Читать книгу Сочинения. Том 5. Экономическая история и экономическая политика. Статьи. Книга 1 - В. А. Мау - Страница 13

Уходит в прошлое целая историческая эпоха. Коммунистический эксперимент, кажется, завершился, а его критический анализ постепенно перемещается из сферы публицистики в область научных исследований. Здесь иная система ценностей, и на передний план выходят не задачи разоблачения тоталитаризма и отдельных его вождей, не сама по себе демонстрация преступлений и ошибок тех лет, а тщательный анализ конкретных инструментов и механизмов, объективных тенденций и человеческих поступков, переплетение которых формировало и поддерживало господствовавший более семи десятилетий режим. Требуются профессиональные изыскания, имеющие, кстати, не только историко-познавательную ценность – общество ведь склонно по прошествии некоторого времени возвращаться к старым (лишь несколько изменившим свой облик) иллюзиям, заблуждениям и ошибкам. В значительной мере это касается и хозяйственной сферы.

Общепризнано, что важнейшей несущей конструкцией советского тоталитаризма являлась директивно-распределительная система планирования. Концентрируя основные ресурсы, Госплан замыкал на себе хозяйственные процессы и в конечном счете определял характер и эффективность (неэффективность) их осуществления. Однако экономическим монстром эта организация стала не сразу, а в напряженной борьбе за доминирование в хозяйственной жизни СССР. Уроки такой борьбы весьма показательны, а итоги в общем-то плачевны.

Важной особенностью экономической жизни начала 1920-х годов было отсутствие монополизма и жесткой иерархии в планово-экономической деятельности. Помимо основных общехозяйственных органов (Госплана, Народного комиссариата финансов) различные отраслевые и региональные органы также разрабатывали плановые гипотезы, выходившие, как правило, за рамки ведомственных границ и содержавшие предположения общеэкономического смысла. В этой деятельности не обходилось, разумеется, без противоречий и ведомственных амбиций. Но очень быстро выделилась одна проблема, занявшая ключевое положение и выражавшая глубинное, сущностное противоречие.

Дело в том, что в основе регулирования хозяйственной жизни лежат два принципиально важных элемента, трудносогласуемых на практике, но одинаково необходимых для выработки и осуществления экономической стратегии. С одной стороны, это текущее регулирование народного хозяйства, поддержание в нем постоянного рыночного равновесия – подвижного, динамичного и в то же время устойчивого. Здесь – основное условие управляемости хозяйственного целого, то есть действенности мер экономической политики и адекватной реакции на них производителей и потребителей. С другой стороны, существуют и вопросы собственно планирования, прежде всего определения целевых установок народнохозяйственного роста, механизмов и путей их достижения. Оба элемента не могут существовать друг без друга.

Однако в советской экономике решение этих двух задач не было институционально согласовано. Регулированием текущей хозяйственной жизни занимался в основном Наркомфин, а проработка общехозяйственных перспектив изначально вменялась в обязанности Госплану Этот разрыв дорого обошелся нашей экономике, и не только экономике.

Суть проблемы, конечно, не сводится к тому, что различные составляющие процесса планового хозяйствования оказались закрепленными за различными ведомствами. Такая точка зрения являла бы собой лишь склонность к фетишизации организационных форм – черте, весьма характерной для советской экономической науки на всех этапах ее существования. Но в этом конфликте отразились более сильные противоречия социального и методологического характеров, специальный анализ которых весьма интересен и должен составить предмет самостоятельного исследования. Пока же мы сосредоточим внимание именно на институциональной стороне дела.

Характерная черта первых лет нэпа – фактическое доминирование Народного комиссариата финансов в планово-регулирующей деятельности. И это вполне объяснимо. Оздоровление финансовой системы, стабилизация денежного обращения и кредита, возвращение деньгам их нормальных функций создавали необходимые предпосылки для устойчивого, поступательного развития экономики, для полнокровного возрождения страны. Причем возможности восстановления и реконструкции в условиях рыночного хозяйства напрямую зависели от выделения соответствующим отраслям и предприятиям ассигнований. Кредитная же система и бюджет находились с начала проведения денежной реформы под жестким, если не сказать жестоким, контролем НКФ и лично его руководителя Г. Сокольникова, для которого обеспечение устойчивости новой советской валюты (червонца) являлось основой его политической позиции в партийной и государственной элите.

От деятельности Наркомфина, по существу, зависел весь ход развития народного хозяйства, его отдельных отраслей и сфер. Разрабатываемые им контрольные цифры государственного бюджета становились наиболее важным плановым документом – на практике реализовывалось лишь то, что могло быть профинансировано. Основным же критерием для принятия решений в НКФ являлось недопущение обесценения валюты, поддержание активного государственного бюджета, исчисленного в червонцах.

Особую и чрезвычайно важную роль деятельности Наркомфина и вообще финансово-кредитной системы в становлении планирования признавали в то время руководители и СТО, и Госплана. Как отмечал Г. Кржижановский, контрольные цифры Наркомфина явились прецедентом для контрольных цифр Госплана. А Л. Каменев писал в начале 1925 года, что «централизованный в руках пролетарского государства кредит является решающим фактором регулирования хозяйства, фактором, вносящим решающие коррективы, способным и вызывать, и предотвращать кризисы»[97].

Хотя формально Наркомфин существовал на протяжении всего периода «военного коммунизма» и как бы был унаследован от него нэпом, на самом деле несомненно решительное размежевание между одноименными ведомствами этих совершенно различных периодов в нашей истории. В 1918–1920 годах руководители финансов не прочь были подчеркнуть в своих выступлениях неизбежность постепенного отмирания их органа по мере укрепления нового хозяйственно-политического режима. Еще в марте 1921 года, в дни работы X съезда РКП(б), газета «Экономическая жизнь» опубликовала статью Р. Альского, считавшего актуальным в ближайшее время переориентировать Наркомфин на разработку материальных балансов, превратить его в подобие гигантской бухгалтерии единой фабрики[98]. Но последовательное проведение принципов нэпа потребовало крутого поворота, который и был осуществлен с приходом к руководству финансовым ведомством Г. Сокольникова. На работу в НКФ были приглашены многие крупнейшие российские экономисты безотносительно к их партийной принадлежности. И политической ориентации. Они просто знали существо рыночного хозяйствования и умели решать вопросы его стабилизации и регулирования. Именно рынок с его тенденциями и законами мог стать и стал основным полем планово-регулирующей деятельности НКФ. И понятно, что в силу естественных экономических причин ведущее положение этого органа в плановом регулировании должно было повлечь за собой углубление рыночной (можно сказать экономической) логики в процессе формирования системы народнохозяйственного планирования.

Иное положение занимал Госплан и логически, и исторически. Одной из весьма популярных в советской экономической науке догм стала увязка возникновения этой организации с переходом к нэпу. Такие представления как будто бы должны доказывать изначальную гибкость Госплана, его способность эффективно сочетать в своей деятельности административно-директивные рычаги управления с косвенными, рыночными. Однако подлинное развитие событий было другим.

Во всех отношениях Госплан явился прямым порождением «военного коммунизма», периода его наибольшего расцвета и глубокого кризиса. Достаточно вспомнить, что образование Государственной общеплановой комиссии приходится на февраль 1921 года – когда сама идея возвращения рынка для правящих кругов страны была крамольной. Госплан создавался на базе Комиссии ГОЭЛРО с целью продолжения и расширения начатого ею дела. То было время неколебимой уверенности высшего руководства (и прежде всего В.И. Ленина) в том, что именно ГОЭЛРО является наиболее важным шагом к построению единого хозяйственного плана, если не самим планом. Между тем результаты работы Комиссии по электрификации были весьма далеки от анализа собственно экономических проблем развития России, поскольку там основное внимание уделялось производственно-технической стороне дела.

Выросший из ГОЭЛРО Госплан не мог не воспринять всех иллюзий и противоречий своего предшественника, что нашло отражение в первом Положении о Государственной общеплановой комиссии (декрет СНК от 22 февраля 1921 года). Возлагая на нее задачу разработки на базе плана электрификации «единого общегосударственного хозяйственного плана, способов и порядка его осуществления», Совнарком вменял ей в обязанность также согласование ведомственных и территориальных программ и предположений по всем отраслям народного хозяйства и установление очередности работ, выработку общегосударственных мер по развитию исследований, пропаганду сведений о плане и путях его выполнения[99]. Из этого краткого перечня вполне проступает административно-пропагандистская природа данного органа, что в дальнейшем оказывало существенное влияние на его положение в системе общеэкономических учреждений правительства, на его будущую роль в организации хозяйственной жизни.

Преемственность Госплана и ГОЭЛРО проявилась отнюдь не однозначно. Сохранилась тенденция видеть в плане в первую очередь технико-экономический расчет, а уж потом дополнять его финансовой программой, комплексом мер экономической политики. В то же время, несмотря на многочисленные декларации о преемственности, о стратегическом характере разработок Госплана, призванного конкретизировать программу электрификации и намечать общие перспективы развития советской экономики, с самого начала на него настойчиво возлагалось решение текущих задач, требовавших принятия директивно-распределительных мер. Сперва Госплану поручили оперативно заняться ликвидацией острейшего топливного кризиса весны 1921 года и разработкой плана распределения топлива на год. Потом, в ноябре, председатель СТО потребовал в срочном порядке провести предварительные расчеты распределительных планов по всем «минимальным ресурсам». Так, постепенно центр тяжести в деятельности Госплана сосредоточивается на вопросах организации распределения и составлении операционных планов государственного хозяйства, на утверждении программ развития отдельных отраслей и территорий.

Даже беглое знакомство с протоколами Президиума Госплана 1920-х годов, не говоря уже о заседаниях его секций, поражает обилием частных вопросов, связанных с функционированием отдельных отраслей и подотраслей народного хозяйства. И хотя руководители Госплана постоянно жаловались на чрезмерную загруженность своего учреждения «вермишелью», ни они, ни руководители правительства не были склонны решительно изменить положение дела. В сознании, а может быть, и в подсознании у многих сохранялось представление о превращении в будущем Госплана в центральный штаб, мозг той единой фабрики, светлый образ которой оставался слитым с грядущим социализмом.

Другая сторона вопроса связана с тем положением в хозяйственной системе, которое занимал (точнее, должен был по идее занимать) Госплан. Ориентация по преимуществу на долгосрочные перспективы при отсутствии на самом деле возможности через экономические рычаги влиять на состояние рынка и, следовательно, несвязанность ответственностью за него сделали Госплан в какой-то мере заложником стратегических решений. Последние же обычно находили и находят выражение не в категориях рыночного равновесия. Физические результаты прогресса – вот ориентир перспективного плана, а ради этого можно пренебречь и текущими проблемами, рассматривать их как неизбежные тернии на пути к звездам социализма.

Правда, надо подчеркнуть, что недооценка текущих вопросов рыночного равновесия, выражавшаяся особенно ярко в подходе к финансово-кредитным проблемам воспроизводственного процесса, не всегда являлась осознанной, но представление о том, что такая позиция может дать долгосрочный стратегический выигрыш, было довольно распространенным. Еще в первые месяцы существования Госплана подобное отношение к финансово-экономической стороне плановой работы с предельной откровенностью выразил его вице-председатель, а в прошлом видный участник проекта ГОЭЛРО П. Осадчий: «К числу… благоприятных условий для проведения начинаний в области электрификации следует отнести упразднение у нас бюджетных рамок, препятствовавших в прежнее время осуществлению многих полезных мероприятий»[100]. Словом, дезорганизация финансовой системы рассматривалась как благоприятный фактор для налаживания планового хозяйства и стратегического планирования[101]. По мере становления нэпа подобные откровенно антиэкономические постановки станут уже невозможны, однако отношение к финансовой стороне воспроизводства как к проблеме вторичной, полностью подчиненной задачам собственно производственным, будет сохраняться и постоянно проявляться в многочисленных дискуссиях, которые вели сотрудники Госплана с представителями Наркомфина и Госбанка.

Было бы неверно, впрочем, понимать дело так, что с самого начала своего существования Госплан являлся оплотом консервативных экономических сил. Все было гораздо сложнее. После первых месяцев ставки исключительно на опыт ГОЭЛРО к работе в Госплане стали привлекать многих видных экономистов (правда, в отличие от Наркомфина, ЦСУ, Наркомзема почти исключительно социал-демократической или коммунистической ориентации). Предложения, высказывавшиеся в ходе разнообразных и весьма продолжительных дискуссий в его рамках, нередко были внутренне (идеологически) противоречивыми, что отражало реальные сложности хозяйственной политики и идеологии периода нэпа. Стремление свести всю государственную экономику в единую фабрику соседствует с предложениями о существенном расширении самостоятельности госпредприятий. Предложение об отделении от производства функций сбыта и монополизации их в руках центра уживается с призывами бороться с монополистическими тенденциями в деятельности предприятий. Подход с позиций экономической эффективности переплетается с предложениями основывать хозяйственные решения на социально-политических приоритетах – безотносительно к тому, как это может сказаться на состоянии производительных сил.

В результате к 1924 году в Госплане создалась своеобразная ситуация, когда под крышей центрального планового ведомства сосуществовало сразу несколько пониманий существа народнохозяйственного плана, принципиально друг с другом не совместимых. Так, предлагалось разграничить строительный (перспективный) план, основывающийся на программе ГОЭЛРО, и план эксплуатационный, объединяющий оперативные планы первичных производственных единиц. Эксплуатационный план должен был «врастать» в генеральный план реконструкции народного хозяйства. Очевидно, что подобное понимание, к которому тяготел Г. Кржижановский, отличалось обтекаемостью, явно выраженным «промежуточно-компромиссным» характером.

Гораздо конкретнее формулировались другие подходы. Весьма влиятельная Топливная подсекция видела в плане единое целое жестких программ с жесткими цифрами и календарными сроками их выполнения. Идеалом здесь считали план добычи и распределения топлива, разработанный в 1921 году и выполненный почти на 100 %. Иного мнения придерживалась Сельскохозяйственная секция. Особое положение отрасли приводило к пониманию плана как системы и программы мероприятий экономической политики по развитию и подъему производительных сил деревни. Важная роль тут отводилась проработке финансово-кредитных вопросов, различных стимулов роста производства. Наконец, Секция по районированию, считая односторонним понимание плана как календарной программы и как системы регулирующих мероприятий, выдвигала свою идею сложного, комбинированного планирования, для которого решающее значение имеет организационная сторона дела. Поэтому основное внимание здесь уделялось созданию сети соответствующих областных плановых органов и четкому согласованию их деятельности с центром по разработке перспективных и операционных планов.

Все это находило проявление в весьма противоречивой роли самого Госплана в хозяйственной жизни первой половины 1920-х годов. По поручению контрольных органов в 1924 году А. Кактынь провел анализ итогов работы Госплана. Подготовленная им записка хранится в архиве и до сих пор, но, к сожалению, не опубликована. Она включает в себя почти 90 страниц машинописного текста и представляет немалый интерес для экономистов, поскольку ее автор, будучи тонким и проницательным исследователем, не только вскрывает многие сложности и противоречия в работе Госплана, но и указывает на исторические корни возникновения и причины воспроизводства этих проблем.

В частности, А. Кактынь делает принципиальной важности вывод о ситуации, характеризующей положение самого Госплана. С одной стороны, многие его работники (особенно Экономико-статистической секции, куда прежде всего были приглашены видные экономисты) уже в начале нэпа осознали и сформулировали принципы хозрасчета, которые выдвинули в качестве основных линий для новой политики зарплаты, что позволило решительно отказаться от «уравнительно-собесного» подхода времен «военного коммунизма». С другой стороны, «Госплан в той же Экономико-статистической секции в период развернутого нэпа, уже в формах денежного хозяйства и финансового капитала, даже после учреждения Госбанка и реорганизации потребительской кооперации и после фактического падения реальности приемов Комиссии использования вел сложную работу по обоснованию идеологии и организации централизованного распределения материальных ресурсов, по выработке номенклатуры централизованного снабжения, по составлению общих распределительных планов, отчетов в их исполнении и учетных единиц, выражающих ценность отдельных благ и трудовых процессов в искусственно построенных измерительных единицах»[102]. (Не могу не заметить в скобках, что подобная противоречивость внутри самого Госплана весьма своеобразно проявилась с началом «великого перелома» и жестоких репрессий, обрушившихся на советских экономистов на рубеже 1920-1930-х годов. В отличие от таких ведомств, как Наркомфин и Наркомзем, подавляющая часть ведущих специалистов которых оказалась за решеткой, в госплановской среде произошел очевидный раскол, и его сотрудников «сажали» избирательно.)

Дискуссии, проходившие в первой половине 1920-х годов в Госплане, наглядно иллюстрируют приведенные только что замечания А. Кактыня, показывая и сложность имевшейся там идеологической и политической атмосферы, и противоречивость позиций многих его работников, включая склонность ряда из них к откровенному конформизму – качеству, которое через некоторое время станет «вторым я» большинства экономистов и вообще обществоведов.

Пожалуй, наиболее ярким примером может быть обсуждение доклада «К методике планирования в СССР» С. Струмилина (с дополнениями В. Громана) на заседании Президиума Госплана, состоявшемся в октябре 1924 года[103]. Председатель Экономико-статистической секции стремился вскрыть особенности экономического механизма нэпа, обусловливающие характер планово-регулирующего воздействия на народное хозяйство с целью построения социализма «в кратчайший срок». Суть централизованной политики С. Струмилин видел в объединении деятельности производителей как государственного, так и частного секторов, в подчинении второго первому не путем административного принуждения, а благодаря более эффективной деятельности госпредприятий, побеждающих в конкурентной борьбе на рынке. Это предполагало решительный отказ от методов революционного насилия и достижение «оптимальных производственных и финансовых эффектов» «не дубьем, а рублем». Для усиления действенности централизованного руководства экономикой С. Струмилин предложил идти по пути совмещения самостоятельности трестов (и даже предприятий) с созданием целой системы специальных централизованных финансовых фондов, позволяющих государственной власти активно воздействовать на ход реконструктивного процесса. (Интересно отметить, что в первой половине 1960-х годов аналогичные идеи выдвинул и подробно обосновал академик В. Немчинов. Многими экономистами они тогда были восприняты с большим подозрением – относительно их «социалистичности» и «идеологической чистоты». Они не нашли даже формального отражения в хозяйственной реформе 1965 года.)

«Разрешение всех вышеуказанных проблем в смысле достаточной организационной и методологической их подготовки является чрезвычайно важной предпосылкой не только для разработки единого в смысле целостности и внутренней согласованности перспективного плана хозяйства на ряд лет, но и для текущих планов хозяйства на каждый операционный год», – так писал С. Струмилин. Вряд ли этот осторожный человек мог ожидать, какую реакцию у коллег вызовет его доклад. Поддержанный, по сути дела, только В. Громаном и В. Базаровым, он навлек на себя резкие обвинения политического характера. Идеи отказа в плановом хозяйствовании от методов принуждения, от революционного насилия, возможность допустить частные накопления и конкуренцию на рынке частника с госпредприятиями – все это было оценено не иначе, как «оппортунизм», невыдержанность «с марксистской точки зрения», как недопустимый «разрыв между экономическими и политическими моментами». Словом, твердая вера в непрочность нэпа и скорое торжество «истинного» социализма, стремление к решению уже текущих хозяйственных проблем в категориях вытеснения рынка планом – таковы были весьма характерные черты мышления и деятельности немалой части госплановских работников.

По-видимому, именно в результате этого столкновения произошел надлом в позиции самого С. Струмилина, который с тех пор стал быстро превращаться в «несгибаемого планировщика-болыпевика», готового защищать любой зигзаг генеральной линии. Во всяком случае, перерабатывая после обсуждения свой доклад, он весьма своеобразно изменил заголовок рукописи. Вместо «К методике планирования в СССР» появились на свет тезисы «К методике преодоления нэпа». «Методика планирования» и «преодоление нэпа» для С. Струмилина стали понятиями тождественными[104].

Однако вернемся к тому, что в системе планового регулирования советского народного хозяйства уже на первом этапе нэпа наметилось переплетение двух линий, принимавшее формы явного институционального противостояния. У обоих подходов имелись вполне очевидные объективные основания, связанные с реальным противоречием регулятивной и перспективной функций планового хозяйствования. Полемика между их представителями шла постоянно, хотя и не всегда принимала открытые формы. Но по некоторым публикациям 1922–1924 годов, а еще более – по стенограммам различных дискуссий, проходивших тогда в центральных экономических ведомствах, можно проследить постоянное и напряженное противоборство.

Наркомфин активно занимался планово-регулирующей деятельностью, практическими шагами в области бюджета и кредитно-денежной (эмиссионной) политики, демонстрируя свою независимость от Госплана, не говоря уже о других хозяйственных ведомствах. Время от времени высказывались и прямые претензии НКФ на главенство в плановом руководстве народным хозяйством. Претензии, надо сказать, вполне обоснованные.

Примером такой позиции может служить статья «Задачи Плановой комиссии по финансам», опубликованная в официальном органе НКФ и подписанная фамилией Григорьев. Автор, обращая внимание на изначальную недооценку госплановскими работниками финансовой стороны хозяйственных процессов, пишет следующее: «…Во вновь образованном Госплане сидели главным образом техники-специалисты, которые вырабатывали и обсуждали самые широкие проекты развития производительных сил… вне всякого соображения с реальными возможностями их осуществления для обнищавшей страны». Теперь же, в условиях активной и небезуспешной деятельности по стабилизации финансово-экономического положения, роль Наркомфина резко возрастает и в планировании. Не только «государственный план хозяйства РСФСР должен строиться в самом тесном контакте с НКФ», но, более того, «самый процесс государственного планирования должен принять… формы бюджетного плана». Основываясь на таких соображениях, Григорьев предлагал осуществить далеко идущие преобразования в планово-экономической деятельности: «На место существующей финансовой комиссии Госплана, являвшейся внутренним органом его, призванным осуществлять финансовую разработку его предположений, должен стать новый орган самого финансового ведомства, намечающий предельные грани работы других секций Госплана»[105].

Некоторые экономисты высказывали серьезные предостережения против очевидных попыток механического распространения «планового начала» на все сферы экономической жизни. С точки зрения примитивно-социалистической чем шире централизованный план в той или иной форме охватывает народное хозяйство – тем лучше. Однако логика рыночного хозяйства не приемлет прямолинейных решений. Во всяком случае если подходить к ней с адекватным экономическим инструментарием. И тут обнаруживается парадоксальный факт: кредитная система, например, будучи эффективнейшим механизмом системы регулирования народного хозяйства, сама по себе не приемлет сколько-нибудь жесткого планирования. Это значит, что кредитную политику ни в коем случае нельзя «привязывать» к намечаемым производственным программам. Ведь программа определяет выпуск отраслью продукции исходя из возможностей производства, но зачастую вне четкой оценки перспектив сбыта. Кредитование же должно основываться на возможностях сбыта, а с этой точки зрения прекрасно оборудованное и полным ходом работающее предприятие в случае отсутствия сбыта может оказаться некредитоспособным. Поэтому регулирование народного хозяйства через кредитную систему, будучи всегда весьма действенным, может стать эффективным лишь при условии постоянного учета текущей хозяйственной конъюнктуры.

Вот как писал об этом в 1923 году А. Дезен, один из известных специалистов того времени в области финансов: «Кредитные учреждения путем расширения или сжатия кредита, дисконтной политики, преимущественного кредитования тех или иных отраслей промышленности оказывают слишком глубокое влияние на народное хозяйство… Недостатком наших кредитных учреждений является не отсутствие плана кредитования, – каковой, на наш взгляд, будет нежизнен и неосуществим, а отсутствие правильной и последовательной кредитной политики. Увязка кредита с регулирующими функциями, присущими государству в период государственного капитализма, должна произойти именно в сфере установления этой политики».

«Новая экономическая политика отвела известное место стихии рыночных отношений, и попытка сократить это место в период развивающегося денежного хозяйства в пользу планового начала обречена на неудачу… Именно через кредитный аппарат государство и может влиять на рыночные отношения».

«Руководство кредитной политикой не может быть, на наш взгляд, изъято из Наркомфина и Госбанка путем передачи хотя бы в Госплан, так как эта политика слишком тесно связана с повседневной работой кредитных учреждений. Кредитная политика есть в конечном счете разновидность финансовой политики, быть может, самая важная»[106].

Такое понимание проблемы планового регулирования основывается на признании фундаментальной черты рыночной экономики – суверенного права потребителя купить или не купить продукт. И поэтому принятие в плановом порядке решения о производстве той или иной продукции должно быть дополнено механизмом, позволяющим оценить значимость ее для потребителя и всего народного хозяйства. Иной подход предполагает либо казарму, где все потребление расписано заранее, либо тотальный дефицит, когда все произведенное будет потреблено. Однако должная оценка этих аргументов оказалась невозможной без долгого и тяжелого опыта последующих десятилетий. Плановая эйфория, стремление к четко организованному хозяйству не позволяли многим трезво оценить позицию оппонентов.

Госплан же, со своей стороны, постоянно старался «приструнить» Наркомфин и связанный с ним Госбанк, опираясь в этом на поддержку ряда мощных хозяйственных ведомств, особенно на ВСНХ в НКПС. Последние, стремясь к возможно более быстрому восстановлению «своих» отраслей, требовали крупных ассигнований, выдача которых могла подорвать устойчивость червонца. Со своими жалобами они шли в Совнарком, в СТО и непременно в Госплан, где обычно находили сочувственное понимание. Аналогично обстояли дела и с региональными (республиканскими и областными) органами планирования и управления. Предпринимались различные шаги с целью ограничить независимость НКФ, а по возможности и привязать его к Госплану. Имелось в виду обязать финансовое ведомство выделять кредиты в полном объеме в соответствии с централизованно утверждаемыми планами и программами. Для этого предлагалось, в частности, использовать некий Комитет государственных заказов, проект которого активно обсуждался в начале 1923 года. Или путем разработки и обязательного утверждения кредитных планов Госбанка в Госплане гарантировать беспроблемный доступ отраслей госпромышленности к финансовым ресурсам[107].