялся на обувную фабрику в Тифлисе к Адельханову. Цель сапожника, – продолжает Джугашвили, не называя своего отца Бесо по имени, – состоит в том, чтобы накопить капитал и снова открыть собственное дело. Но в конце концов «мелкобуржуазный» сапожник поймет, что ему никогда не скопить капитала и что в реальности он – пролетарий …за изменением материального положения сапожника, – заключает Джугашвили, – в конце концов последовало изменение его сознания» [498]. Таким образом, с тем чтобы объяснить марксистскую концепцию материализма (социальное существование определяет сознание), будущий Сталин выставляет своего отца как жертву исторических сил. Переходя к практической стороне дела, он пишет: «Пролетарии работают день и ночь, но тем не менее они остаются по-прежнему бедными. Капиталисты не работают, но тем не менее они богаты». Почему? Потому что труд стал товаром, а средства производства принадлежат капиталистам. В конце концов, – утверждает Джугашвили, – рабочие победят. Но им предстоит упорная борьба: забастовки, бойкоты, акты саботажа, – а для этого им нужна Российская социал-демократическая рабочая партия и «диктатура пролетариата» [499].

Здесь мы видим более чем намек на будущего Сталина: воинственность, уверенность в своей правоте, способность убеждать, доступность, мировоззрение, сопряженное с практической политикой. Мир его идей – марксистский материализм, ленинская партия – предстает в качестве вторичного и догматичного, но в то же время логичного и глубоко укоренившегося.

Сразу же после издания этой серии статей Джугашвили тайно выехал из страны, чтобы присутствовать на V съезде Российской социал-демократической рабочей партии, проходившем с 30 апреля по 19 мая 1907 года в церкви Братства в северном Лондоне. Социал-демократические светила проживали в Блумсбери, однако Джугашвили поселился вместе с основной массой делегатов в Ист-Энде. Однажды вечером, напившись, он затеял в пабе ссору с пьяным британцем и хозяин вызвал полицию. Лишь вмешательство находчивого, говорящего по-английски большевика Меер-Геноха Моисеевича Валлаха, известного как Максим Литвинов, спасло Джугашвили от ареста. Кроме того, в столице мирового империализма будущий Сталин встретился и с Львом Бронштейном (он же Троцкий), прославленным бывшим председателем Петроградского совета 1905 года, но о том, какое впечатление они произвели друг на друга, ничего не известно. Сталин не выступал на съезде, а Троцкий дистанцировался даже от меньшевиков [500].

По словам Жордании, Ленин затеял закулисную интригу: в том случае, если грузинские меньшевики не станут принимать участия в противостоянии между русскими большевиками и меньшевиками, он обещал предоставить им полную свободу действий на родине за счет кавказских большевиков. Больше у нас нет никаких подтверждений этого заявления о том, что Ленин мог сдать Джугашвили, пролившего столько пота и крови в борьбе за большевизм на Кавказе [501]. Ленин нередко предлагал или заключал сделки, которые не намеревался выполнять. Как бы ни обстояло дело в данном случае, Жордания, находясь в последние годы жизни в изгнании, пытался противопоставить Сталина Ленину. С другой стороны, нам точно известно, что когда на съезде поднялся шум из-за того, что Джугашвили, как и некоторые другие, формально не был выбран делегатом – что заставило русского меньшевика Мартова воскликнуть: «Кто эти люди, откуда они взялись?», – хитроумный Ленин, председательствовавший на заседании, заставил признать Джугашвили и прочих в качестве делегатов с «совещательным голосом».