Читать книгу Сталин. Том 1. Парадоксы власти. 1878–1928. Книги 1 и 2 - Стивен Коткин - Страница 7

Маленький Сосо, бегавший по улицам своего холмистого грузинского городка, понятия не имел о проблемах большого мира, но в том самом десятилетии, когда он родился, Германия демонстративно провозгласила основание Второго немецкого рейха – первым считалась рыхлая Священная Римская империя. Это произошло в Зеркальном зале Версальского дворца, где великий французский король-солнце Людовик XIV когда-то дал аудиенцию многочисленным мелким немецким князьям. Геополитический разлом, связанный с объединением Германии и ее последующей стремительной индустриализацией, радикально изменил российское геополитическое окружение. Не столь демонстративным, но имевшим почти такие же серьезные последствия был переворот, осуществленный в 1868 году в Эдо (Токио) группой японских заговорщиков, которые свергли династию сегунов Токугава и в порядке оправдания своего бунта номинально «восстановили» власть бездействующего императора, который взял себе имя Мэйдзи («просвещенное правление»). Процесс смены власти шел непросто: в ряде крупных регионов разразились восстания. Однако к 1872–1873 годам почти каждый заметный представитель нового японского руководства побывал в составе посольств в Европе и в Америке, не только лично ознакомившись с чудесами современного мира, но и убедившись в том, что этот мир не монолитен. Новые вожди Японии решили воспользоваться этим в полной мере и взять на вооружение все лучшее, что могла дать каждая страна; централизованная французская система образования импонировала им сильнее, чем рыхлая американская, но вместо французской армии они в итоге избрали в качестве образца немецкую систему с профессиональными офицерами и Генеральным штабом, в то же время решив строить флот на британский манер. «Следует искать знания по всему миру, – объявил император Мэйдзи, – с тем, чтобы укреплять ими основы имперского государства». Этими словами он на века сформулировал рецепт превращения в великую державу. Вообще говоря, новые школы и прочие иностранные заимствования часто сталкивались с сопротивлением, и преобразования были бы невозможны, если бы за ними не стояла вся мощь государства. Более того, последующая японская индустриализация не дала таких же результатов, что и германская. Тем не менее японская экономика тоже испытала взлет, который резко изменил баланс сил в Азии и привел к появлению новой державы на другом фланге России.

Наконец, в том же десятилетии, когда родился Сталин, Соединенные Штаты Америки превратились в крупнейшую в мире интегрированную национальную экономику. США лишь незадолго до этого вышли из гражданской войны, которая сопровождалась потерями в 1 миллион человек (включая 600 тысяч погибших) из 32-миллионного населения страны, а также была отмечена появлением броненосцев, воздушных шаров как средств ведения разведки, окопной войны и дальнобойных винтовок. (Кроме того, эта война лишила немецкого журналиста Карла Маркса денег, которые ему приносила внештатная работа на газету New York Tribune, поскольку та потеряла интерес к европейским делам.) Однако вопреки надеждам конфедератов фабрики Севера не остановились из-за прекращения поставок хлопка-сырца с Юга (нехватку сырья удалось восполнить хлопкоробам Египта и Индии). Некоторые британские политики, включая Уильяма Гладстона, выражали поддержку Югу, надеясь на ослабление США, но британское правительство так и не признало независимости конфедерации. Если бы на американском Юге одержало победу и сложилось независимое аграрное государство – представлявшее собой одну из крупнейших рабовладельческих систем в современном мире, – Британия в XX веке была бы обречена и весь ход мировых событий принял бы радикально иной оборот. В 1860 году общая стоимость южных рабов втрое превышала сумму инвестиций в строительство железных дорог, будучи более крупным капиталом, чем какой-либо иной актив в Америке, помимо земли, но вместо рабовладельческого, хлопководческого Юга победу одержал промышленный Север. В 1870–1900 годах воссоединившаяся американская экономика подверглась индустриализации и утроилась в объеме (чему способствовала и массовая иммиграция из неанглоязычных, непротестантских обществ): этот мощный прирост затмил даже экономический рост в Германии и Японии, а доля США в мировом производстве подскочила почти до 30 %. Американский экономический колосс, если не считать колониальных войн США на Филиппинах и Кубе, до сих пор в основном держался в стороне от мировой политики. И все же США уже нависали своей мощью над всей мировой системой и вскоре им предстояло доказать, что последнее слово в ней остается за ними.

Эти грандиозные геополитические сдвиги, сопутствовавшие рождению и первым годам жизни Сталина, – объединение и индустриализация Германии, возникновение сплоченной, индустриализованной Японии, становление в лице Америки величайшей державы в мировой истории, – со временем потрясли царский режим до основания, а впоследствии заставили считаться с собой и Сталина. Разумеется, юный Сосо Джугашвили вряд ли имел какое-то представление о геополитических процессах, определявших облик его мира. Между тем в 1880-х годах в Гори его гордый молодой отец Бесо Джугашвили в знак своих скромных успехов взял себе в мастерскую двух учеников. Один из них вспоминал, что всегда видел масло на столе у Джугашвили, хотя семья, судя по всему, жила скромно, питаясь преимущественно лобио и лавашами, а также картошкой и блюдом «бадриджани нигвзит» (рулетики из баклажан, фаршированные грецкими орехами с пряностями) [64]. Другой ученик, Вано Хуцишвили, который был всего на год младше Сосо, на какое-то время стал ему почти что молочным братом [65]. Дом наполняла музыка – Кеке услаждала слух Сталина полифоническими мелодиями грузинских народных песен. Бесо, подобно большинству грузинских мужчин, умел играть на таких традиционных инструментах, как дудук с его двойной тростью (на нем Бесо играл на своей свадьбе). В то же время Бесо, судя по всему, мог уходить в себя. До нас дошло лишь несколько описаний его внешности, сделанных знавшими его людьми. По словам одного из них, он был «худощавым человеком, имевшим рост выше среднего. У него было вытянутое лицо и длинный нос и шея. Он носил усы и бороду, а волосы у него были черные как смоль». Впоследствии в качестве «настоящего» отца Сталина назывался ряд других людей. Но согласно двум очевидцам, Сосо был вылитой копией своего отца [66].

Какой бы ни была роль Бесо как отца и какие бы обещания ни нес в себе семейный союз с Кеке, их брак потерпел крах. Большинство биографов, принимая версию Кеке, обычно возлагают вину за это на алкоголизм Бесо и на терзавших его демонов, утверждая либо то, что он был пьяницей от природы, либо то, что он пристрастился к бутылке от горя после безвременной смерти своего первенца и уже не мог остановиться [67]. Может быть, так и было, хотя после той первой трагедии и, в частности, после рождения Сосо мастерская Бесо как будто бы какое-то время еще работала. Вообще говоря, не исключено, что традиционной грузинской обуви, которую он делал, было трудно конкурировать с новыми европейскими стилями [68]. При этом причиной проблем вполне мог быть флирт еще молодой и красивой Кеке с женатыми мужчинами: Яковом Эгнаташвили, хозяином духана в Гори и чемпионом по борьбе, Дамианом Давришеви, полицейским из Гори, и местным священником Христофором Чарквиани – каждого из них молва впоследствии называла настоящим отцом будущего Сталина. Вправду ли Кеке была кокетливой женщиной, неизвестно, и тем более неизвестно, изменяла ли она мужу. Она вышла замуж за кустаря Бесо, руководствуясь амбициями, и вполне могла положить глаз на более многообещающего мужчину. Возможно, они сами осаждали ее [69]. У нас нет надежных свидетельств о возможных романах матери будущего Сталина. Тем не менее по Гори ходили сплетни о неверности Кеке. Бесо взял за обычай называть своего сына «маленьким ублюдком Кеке», а однажды он вроде бы пытался задушить жену, обзывая ее «шлюхой» [70]. (Достаточно обычный эпитет.) Кроме того, считается, что Бесо разгромил духан Эгнаташвили и напал на полицейского начальника Давришеви, который, в свою очередь, возможно, потребовал от Бесо убираться из Гори. И действительно, около 1884 года Бесо перебрался в Тифлис, где нанялся на обувную фабрику армянина Адельханова.

Кто бы ни был виноват, итогом стал распад семьи [71]. К 1883 году Кеке и маленький Сосо вели кочевой образ жизни, за следующие десять лет не менее девяти раз сменив жилище. И это была не единственная беда, поджидавшая мальчика. В том же году, когда его отец ушел из семьи, маленький Сосо заразился оспой во время эпидемии, опустошившей множество домов в Гори. Она унесла жизни трех из шести детей их соседа Эгнаташвили. Кеке обращалась за помощью к знахарке. Сосо выжил. Но его лицо было навсегда обезображено и к нему прилипла кличка Рябой (Чопура). Примерно в то же время (в 1884 году) у шестилетнего Сосо что-то случилось с левым плечом и предплечьем, из-за чего ему стало затруднительно пользоваться левой рукой. Это объяснялось разными причинами: несчастным случаем во время катания на санках или борьбы, либо тем, что на мальчика наехал фаэтон, после чего из-за занесенной в рану инфекции у Сосо началось заражение крови [72]. Сосо действительно попал под фаэтон (такие экипажи были в Гори редкостью) рядом с городским католическим собором – возможно потому, что он вместе с другими мальчиками, играя в «ястребы и голуби», пытался цепляться за его оси [73]. С другой стороны, его сухорукость могла быть наследственной. Как бы то ни было, состояние руки с течением времени ухудшалось. Впрочем, Кеке не теряла предприимчивости. С тем чтобы заработать себе и сыну на жизнь, она стирала и чинила чужую одежду и прибиралась в домах у своих клиентов, в том числе и у семейства Эгнаташвили, у которых Сосо часто обедал. В 1886 году они с матерью перебрались на верхний этаж дома отца Чарквиани, одного из бывших закадычных друзей и собутыльников Бесо. Возможно, что причиной переезда была бедность, но также не исключено, что это был просчитанный шаг: Кеке умоляла Чарквиани взять Сосо в горийское духовное училище осенью 1886 года, когда тому будет уже почти восемь лет. Когда ей в этом было отказано, она упросила священника дать разрешение на то, чтобы Сосо был допущен к урокам русского, которые его собственные сыновья-подростки давали своей младшей сестре; эта девочка, возможно, стала первой любовью юного Сталина.

План Кеке сработал, чему способствовали и амбиции самого Сосо. Биографы нередко подчеркивают, что будущий Сталин верховодил «уличной шайкой» в Гори, словно уличные шалости – дело необычное для мальчика-подростка, будь то на Кавказе или где-либо еще [74]. Скорее, он выделялся своей начитанностью и склонностью к самообразованию, которые служили источником его развития. В сентябре 1888 года, когда ему было почти десять, он в числе примерно 150 мальчиков, в подавляющем большинстве семи- или восьмилетнего возраста, поступил в духовное училище, чтобы пройти обязательный для грузинских мальчиков курс начального обучения. Он был рассчитан на два года, но Сосо настолько хорошо владел самостоятельно освоенным им русским, что для прохождения всего курса ему хватило года. Осенью 1889 года он приступил к основному четырехлетнему курсу занятий, на которых его часто хвалили за прилежание, а также за его мелодичный альтовый голос – и это служило источником гордости для мальчика. Кроме того, наконец-то он избавлялся от материнской опеки – по крайней мере на часть дня. Однако 6 января 1890 года, на праздник Крещения – отмечаемый православной церковью в память о крещении Иисуса в Иордане – в толпу зрителей, среди которых стоял и церковноприходской хор – влетел неуправляемый фаэтон. Вторично попасть под фаэтон! «Сосо хотел перескочить через улицу, – вспоминал Симон Гогличидзе, учитель пения из духовного училища, – но неожиданно на него налетел фаэтон, ударил его дышлом в щеку» [75]. Потерявшего сознание Сосо отнесли домой. Мы никогда не узнаем, насколько близко 11-летний будущий Сталин был к гибели [76]. Возницу на месяц посадили в тюрьму. «По счастью, – резюмировал Гогличидзе, – колеса переехали лишь по ногам мальчика», не задев его головы [77]. Но после этого несчастного случая Сталин до конца жизни прихрамывал, заработав второе уничижительное прозвище – Калека (Геза).

По-видимому, Бесо, приехав в Гори, забрал покалеченного сына в Тифлис, чтобы лечить его там. Вероятно, Кеке вместе с ними отправилась в столицу, где Сосо оправлялся от травмы [78]. Вполне возможно, что именно этот случай и лег в основу получивших большое распространение утверждений о том, что Бесо будто бы «похитил» сына, потому что не желал, чтобы тот учился [79]. Как дело обстояло в реальности, неизвестно. По-видимому, Бесо – вероятно, годом ранее, в 1889 году, – выражал желание выкрасть Сосо из училища, но его, возможно, отговорили от этого (или заставили вскоре вернуть мальчика). Но с другой стороны, под «похищением» могут просто иметься в виду события 1890 года, когда Бесо после выздоровления сына оставил его в Тифлисе, устроив учеником на фабрику Адельханова. Это огромное предприятие было построено в 1875 году, когда Бесо жил в Гори, родившимся в Москве армянским магнатом Григорием Адельхановым, переселившимся в Тифлис и в 1870-х годах возглавившим городской кредитный союз, контролировавшийся армянами. Фабрика Адельханова была оборудована станками и начиная с 1885 года ежегодно могла выпускать 50 тысяч пар обуви, а также 100 тысяч бурок для императорской армии. Ее годовая выручка превышала 1 миллион рублей, что в те дни было колоссальной суммой для местного предприятия [80]. Бесо с сыном жили в дешевой комнате в старой части Тифлиса (Авлабар) и вместе ходили на работу по железному мосту через Куру, мимо средневековой Метехской церкви, стоящей на высоком утесе и превращенной российскими властями в тюрьму [81]. Как и Сосо, многие работники у Адельханова были несовершеннолетними – в большинстве своем это были дети взрослых рабочих, отправленные трудиться, чтобы приносить в семью дополнительный заработок: такая практика была обычным делом на тифлисских фабриках [82]. Иными словами, желание Бесо, чтобы сын пошел по его стопам и выучился его ремеслу при всей своей эгоистичности было нормой [83].

Благодаря своему отцу будущий вождь мирового пролетариата рано соприкоснулся с фабричной жизнью во всей ее неприглядности. На фабрике Адельханова имелся медпункт, чем не могло похвастаться ни одно другое кожевенное предприятие в Тифлисе, но рабочий день был длинным, заработки – низкими, условия труда – опасными. Та же самая механизация, которая подрывала позиции таких независимых кустарей, как Бесо, с течением времени сделала избыточной часть рабочей силы и на самой фабрике. Более того, взрослые рабочие у Адельханова были жестокими людьми, издевавшимися над молодежью. Возможно, что Сосо в качестве ученика оставался исключительно на подхвате у более взрослых рабочих, и никто не учил его сапожному делу. Несомненно, ему приходилось дышать тошнотворной вонью гнилой сыромятной кожи в сыром подвале, бесконечно более скверном, чем тот погреб, в котором его безуспешно пыталась нянчить мать. Если бы Сосо Джугашвили остался учеником-пролетарием у Адельханова или сбежал и стал уличным мальчишкой, из него едва ли бы получился Сталин. Однако вместо этого – как отмечали все его биографы – Кеке задействовала все свои тщательно выпестованные церковные связи с тем, чтобы заполучить назад дорогого сыночка. Подобно Кларе Гитлер, набожной католичке, мечтавшей о том, чтобы ее сын Адольф стал пастором, Кеке Геладзе верила в то, что ее мальчику Сосо суждено выйти в православные священники, – этот путь для таких, как он, детей из низов общества открылся с отменой крепостного права [84]. Своим возвращением на многообещающий путь прилежной учебы и самосовершенствования мальчик был обязан решительной матери.

Кеке не шла ни на какие компромиссы. Она отвергла предложенное тифлисскими церковными властями решение, согласно которому Сосо остался бы с отцом, но получил бы разрешение петь в хоре грузинского экзарха. Кеке не соглашалась ни на что, кроме возвращения Сосо в Гори к сентябрю 1890 года, когда начинался следующий учебный год [85]. Победой над мужем в глубоко патриархальном обществе она была обязана в том числе и друзьям семьи, вставшим на сторону женщины, и самому мальчику. В родительской войне за право выбора между карьерой священника (и училищем) и ремеслом сапожника Сосо отдал предпочтение училищу и, соответственно, матери. В отличие от Бесо, Кеке всегда была готова на все, лишь бы ее сын был одет, а его счета оплачены. Иосиф (Сосо) Иремашвили, который свел знакомство с будущим Сталиным, сцепившись с ним на школьном дворе, вспоминал, что его друг «был предан лишь одному человеку – матери» [86]. А Кеке, в свою очередь, была предана ему. И все же не следует ее идеализировать. Помимо всего прочего, она была властной женщиной. «Жестокость Сталина – это от матери», – вспоминал другой его горийский приятель, впоследствии занимавший второстепенную должность в свите диктатора (он отвечал за вино и продовольствие). «Мать у него, Екатерина Геладзе, была очень жесткой женщиной, да и вообще тяжелым человеком» [87]. В свою очередь, Бесо, судя по всему, вслед за женой и сыном вернулся в Гори. Если дело обстояло так, то это был уже не первый случай, когда он умолял Кеке о примирении. Но события 1890 года, связанные с лечением Сосо и его работой на фабрике в Тифлисе, ознаменовали окончательный распад их брака [88]. Бесо отказался оказывать семье материальную поддержку (чего бы эта поддержка ни стоила), и Сосо, вернувшийся в горийское духовное училище, был исключен из него за то, что родители не внесли плату за обучение, составлявшую 25 рублей. Судя по всему, в итоге долг погасил взявший дело в свои руки «дядя Яков» Эгнаташвили.

Дядя Яков стал важным человеком в жизни Сосо, он фактически заменил ему отца [89]. Многие авторы уделяли большую роль увлечению юного Сталина знаменитым романом «Отцеубийство» (1882) Александра Казбеги (1848–1893), отпрыска грузинской княжеской семьи (его дед принимал участие в аннексии Грузии Россией и получил за это земли в горах). Российские имперские власти, которых обличал Казбеги в своем романе, запретили эту книгу, тем самым усилив и без того значительный интерес к ней. По сюжету романа крестьянский сын Яго и прекрасная девушка Нуну влюбляются друг в друга, несмотря на неодобрение своих семейств, но грузинский чиновник, пошедший на службу к российским властям, насилует Нуну и сажает Яго в тюрьму по сфабрикованному обвинению. Лучший друг Яго, Коба, смелый и неразговорчивый горец (мохеве [90]), клянется отмстить – «Я заставлю их матерей рыдать!» – и устраивает для Яго дерзкий побег из тюрьмы. Однако люди грузинского чиновника убивают Яго. Нуну умирает от горя. Но Коба, верный своей клятве, настигает надменного чиновника и лишает его жизни – «Это я, Коба!» – совершая акт примитивного правосудия. Коба – единственный оставшийся в живых герой романа, переживший и своих друзей, и врагов [91]. Среди нескольких десятков ранних псевдонимов Сталина – недолгое время включавших и такой, как Бесошвили («сын Бесо») – единственным прилипшим к нему был Коба. «Он называл себя Кобой и не желал, чтобы мы звали его по-другому, – вспоминал его друг детства Иосиф Иремашвили. – Его лицо сияло от гордости и удовольствия, когда мы называли его Кобой» [92]. В нем было что-то мальчишеское; как вспоминал один из его друзей, «Мы, его друзья, нередко видели, как Сосо <…> слегка выставив левое плечо вперед и слегка согнув правую руку, с папироской в руке спешит куда-то среди уличной толпы». Называться мстителем Кобой (что по-турецки означает «неукротимый»), несомненно, импонировало ему куда больше, чем слышать такие клички, как Калека или Рябой. Однако стоит подчеркнуть, что Яков Эгнаташвили, ставший для Сосо Джугашвили приемным отцом, тоже имел прозвище Коба, являвшееся чем-то вроде уменьшительного от Якоби – грузинского варианта его имени.

Те, кто писал о Сталине, слишком много внимания уделяли недостаткам Бесо, и слишком мало – поддержке со стороны Якова (Кобы) Эгнаташвили. Кроме того, слишком много внимания уделялось и роли насилия в ранние годы жизни Сосо Джугашвили. Бесо избивал сына в гневе, вымещая на нем свои унижения, и без какой-либо особенной причины; любящая мать тоже била мальчика. (Бесо поколачивал Кеке, а та, в свою очередь, иногда устраивала взбучки мужу за его пьянство [93].) Разумеется, немалому числу детей довелось получать побои от одного или обоих родителей. Да и Гори не был средоточием какой-либо особенно жестокой восточной культуры. Само собой, ежегодный праздник Великого понедельника (на пасхальной неделе), отмечавшийся в память об изгнании персов-мусульман в 1634 году, сопровождался вечерними кулачными боями по всему Гори. Город разделялся на национальные команды, в целом насчитывавшие до тысячи или больше бойцов, а в качестве судей выступали пьяные попы. Роль застрельщиков выполняли дети, к которым затем присоединялись взрослые, и Сосо не упускал случая поучаствовать в этом развлечении [94]. Но такое праздничное насилие – яростные потасовки, за которыми следовали потные объятия – было типично для всей Российской империи, от украинских рыночных городков до сибирских сел, и Гори ничем не выделялся из общего ряда. Более того, те проявления жестокости, которые приписываются молодому Сталину, в большинстве случаев едва ли можно назвать неслыханным делом для мальчишек. В Гори проводились состязания по борьбе, а худощавый, жилистый Сосо во время подобных схваток на школьном дворе, говорят, проявлял себя упорным, хотя и нечестным бойцом, демонстрировавшим изрядную силу, несмотря на искалеченную левую руку. Согласно некоторым утверждениям, он не отказывался от поединков с более сильными противниками и порой бывал избит до полусмерти. Но Сосо явно старался идти по стопам знаменитого человека, заменившего ему отца, – представители клана Эгнаташвили во главе со своим патриархом были чемпионами Гори по борьбе. «Маленький Сталин не без успеха боксировал и боролся», – вспоминал Иосиф (Сосо) Давришеви, сын полицейского [95].

Напротив, жизнь Бесо катилась под откос. Судя по всему, он ушел с фабрики Адельханова вскоре после неудачной попытки заставить сына вернуться туда. Он пытался добиться успеха, занимаясь починкой обуви в киоске на Армянском базаре в Тифлисе, но из этого, кажется, ничего не вышло. О том, на какие средства он существовал в дальнейшем, у нас нет достоверных сведений; согласно некоторым источникам, в конце концов Бесо стал бродягой, хотя есть указания и на то, что он не оставил своего ремесла, возможно, устроившись в мастерскую по починке одежды [96]. Впоследствии Сталин разъяснит, что причиной его «пролетарского» происхождения стало движение отца по нисходящей: «мой отец рабочим не рождался, у него была мастерская, были подмастерья, был эксплуататором, – рассказывал он командирам Красной армии в марте 1938 года. – Жили мы неплохо. Мне было 10 лет, когда он разорился в пух и пошел в пролетарии. Я бы не сказал, что он с радостью ушел в пролетарии. Он все время ругался, не повезло, пошел в пролетарии. То, что ему не повезло, что он разорился, мне ставится в заслугу. Уверяю вас, это смешное дело (смех)» [97]. Вообще говоря, Бесо так и не вышел из своей крестьянской общины в Диди-Лало и потому оставался членом крестьянского сословия, передав этот юридический статус и своему сыну (как значилось в царских внутренних паспортах Сталина вплоть до 1917 года). Но несмотря на то, что будущий советский вождь был крестьянином де-юре и сыном рабочего де-факто, сам он, благодаря поддержке Кеке и «дяди» Якова выбился в ряды полуинтеллигенции.