Читать книгу Сочинения. Том 5. Экономическая история и экономическая политика. Статьи. Книга 1 - В. А. Мау - Страница 15

Экономическая сущность социализма, фундаментальные черты организации социалистического народного хозяйства и потенциальная эффективность их практической реализации являются на протяжении длительного исторического периода сферой острого столкновения между учеными-марксистами и их буржуазными оппонентами. Способна ли основанная на общественной собственности на средства производства система централизованного планового хозяйствования обеспечить динамичное развитие экономики в интересах всех членов общества? Этот вопрос был и остается в центре дискуссии. Способна, так как позволяет обеспечить единство действий, концентрацию усилий на решении важнейших задач социально-экономического развития страны, считают одни. Не способна, утверждают другие, в силу неизбежной бюрократизации этой системы, в которой централизованным план, позволяя достичь определенных положительных результатов в чрезвычайных обстоятельствах, в нормальных условиях сковывает инициативу, активность, предприимчивость, нейтрализует хозяйскую мотивацию субъектов. Накал полемики практически никогда не ослабевал: эти вопросы действительно являются принципиальными. Но по той же причине представители обеих сторон нередко подменяли научный анализ постулированием апологетических догм, игнорирующих реальные общественные процессы.

Между тем проблема бюрократизма в советской системе вообще, как и непосредственно связанная с ней проблема бюрократизации планового хозяйствования, привлекла внимание партийного руководства и партийных идеологов уже в начальный период существования новой власти. В многочисленных публикациях того времени содержится богатый и интересный материал, отражающий постановку и развитие различных позиций по вопросу о корнях советского бюрократизма и путях борьбы с ним.

Это была новая проблема, порожденная практикой осуществления революционных преобразований. В трудах К. Маркса и Ф. Энгельса, в дооктябрьских работах В.И. Ленина содержатся многие общие постановки, имеющие большое значение для последующего развития научного анализа этого феномена. Как основоположники марксизма, так и их единомышленники неоднократно подчеркивали противоположность коммунизма и бюрократизма, преодоление последнего с утверждением нового способа производства со свойственной ему системой народного самоуправления. Демократизация, подконтрольность всего процесса хозяйственной и политической жизни трудящимся рассматривались как основное условие преодоления бюрократизма, без чего, в свою очередь, невозможно успешное осуществление задач диктатуры пролетариата. Еще в 1897 году В.И. Ленин писал в этой связи: «Отсталости России и ее абсолютизму соответствует полное бесправие народа перед чиновничеством, полная бесконтрольность привилегированной бюрократии. В Англии есть могучий контроль народа над

управлением, но и там этот контроль далеко не полон, и там бюрократия сохраняет немало привилегий, является нередко господином, а не слугой народа. И в Англии мы видим, что сильные общественные группы поддерживают привилегированное положение бюрократии, препятствуют полной демократизации этого учреждения. Отчего это? Оттого, что полная демократизация его лежит в интересах одного лишь пролетариата…»[128].

В том же направлении вели теоретический поиск и другие исследователи-марксисты. Так, подчеркивая тесную взаимосвязь диктатуры пролетариата с демократизацией общественной жизни, несовместимость авторитарных отношений с социализмом, В.А. Базаров писал: «…Укрепление авторитарных форм, развитие бюрократического управления означает торжество рутины, застойность раз сложившихся форм хозяйственной деятельности. Эта последняя в свою очередь кладет препоны развитию производительных сил труда. Между тем в социалистическом строе в непрерывном повышении производительности труда каждого работника заинтересованы все без различия члены общества»[129].

Победа Великой Октябрьской социалистической революции создала политические условия для решения программных задач радикального социально-экономического переустройства России. Главной экономической задачей диктатуры пролетариата было построение централизованного планового хозяйства, отрицающего эксплуатацию человека человеком и функционирующего в интересах широких трудящихся масс. В этих целях уже в первые послереволюционные месяцы был осуществлен ряд крупных мероприятий по внедрению новых организационных принципов руководства народным хозяйством. Национализация капиталистической частной собственности сопровождалась усилиями по созданию единого центра, руководящего развитием всего обобществленного хозяйства, разрабатывающего программы развития его отдельных отраслей и всей страны. В этой же связи ставилась задача создания «везде и повсюду крепких и стройных организаций, охватывающих, по возможности, все производство и все распределение продуктов…»[130].

Отсутствие опыта социалистического строительства в условиях начавшейся гражданской войны оказало существенное влияние на характер и формы реализации поставленных задач. Осуществление преобразований, нацеленных на достижение планомерности и централизма в народном хозяйстве, на организацию его по типу «единой фабрики», привело на практике к пышному расцвету бюрократизма во всех сферах жизнедеятельности Советской республики. Рассмотрим вкратце некоторые характерные черты сложившейся тогда хозяйственной системы.

Прежде всего необходимо отметить чрезвычайную централизацию управления производством, которая (в промышленности) сосредоточивалась в главках, центрах и производственных отделах ВСНХ. Всего в 1920 году насчитывалось 52 главка, 13 производственных и 8 «смешанных» отделов, которым подчинялись отдельные отрасли промышленности. Система управления была многоступенчатой. Главки представляли собой вертикальные, организационно не объединенные и слабо согласованные друг с другом образования, которые соединялись лишь в самом верхнем звене – центральном аппарате ВСНХ. Низовые организации (предприятия), практически полностью лишенные права принимать самостоятельные решения, были вынуждены по большинству вопросов «подниматься» по всем ступеням иерархической лестницы до вершины главка, затем «опускаться» и вновь «подниматься» до вершины другого главка или центра и т. д. Естественная в подобных условиях бюрократическая волокита усиливалась тем, что главки и центры не могли сколько-нибудь квалифицированно решать все вопросы, которые местные хозяйственные органы должны были с ними согласовывать. Не имея возможности знать реальное положение дел на местах, они предпочитали отмалчиваться, чтобы лишний раз не проявлять свою некомпетентность. Множественность планово-распорядительных органов не могла компенсировать эти недостатки, но лишь закрепляла бюрократическую систему. То тут, то там возникали абсурдные ситуации, свидетельствовавшие об углублении деформаций в экономике. Весьма показателен в этом отношении пример, приводившийся на IX съезде партии: на Урале «в одной губернии люди едят овес, а в другой, соседней, лошади едят пшеницу, и губпродком не имеет права перебросить пшеницу из одной губернии в другую, обменять пшеницу на овес, хотя от этого не было бы ущерба планам Наркомпрода…»[131].

Курс на упрочение централизованного руководства деятельностью низовых звеньев на практике воплощался в стремлении всеобъемлющего жесткого регламентирования из центра распределения по потребителям основной массы (в идеале – всех) продуктов производственного и непроизводственного назначения, включая продукцию мелких местных предприятий, остающуюся в ведении губсовнархозов. Фактически планирование оказалось сведенным к централизованному распределению, причем многие видели в этом неотъемлемую черту, если не существо, планового хозяйствования, но отнюдь не крайнюю меру, вынужденную чрезвычайными обстоятельствами гражданской войны. Именно поэтому на определенном этапе становления хозяйственной системы возникла при ВСНХ Комиссия использования, которая мыслилась первоначально как единый плановый орган для всей промышленности, определяющий потребности предприятий в том или ином виде продукции, формирующий соответствующие задания производителям и распределяющий готовые изделия по потребителям с учетом народнохозяйственных приоритетов (распределение продуктов питания находилось в ведении Наркомпрода).

Практическая невозможность реализации данного замысла привела к возникновению большого числа плановых (реально – распределительных) органов, каждый из которых ведал какой-либо относительно узкой группой продуктов. К концу 1920 года в стране насчитывалось 59 органов, устанавливающих в общегосударственном масштабе хозяйственные планы, обязательные для всех ведомств (включая комиссариаты), органов в основном междуведомственных и, как писал Ю. Ларин, «не объединяемых никакой системой, никаким единством программы, нагромоздавшиеся друг около друга просто в порядке исторической конкретной случайности»[132]. Тенденция их возникновения прослеживалась совершенно отчетливо: для выработки плана по обеспечению хозяйства какой-то нужной продукцией создавался соответствующий орган, который, как правило, становился междуведомственным, поскольку данная продукция нужна различным ведомствам[133]. В результате лишь усиливалась несогласованность в обеспечении предприятий технологически взаимосвязанными видами ресурсов, но распределяемыми разными комиссиями: необходимый продукт мог быть дефицитен на одном предприятии при его относительном избытке на другом. Бюрократизм с чисто экономической точки зрения становился фактором воспроизводства диспропорциональности в хозяйственной жизни страны.

Все это, вместе взятое, означало бюрократизацию планового хозяйствования, то есть отчуждение аппарата управления от реального хозяйственного процесса и широких масс трудящихся от возможности активно влиять на его организацию, что, в свою очередь, вело к зарождению идеологии планового фетишизма с типичным для него представлением о том, что главное для решения возникшей проблемы – разработать соответствующий план. Составление «наверху» разнообразных планов и программ, выполнявшихся обычно на 5-10 %, при одновременном падении инициативы «низов» (непосредственных производителей), их незаинтересованность в результатах своего труда[134] были, пожалуй, наиболее опасными проявлениями бюрократизма.

Нарастание волны бюрократизма сразу же получило отражение в партийной литературе. В ней содержатся первые попытки вскрыть корни этого явления, наметить какие-то способы борьбы с ним. Так, В. Милютин, рассматривая вопросы «правильного конструирования аппарата экономического управления», писал: «Наиболее важная, существенная задача состоит в том, чтобы сделать этот аппарат органически спаянным с пролетарскими массами, лишить его бюрократического характера, поставить его так, чтобы рабочая масса была хозяином его работы, участвовала бы в ней. Опыт показал, что советские организации зачастую легко превращаются в бюрократические, проникнутые чиновничьим духом учреждения, с обычной для последних оторванностью от жизни, бумажной волокитой и чисто ведомственными интересами» [135].

VIII съезд партии, определяя бюрократизм как «чужеродный элемент» советской системы, связанный с низкой культурой широких масс, отсутствием у них опыта управления, с необходимостью привлекать в аппарат старых чиновников, предложил ряд организационно-политических мер, среди которых: орабочивание управленческих центров, привлечение всех членов Советов к выполнению определенной управленческой работы, постепенное вовлечение в нее всего населения, регулярные встречи коммунистов со своими избирателями, посещение ими заводов, выполнение в своем районе партийной работы и т. д.

На IX съезде РКП(б) отмечалась неэффективность антибюрократической деятельности, анализировались, хотя и в общих чертах, экономические проблемы бюрократизма. Его преодоление связывалось с усилением гибкости и изменением оргструктуры аппарата, отходом от сверхцентрализации главкизма. Острота постановки этой проблемы в рассматриваемый период ярко проявилась в ленинских «Замечаниях к проекту тезисов Троцкого „Очередные задачи хозяйственного строительства”»: «Борьба против спекуляции и волокиты, а равно и бюрократизма должна быть поставлена на первый план»[136]. И такая постановка совершенно понятна, поскольку за годы «военного коммунизма» проблемой бюрократизма был, по сути дела, поставлен вопрос о способности новой власти обеспечить эффективное руководство обществом как в политической, так и в экономической сферах. О глубине и сложности этой проблемы свидетельствуют и данные о социальной структуре партии на начало 1920-х годов: 50 тыс. рабочих в производстве, 100 тыс. рабочих, занятых в государственных, профессиональных и партийных органах, 200 тыс. представителей крестьянства и интеллигенции[137]. Аппарат управления составил к этому времени 1–1,5 млн человек. Рабочие, приходившие в аппарат для его дебюрократизации, лишь «перемалывались» им, интегрировались в его системы, что вело к усилению этого аппарата, к углублению разрыва между ним и непосредственными производственными ячейками.

Довольно типичный для периода «военного коммунизма» подход к пониманию причин расцвета бюрократизма в народном хозяйстве Советской России содержится в работах Л.Д. Троцкого, относящихся к 1920 году[138]. Для него характерны две предпосылки. Во-первых, отождествление бюрократизма с профессиональным управлением и отсюда – выдвижение задачи ликвидации его плохих сторон (волокиты, формализма) и усиление хороших (к которым относились точная иерархия взаимоотношений, выработанные долгой практикой приемы работы и др.). Во-вторых, признание недостаточности объяснения этой проблемы исключительно влиянием буржуазных специалистов, попытка выявить ее более глубокие корни.

Причину бюрократизма Л.Д. Троцкий видел, прежде всего, в отсутствии единого хозяйственного плана, который давал бы соответствующий ориентир работе ведомств: «…Единство аппарата, при отсутствии хозяйственного плана и необходимых для него условий, не могло не породить опасность удушающего бюрократического централизма». Обращалось также внимание на подавление инициативы местных органов из-за отсутствия в хозяйственной жизни необходимых организационных предпосылок и соответствующего законодательства. Несовершенство организационной структуры делало неизбежной волокиту, в результате чего местные органы постоянно стояли перед дилеммой – решать возникающие вопросы оперативно, но в обход законодательства, или по закону, но при длительных согласованиях. Вынужденное балансирование между волокитой и самоуправством рассматривалось как результат несоответствия между фактической хозяйственной работой, государственным аппаратом и декретом.

Объясняя бюрократизацию экономической жизни отсутствием единого хозяйственного плана, несовершенством сложившейся системы управления и действующего законодательства, Л.Д. Троцкий квалифицировал это явление как «острую болезнь роста», которую нельзя побороть лишь усилением деятельности рабоче-крестьянской инспекции, поскольку речь должна идти «вовсе не об изобличении и пресечении, а о построении правильно и согласованно действующей хозяйственной организации на новых началах». В качестве необходимого условия решения этой проблемы рассматривалось, во-первых, усиление органов междуведомственного регулирования производства и создание единого центра (единого аппарата), вырабатывающего единый хозяйственный план. Во-вторых, перераспределение функций хозяйственного управления путем передачи ряда функций областным и местным органам, расширение их самостоятельности в целях повышения гибкости аппарата управления. В-третьих, усовершенствование хозяйственного законодательства, отражение в нем соответствующих изменений в организации управления.

Оценивая подобные предложения, выдвигавшиеся различными авторами на рубеже 1920-1930-х годов, можно заметить, что борьба с бюрократизмом связывается в них с осуществлением ряда мер почти исключительно организационного характера. Стремление решать экономические проблемы с помощью лишь организационных изменений в системе управления было весьма типично для периода «военного коммунизма» и, пустив тогда глубокие корни, регулярно и настойчиво заявляло о себе на всех последующих этапах развития страны. Между тем проблема бюрократизации планового хозяйствования отнюдь не являлась чисто управленческой (организационной). Она была в первую очередь социально-экономической, то есть требовала анализа реальных производственных отношений, объективно обусловленных данным этапом развития общества, и осуществления глубоких преобразований в характере взаимодействия субъектов этих отношений, в механизме мотивации – словом, требовала коренной перестройки хозяйственной системы, сложившейся за годы «военного коммунизма». Борьба с бюрократизмом уже тогда не могла быть эффективной на путях изменения функций органов управления и перераспределения прав между различными «этажами» управленческой иерархии, поскольку оно (перераспределение прав) не затрагивало экономического положения непосредственных производителей (рабочих и их коллективов, крестьянских дворов и других) как реальных субъектов производственных отношений, не вносило изменений в механизм реализации их интересов, тогда как именно интересам непосредственных производителей в наибольшей мере присуща антибюрократическая направленность.

* * *

Переход к новой экономической политике явился поворотным пунктом в процессе становления советской общественной системы. В этот период происходит и резкая активизация научного поиска, складываются и оформляются различные направления в исследовании и оценке накопленного опыта осуществления революционных преобразований, в понимании роли и задач современного этапа (нэпа) и дальнейших перспектив развития советской экономики. В непосредственной связи с ответом на эти вопросы рассматривалась тогда и проблема бюрократизма. Анализ экономической литературы начала 1920-х годов позволяет проследить формирование двух принципиальных подходов к пониманию тенденций социалистического строительства и соответственно к изучению бюрократизма. Рассмотрим эти два подхода более подробно.

Один из них отражает в основном развитие тех представлений о социализме, которые получили практическое воплощение в эпоху «военного коммунизма». Наиболее последовательно и целостно он представлен в работах Л.Н. Крицмана, активно участвовавшего в организации советского народного хозяйства в первые послереволюционные годы и анализировавшего этот опыт в своих многочисленных статьях и книгах.

В основе его анализа лежала оценка экономики «военного коммунизма» как первой попытки практического осуществления коммунистических принципов организации хозяйственной жизни, как первого, грубого наброска будущего коммунистического хозяйства, как «предвосхищение будущего, прорыв этого будущего в настоящее»[139]. Высокая степень централизации руководства экономикой, жесткая отраслевая (вертикальная) иерархия как принципиальная черта организации производства, формирование отраслевых государственных монополий, отсутствие самостоятельности низовых звеньев, натурализация хозяйственных связей и обеспечение на этой основе их планомерного характера – таковы в рассматриваемой модели непременные атрибуты высокоорганизованной экономики будущего, преодолевающей анархию рыночного хозяйства, где действует множество самостоятельных субъектов. На место рыночной стихии приходит планомерность, при которой действия отдельных ячеек перестают определяться ими самими, «общественное разделение труда сменяется по всей линии техническим», в результате чего «общественное хозяйство в целом становится сознательным, ведется по определенному расписанию, по установленному наперед плану»[140]. План, представляющий собой расписание того, «кто (т. е. какой орган), что и в каком размере должен производить», отрицает личную инициативу (и фактически личный интерес) как категорию мелкотоварного хозяйства[141].

Практическая реализация подобной системы натурально-планомерного централизма как прообраза будущих производственных отношений сразу же встретила резкое противодействие реальных условий хозяйственной жизни, которое Л.Н. Крицман объяснял неподготовленностью почвы предшествующим строем (капитализмом), выразившимся в недостаточном развитии крупной индустрии, и сохранением существенной роли мелкого производства как в промышленности, так и особенно в сельском хозяйстве. Попытки включения мелкого производства в жестко централизованную систему повлекли «сопротивление материала», выразившееся в падении производительных сил и повлекшее за собой серьезные извращения внутренних отношений самой «пролетарско-натуральной системы», прежде всего бюрократизм[142].

Анализируя корни этого явления, Л.Н. Крицман особо выделял следующие моменты. Во-первых, увлечение формальной стороной обобществления, выход его за пределы крупного хозяйства, что вело к перегрузке системы управления и делало «невозможной действительную не бумажную только связь с отдельными хозяйственными единицами, вынуждавшей потому к чисто бумажному подходу к делу уже в силу одного чрезмерного обилия дел и невозможности их разрешить на основе интимного знакомства с ними, на основе детального анализа каждого из них»[143]. Во-вторых, выход революции за пределы непосредственно стоящих перед ней задач, создание новой хозяйственной системы при сохранении еще многих старых организационно-политических структур, несоответствие между задачами нового государственного аппарата и его личным составом, включающим большей частью буржуазную интеллигенцию, старых специалистов с их «бумажным отношением к делу и невнимательностью и неприязнью к простому люду»[144]. В-третьих, низкая общая культура основных масс населения – и управляющих, и управляемых.

Итак, главный вывод, который следует из всей логики этого анализа: причины бюрократизма, равно как и других извращений, кроются не в самих тенденциях хозяйственной системы «военного коммунизма», а в условиях их осуществления. Новая экономическая политика является вынужденным отступлением, и перспектива строительства социализма связана с созданием необходимых условий для возвращения к принципам организации хозяйственной жизни, первый опыт реализации которых был осуществлен в 1918–1920 годах.

Принципиально иной подход к анализу проблемы бюрократизма в плановом хозяйстве содержится в работах А.М. Кактыня, А.М. Гинзбурга, В.А. Базарова, В.Н. Сарабьянова и ряда других исследователей 1920-х годов. Не привнесенные откуда-то извне извращения изначально прогрессивной системы централизованного хозяйствования первых послереволюционных лет, но тип централизма, анализ его внутренней логики прежде всего интересуют названных авторов. В их работах ведется поиск такого механизма, в котором централизованное планирование органически сочеталось бы со всемерным развитием инициативы, творческой активности и личной заинтересованности хозяйствующих субъектов.

Объективный, беспристрастный анализ позволял сделать вывод, что факт победы пролетарской революции и утверждения государства диктатуры пролетариата сам по себе не является достаточным условием, позволяющим избежать ряда отрицательных черт, которые были свойственны и капиталистическому государственному хозяйству «Ахиллесовой пятой государственного хозяйства до сих пор всегда и везде была наклонность к бюрократизму и чрезмерной централизации. Преодоление этой тенденции составляет одну из важнейших проблем управления государственной промышленностью… – писал А.М. Гинзбург. – Основной принцип хозяйственной деятельности – экономия труда – может быть проведен с наибольшим успехом в жизнь там, где оставлен достаточный простор для личной заинтересованности… Сосредоточив в своих руках чуть не все производительные силы страны, советское хозяйство должно было найти такие формы управления, которые обеспечили бы, наряду с единством и планомерностью руководства, максимальную свободу хозяйственного творчества. Но эта задача могла быть не только разрешена, а даже осознана лишь в результате длительного тяжелого опыта»[145]. Под длительным и тяжелым опытом функционирования подобного государственного хозяйства подразумевались прежде всего три года «военного коммунизма», система которого с этих позиций рассматривалась как «бюрократический путь к социализму», приведший к кризису начала 1921 года. «Историкам в свое время придется разрешить вопрос о том, насколько правилен был вообще наш бюрократический путь перехода к социалистическим формам управления хозяйством, теоретически совершенно несовместимым с подобным бюрократизмом», – так ставил вопрос А.М. Кактынь в своей работе 1922 года[146].

Что же делать? Каковы те экономические условия, при которых централизм и плановость не ведут к бюрократизации и застою? Как, опираясь на преимущества общественной собственности на средства производства, обеспечить максимальное развитие личного творчества, инициативы, приспособления к окружающей среде, то есть реализовать те качества, которые, по мнению некоторых теоретиков, являлись исключительными чертами частной собственности? Политический ответ был сформулирован основоположниками марксизма – переход власти в руки самих трудящихся создает условия для решения этой задачи. Жизнь потребовала ответа непосредственно в хозяйственной сфере.

И принципиальный ответ был дан: в основе хозяйственной системы социализма должны лежать не административные, а экономические методы управления. Это не модернизация терминологии. Именно так ставил вопрос А.М. Кактынь, и именно в этом, а не во временном отступлении, не в допущении капиталистических элементов видел он глубинную сущность ленинской новой экономической политики, определяющей закономерный характер нэпа на пути строительства развитой социалистической системы народного хозяйства. «Новая экономическая политика выдвигает в противовес прежним, преимущественно административным методам регулирования (управления) хозяйством, методы экономические, испытанные на опыте финансового капитала в передовых капиталистических странах»[147]. Совпадение же эволюции с действительным усилением роли капиталистических элементов, писал далее А.М. Кактынь, «отнюдь не должно приводить нас к выводу, что эти экономические формы и методы регулирования хозяйства свойственны лишь капитализму и что социализм… может производить это регулирование лишь самым грубым административно-бюрократическим способом, подавляя всякую частную инициативу и т. д. Такое мнение было бы величайшим заблуждением или тенденциозной подменой настоящего развитого социализма первыми грубыми, неразвитыми, извращенными войной зачатками его» [148].

Отказ от главкистской централизации хозяйственной жизни, ликвидация «карточно-плановой» системы снабжения, обеспечение на деле широких прав трестов, последовательное внедрение хозяйственного расчета, усиление роли действительно общехозяйственных, а не ведомственных органов управления (СТО, Госплан, Госбанк), преодоление внутри них самих ведомственных тенденций – осуществление этих преобразований рассматривалось в качестве важнейших шагов на пути к социалистическому хозяйству, чуждому бюрократизму[149].

Вопрос о предотвращении бюрократизации планирования, со всей остротой поставленный в то же самое время В.И. Лениным [150], занимал особое место в исследованиях рассматриваемых авторов, что было совершенно естественно при учете роли планового хозяйствования в построении нового, социалистического общества. Проблема эта ставилась достаточно широко. С одной стороны, имелось в виду достижение такой системы планирования, которая сама по себе могла бы быть фактором, противодействующим бюрократическим тенденциям в централизованном народном хозяйстве, где в руках государства, его аппарата управления сосредоточена огромная власть. С другой стороны, шел поиск и отработка таких механизмов функционирования экономики, которые не допускали бы бюрократизации самого плана, способствовали бы повышению его действенности. Комплексный подход, стремление к анализу различных и вместе с тем тесно взаимосвязанных сторон выгодно отличают эти работы от публикаций последующих периодов, когда проблема бюрократизации планирования была фактически сведена к отдельным организационным или субъективным упущениям, к недостаточному знанию плановиками непосредственной хозяйственной жизни, к недоучету ими предложений и инициатив трудящихся.

В последовательном осуществлении принципов новой экономической политики исследователи видели путь укрепления реального, небюрократического и потому действенного централизованного планирования. Именно тогда был выдвинут тезис о взаимосвязи децентрализации управления и укрепления централизма в планировании. Разумеется, понимание сущности последнего принципиально отличалось от представлений, опиравшихся на практику «военного коммунизма». Трактовке планирования как «административных расписаний и предписаний», заранее определяющих параметры работы всех ячеек народного хозяйства, противопоставлялись регулирование в народнохозяйственных интересах деятельности самостоятельных предприятий, создание условий для достижения определенных народнохозяйственных целей. Лишь возможность самостоятельного принятия решений при полной экономической ответственности создает условия для широкого развития инициативы самих трудящихся и не позволяет плану превратиться в оторванный от реальных потребностей бюрократический документ, стоящий на пути прогрессивных хозяйственных акций. «Плановое начало, – писал А.М. Гинзбург, – …ни в коем случае нельзя представлять себе как совокупность разработанных схем, которые во что бы то ни стало должны быть навязываемы жизни… Составление и утверждение хозяйственных планов не должно убивать хозяйственную самостоятельность тех первичных ячеек, которые призваны проводить план в жизнь… Если производственная программа промышленности осуществляется независимо от конкретного состояния рынка сырья или от колебаний сбыта, то это часто дает гораздо более отрицательные результаты, чем неисполнение производственной программы в заданном объеме. Лишенные оперативной самостоятельности, низшие хозяйственные органы вынуждены были бы по всем поводам, и существенным, и несущественным, апеллировать к вышестоящим и строить работу не на основании реального опыта жизни, а на основе часто нежизненных схем, предписываемых сверху. Если бы работа низших ячеек во всех ее деталях была поставлена в зависимость от разрешения центральных органов, последние оказались бы загруженными сверх всякого предела и сверх всякой меры… Бюрократический аппарат в Центральном управлении разросся бы до колоссальных размеров, подавляя самостоятельность и хозяйственную ориентировку непосредственно хозяйствующих ячеек»[151].

Столь обширная цитата, в частности, приведена потому, что в ней подмечен ряд принципиальных черт административной модели планирования, обусловивших в дальнейшем быстрое нарастание и укрепление имманентного этой модели планового фетишизма. Прежде всего, речь идет о своеобразном удвоении хозяйственной действительности, о возникновении ситуации, когда экономическое положение предприятия начинает в решающей мере зависеть не от его собственной производственно-хозяйственной активности, то есть не от удовлетворения запросов своих контрагентов, а от выполнения «спущенных» директив безотносительно к обоснованности последних. Иными словами, возникает некоторая «плановая действительность», оторванная от реальных процессов, но порождающая системы иллюзорных потребностей и целей и подчиняющая им функционирование народного хозяйства. В этих условиях содержание, естественно, подменяется формой, и плановая дисциплина превращается в дисциплину показателей или, как пишет А.М. Гинзбург, происходит гипертрофия «бюрократической дисциплины по всей линии хозяйственной иерархии»[152].

Обеспечение соответствующего положения предприятия как самостоятельной хозрасчетной ячейки в народном хозяйстве являлось лишь одной стороной в системе мероприятий по предотвращению бюрократизации планирования. Не менее важную роль должно было сыграть, по мнению рассматриваемых экономистов, и коренное изменение положения центральных планово-экономических органов и прежде всего Госплана, а также роли разрабатываемых им документов. Не унаследует ли он черты пресловутой Комиссии использования? Этот вопрос, хотя зачастую и в неявной форме, тревожил тогда многих. Показательно следующее рассуждение А.М. Кактыня: «Госплан должен, в целях достижения единства и систематичности в работе, сохранить за собой лишь функции плановые; в противном случае он превратится в расплывчатый, хаотический орган, куда будут ходить все и за всем, не находя в то же время полного удовлетворения; ибо заменить собою все ведомства по части знания практики дела и осведомленности о ходе работы оперативных органов Госплан, конечно, не может»[153].

Сотрудники Госплана во главе с Г.М. Кржижановским стремились в тот период не дать ему увязнуть в решении массы частных ведомственных вопросов и согласований, обеспечить на деле надведомственный характер этого органа, сосредоточить его деятельность на разработке принципиальных, узловых проблем развития народного хозяйства страны. Сказанное не означает, что Госплан предпочитал ограничиваться лишь исследованием задач долгосрочного планирования. Генеральный и перспективный (пятилетний) планы, контрольные цифры на год и постановка конъюнктурных наблюдений – такие основные задачи были сформулированы в начале 1926 года на съезде плановых органов. Но в любом случае Госплан должен был выступать как орган, формирующий экономическую политику, а не как разработчик директивных указаний в адрес различных хозяйственных ведомств и организаций. Насколько подобные принципы реализовывались на практике – вопрос особый, но ясно, что они вытекали из логики экономических методов хозяйствования и, следовательно, из логики новой экономической политики при условии последовательного ее осуществления.

Между тем широкое распространение получил и принципиально иной подход к пониманию этих вопросов. Весьма показательны в данном отношении некоторые эпизоды полемики вокруг подготовленных Госпланом СССР контрольных цифр народного хозяйства на 1925/1926 год. Первые контрольные цифры действительно имели ряд существенных недостатков, вполне объяснимых и отсутствием опыта их разработки, и несовершенством методологии, и отсутствием исходной информации надлежащего качества. Однако, помимо всего прочего, ряд хозяйственных руководителей высокого ранга подвергли их резкой критике за то, что они не дают конкретных заданий отдельным отраслям промышленности и производствам, не носят по отношению к последним директивного характера. Отвечая на эти упреки, С.Г. Струмилин подчеркивал, что Госплан и не ставил перед собой такой задачи: «Конечно, для многих ведомств это было бы большим облегчением получить без всяких усилий с своей стороны вполне готовый план с детальнейшими заданиями по каждой группе производств, по каждому тресту. Но не даром же нас неоднократно предостерегал В.И. Ленин от бюрократизации планов. Легко себе представить, что это за архибюрократическое произведение получилось бы, если бы Госплан СССР… вздумал взять на себя роль всесоюзной няньки…»[154]. По мнению авторов контрольных цифр, их основная роль состояла в разработке общей картины развития народного хозяйства и вытекающих отсюда основных мероприятий экономической политики. Иными словами, задания, о которых говорилось в контрольных цифрах, были заданиями государству в виде комплекса взаимоувязанных мероприятий экономической политики на предстоящий период.

В этой связи существенный интерес представляет изложенная в то время позиция В.Н. Сарабьянова относительно перспектив развития плановой системы при социализме. Подчеркивая, что главкизма управления и центризма снабжения не будет знать не только переходный период, но и сам коммунизм, что нельзя управлять из центра общественным производством, базирующимся на высокоразвитой и постоянно развивающейся технике[155], он связывал создание свободной от бюрократизма системы планового управления с всемерным развертыванием самоуправленческих начал. Последовательное проведение этой идеи подвело его к следующей гипотезе: «В будущем коммунистическом обществе Госплан будет, скорее всего, ученым органом, публикующим свои соображения… к сведению, но не к обязательному выполнению»[156].

Известные крупными научными достижениями исследователи первого послереволюционного десятилетие внесли важный вклад и в анализ проблемы бюрократизации советской экономики – одного из наиболее опасных заболеваний, которому оказался подвергнут только что родившийся общественный организм. В литературе рассмотренного периода были четко сформулированы принципиальные подходы к пониманию сущности и корней этого явления, соответствующие пути борьбы с ним. Однако практическое решение проблемы бюрократизма не зависело, да и не могло зависеть непосредственно от результатов научных дискуссий между представителями различных направлений. И это понятно, поскольку проблема бюрократизма – в первую очередь проблема социально-политическая (что, разумеется, не отрицает ее глубоких экономических корней). Будущая динамика этой проблемы – разрастание или ослабление бюрократизма, характер и последовательность мер по его преодолению – является функцией складывающейся в обществе системы социально-политических отношений. Быстрое свертывание нэпа на рубеже 1920-1930-х годов и утверждение безраздельного господства командно-административных принципов, создав условия для концентрации и политической, и экономической власти в руках бюрократического аппарата управления, решили рассматриваемый нами вопрос однозначно – в течение последующих десятилетий борьба с бюрократизмом была борьбой с его последствиями, с некоторыми наиболее одиозными проявлениями, но не с его корнями.