Читать книгу Труба и другие лабиринты - Валерий Хазин - Страница 8

Труба
Часть первая
7

Оглавление

Длительная – протекла, отхлопотала, отлетела осень. Осень первоначального накопления капитала, разделения труда, изворотливой логистики.

Все прения, разнотолки и перепалки угасли, рассеялись, унеслись меж сентябрьских костров, в горьком дыму октября, по волнам ноябрьских туманов.

Не утихал ток в трубе; нефтевозы уходили по маршрутам, проложенным Мусой; и каждый житель дома номер девять на Завражной, кроме немощных и детей, получил свое, наделенный по силам заботами, прибылью – по трудам.

Согласно строгому, но плавающему графику, выходили на вахту механики и операторы самотека, инженеры по добыче и креплению скважин, монтеры реверсов и путей, техники по растворам и ремонтники подсоса, не говоря уже о ночном и дневном дозоре[44] окружающей среды и круглосуточных сторожах потока.

Каждый знал свое место и время, и все понимали источник приварка, но никому не было позволено увидеть исток, или точку истечения: едва заработал дом номер девять в едином корпоративном ритме, – Муса и Застрахов заново замаскировали дверь к трубе и установили три новых сейфовых замка с кодом и дистанционным управлением.

Выпал снег. И словно бы расступились берега под Вольгинском, так что вдоль ближних, видимых ещё, точно прочерченных по белому дорог Заречья начали просвечивать рощицы сетчатыми стежками, дальние леса клубились – мглисто и низко, а сама Волга тяжело переливалась долгой иссиня-лиловой дугой. А потом и она пропала, и пролегла широким полем меж заснеженных берегов, и вскоре скрылись и дороги, и леса, и даже берега потонули в инеистом мареве.

Окрепли, застыли над Вольгинском первые морозы: в городских парках деревья сделались неразличимы – замерли хрупким, призрачным, глазурно-коралловым кружевом, и только рябиновые гроздья горели, но не жарко – дымчато, и при сильном ветре покачивались упруго, с запаздыванием, как бы обдержанные белоснежной горкой сверху.

И уже проплывали ежевечерне вдоль Волжской дуги зефирные облака, медлительные сумерки поначалу бывали бело-розовыми, а после мерцали млечной синевой.

Незаметно – как на салазках – проскользнул декабрь. На площадях Вольгинска выросли новогодние елки, и полилось по ним серпантинами текучее сияние предпраздничных огней.

И за сколько-то дней до Нового года, в конце недели, под вечер, Шафиров неожиданно позвал к себе Застрахова и Мусу.

И войдя, оба замялись, смущенные, поскольку сами были в свитерах и джинсах, а Шафиров встретил их в ослепительном костюме и галстуке с бликами, а жена его, Руфина Иосифовна, улыбалась рядом в длинном синем переливчатом платье – ставшая как будто выше, как будто помолодевшая оттого, что ее волосы были уложены в новую прическу и даже в полутемной прихожей медоточиво светились.

Но еще сильнее изумились они в кабинете Шафирова, увидев, что знакомый журнальный столик накрыт на троих, а на подоконнике в золоченом девятисвечнике горят две свечи: одна – крайняя справа, другая – возвышаясь в середине ствола.

Руфина Иосифовна усадила растерянных мужчин, приободрила их парой необременительных вопросов, что-то переставила, передвинула на столе и – как всегда с улыбкой – сумела сделаться незаметной, а когда Шафиров вернулся с необычной бутылкой в руках, – ее уже не было в кабинете, и никто не вспомнил бы, как она вышла, с какими словами…

На вопрос гостей, по какому поводу стол, Шафиров как-то странно повел плечом и не очень уверенно ответил, что по еврейскому календарю начинается самый веселый из праздников[45], да и настроение почти повсеместно новогоднее, и вообще, добавил он, не повод важен, а компания…

Он поднял над столом высокую бутылку с непривычно вытянутым горлышком и объявил, что сегодня хотел бы угостить соседей, партнеров, коллег – так он и сказал: коллег и партнеров – настоящим французским коньяком исключительной выдержки и вкуса. И, помолчав, прибавил, что, вопреки некоторым привычкам, с коньяка не следует начинать и не должно ему течь рекой, по ложной имперской традиции, а правильней будет сначала выпить чаю и перекусить, поскольку этот напиток, дорогой и внушительный, требует отдельного подхода и уважительного отношения к себе, и тогда он обязательно – по глоточку – возьмет свое.

И пока закусывали душистый чай оладьями в сметане и пончиками с грушевым вареньем, Шафиров постукивал пальцем по неброской этикетке и продолжал увлекать соседей: само собой, говорил он, коньяк изготовлен, как и положено, в провинции Коньяк – однако, в отличие от прочих, спирт для него отогнан из винограда, собранного исключительно в Гранд Шампани, после чего десятилетия созревал в старинных бочках из Лимузенского дуба в подвалах коньячного дома, к которому принадлежал и знаменитый писатель Франсуа Рабле, и хотя Руфина Иосифовна нарезала лимон и подала, на всякий случай, мандарины, – заедать цитрусовыми значило бы нанести непоправимый удар по вкусовым рецепторам и репутации напитка, и потому, чтобы получить удовольствие и воздать должное собственно коньяку, – полагаются к нему орехи, сухарики с изюмом, шоколад…

Ни Застрахов, ни Муса не запомнили названия эксклюзивного коньяка[46]: разлитый в тяжелые нефритовые рюмки с округлыми краями, он темнел, словно смола, и мгновенно опьянял каким-то знакомым, но давно забытым ароматом – низким, как басовый регистр аккордеона.

Застрахову показалось, будто первый глоток обдает нёбо прелым дымком листопада, вишневой косточкой, сухим яблоком, а Мусе вспомнились вдруг далекие запахи поджаренных хлебцев, чернослива и миндаля.

И почти сразу накрыло выпивавших теплой волной душевного разговора, который, правда, – как это всегда бывает – начался с погружения в дела повседневные, текущие.

Говорили об удивительном стечении обстоятельств, развернувшем целый дом, словно корабль, новым курсом; спорили о плавающих ставках Центробанка и скоротечных ценах на нефть; пили за то, чтобы не иссякал поток в трубе, и за то, что теперь, может быть, – благодарение потоку – наладится не только быт, но и жизнь с течением времени войдет в нужное русло, и в доме прекратится, наконец, вечный ремонт и стук пробойников, и дрель, и прель, и мусорный ветер вокруг…[47]

И скоро выяснилось, что прав был Шафиров, что знаменитый коньяк больше дал, чем взял[48]: заговорили о праздниках, о планах на будущее, о детях.

И тут Шафиров извинился перед гостями, вышел и, вернувшись через минуту, поставил на стол новую бутылку, точно такую же, и сказал, не отрывая руки от пробки, что сегодня, пожалуй, можно будет курить прямо здесь, в кабинете: ведь, в конце концов, у него – день рождения, хотя они с женой не отмечали его уже девять лет – с тех пор, как именно в этот день единственная дочь их, Роза, отправилась на учебу в землю Израиля, но, закончив курс, не приехала на каникулы, а вышла замуж и осталась там навсегда.

Застрахов кашлянул и принялся заталкивать назад только что вытянутую из пачки сигарету, а Муса потянулся к бутылке сам, но замер, потому что обоим показалось, будто перстень Шафирова снова сверкнул, и отскочившая искра попала ему в глаз и не померкла, а две-три секунды поблескивала там.

И никто из троих не вспомнил бы, свечи ли на подоконнике погасли к этой минуте, пошел ли снег, или туман из оврагов подобрался к окнам, но у каждого слегка закружилась голова, и видно стало, как струится сквозь стекла медленное, снежно-сиреневое свечение и заливает кабинет – то есть и не кабинет даже, а словно бы кают-компанию где-то на верхней палубе, взмывающей, воспаряющей посреди зимнего океана. И все трое заговорили тише, подобно тому как большой снегопад приглушает город.

Плавным поклоном Шафиров поблагодарил соседей за поздравления и улыбнулся, выпивая «за капитана, ведущего корабль верным курсом». Нахмурившись, сказал, чтобы ни Муса, ни Застрахов и думать не смели ни о каких подарках, и предложил ответный тост за тех, «кому довелось с умом и талантом родиться в России»[49]. Потом наклонил голову – будто на миг обмакнул седину в облачное мерцание – и заговорил об иронии судьбы.

О том, что, видимо, совсем другие капитаны прокладывали ему курс, который так ни разу и не привел его под золотые стены Иерусалима, но увлек туда его дочь… О том, что, по странной иронии судьбы, в земле Израиля Розу по-прежнему зовут русской, а живут они с мужем в крохотном приграничном городке Кириат-Шмона, названном в честь подвига кадрового офицера царской армии, героя Русско-Японской войны Иосифа Трумпельдора[50], который погиб вместе с семью бойцами, защищая те места в двадцатом году, и теперь его именем клянется израильский спецназ на присяге. О том, что Роза забросила скрипку, работает то ли в магазине ювелирном, то ли на фабрике – то ли дизайнером, то ли менеджером; в Россию не хочет, но всякий раз, после того, как обстреляют этот самый Кириат-Шмона «катюшами» с Ливанских гор – она не просто звонит, но считает своим долгом высылать им с матерью какие-то деньги…

И уж если, решили они с Руфиной Иосифовной, столь безгранична ирония судьбы – почему бы сегодня не быть празднику по любому из перечисленных поводов? Почему бы не разделить этот праздник с теми, кто сделал его возможным? Ведь жизнь, кажется, начинает налаживаться, и, может быть, скоро уже не придется ему уговаривать Розу приехать, а сам он, с Божьей помощью, сумеет навестить ее и взойти в Иерусалим. И недаром, наверное, в последние дни всё всплывают из памяти и ласкают слух сентиментальные слова какого-то полузабытого романса: «минует печальное время, мы снова обнимем друг друга»[51] – наверное, недаром?

«Наверное, – усмехнулся Муса и глотнул коньяку. – Наверное, рано или поздно наступает время и для объятий. Но если догадала судьба с умом и талантом родиться в России, а единственная дочь уезжает за границу, – значит, пришло время уклоняться от объятий, и никто не скажет, когда наступит время обнимать[52]. Остается только ждать и надеяться. Вот твоя дочь хотя бы уехала на землю предков. А мне интересно, над чем это насмехается судьба? До каких границ доходит эта самая ирония, и какие – пересекает?»

И соседи услышали то, о чем Муса никогда не рассказывал никому.

Они узнали, что уже три года, как дочь его, Муза, тоже оказалась за границей.

Что девять лет назад, вопреки семье, пожелала стать филологом и, поступив в университет, совсем уж необъяснимо выбрала, не сказав никому, романо-германское отделение. А там почему-то увлеклась скандинавской мифологией, написала какой-то выдающийся диплом, и ее тут же взяли в аспирантуру. И потом, где-то на семинаре в Перми познакомилась с сорокалетним профессором, то ли историком, то ли этнографом из Норвегии, и сначала жила с ним, кочуя между Пермью, Питером и домом, а после уехала к нему насовсем и оставила всех в неизлечимой обиде, поскольку и свадьбы человеческой не было, а была какая-то голенастая вечеринка перебежками, и угощение вприпрыжку, и непонятные гости…

Вот откуда – кивнул понимающе Шафиров – взялись незнаемые, почти ругательные слова, что пугали порой собеседников Мусы: они врезались в его русский язык с тех времен, когда Муза студенткой расхаживала по комнатам, заучивая и читая нараспев чужедальние повести и сказки, скользящие, словно полозья по льду – то повизгивая на глади, то громыхая на ребристых буграх.

Вот отчего дивные некогда волосы Минисы Сисятовны опалило до срока перечной сединой, надсадило сладкий голос горестной солью, притушило глаза горчичным дымом, и теперь прежний свет вспыхивает в них только тогда, когда передают какие-нибудь новости из этой далекой, просвистанной чужими ветрами Норвегии.

А живет Муза в городе Тронхейм[53], который и поминали-то по телевидению лишь раз за три года, и служит в историко-археологическом музее, но возвращаться не хочет. И, похоже, ценят ее там и уважают, потому что по музеям города водит она немецких, английских и русских туристов, а местных удивляет рассказами о том, что приехала в Норвегию из тех самых земель на Волге, куда тысячу лет назад с посольством багдадского халифа добрался знаменитый Ахмед ибн Фадлан и описал похороны норманнского вождя на двести лет раньше, чем их скандинавские сказители и слагатели саг, называвшие Поволжье Гардарикой[54]… А когда в прошлом году посещали Тронхейм татары диаспоры из Финляндии[55] – неописуемым было их изумление и неизъяснимой услада, поскольку Муза сначала по-русски предложила им самим выбрать язык для экскурсии, а потом заговорила с ними на языке предков. И так очарованы были глава делегации, владелец большой компании «Татукан», и супруга его, известный архитектор, чьими стараниями Казань была отреставрирована к тысячелетию[56], – что они решили выделить Музе годовой грант на продолжение ее исследований в лучших библиотеках мира.

Так говорил Муса, и после, покачав головой, признал, что прав был Шафиров: коньяк и впрямь оказался солидным, и сделал беседу сначала гладкой, а потом – волнительной. И, возможно, – хочется надеяться – он окажется прав и в другом: минует печальное время и вернет всем вкус к жизни…

Застрахов же поднес к губам сигарету и протянул другую Мусе, но Шафиров остановил обоих: такой коньяк, сказал он, не терпит дешевого табака. Гурманы, улыбнулся он, в этом случае предпочли бы сигары, наверное, но думается, без привычки это было бы тяжеловато для первого раза, и потому подойдут отличные голландские сигариллы с ореховым ароматом. И хотя сам он давно бросил курить, в такой вечер приятно будет сделать исключение, тем более что Руфина Иосифовна вот-вот принесет кофе.

И когда закурили – с оглядкой на пляшущие меж пальцев огни, после первых прерывистых затяжек – Застрахов сказал, разгоняя дым рукой, что ему всегда не нравилось выражение «ирония судьбы», и фильм, который скоро начнут показывать все каналы подряд[57], он никогда не любил.

Зато, сказал он, всегда хотелось понять, что, собственно, имеется в виду под «стечением обстоятельств» – то есть откуда вытекают и куда стекаются потом эти обстоятельства, что оставляют после себя, и что случается с нами…

И, помолчав, проговорил, что не смеет завидовать, конечно, и не может судить просвещенных соседей, но вот, благодаря стечению обстоятельств, дочери их, в общем, прилично устроены, обе – замужем, и живут в странах, где не страшно рожать, а у Марии его как-то не сложилось…

И кого, спрашивается, может встретить она и что увидит, сидя в своей почтовой конуре, точно в трюмной каюте с тусклыми лампами? И чего ждать, когда внук растет без отца – тоже, кстати, перебежчика, если можно считать эмиграцией отъезд в Белоруссию?

Шафиров прикрыл рукой глаза, а Муса снова замотал головой, и оба стали говорить, перебивая друг друга, что у каждого свое горе и своя радость, но нельзя гневить судьбу, тем более теперь, при трубе, и грех Застрахову унывать, когда Бог наградил его старшим сыном, который вполне уверенно держится на плаву в новом течении времени, и чья торговля, по всей видимости, процветает…

И Шафиров налил всем еще понемногу, и никто не успел заметить, когда возле толстостенных нефритовых рюмок возвысились, заблистали черным золотом легкие кофейные чашки.

И беседа их плыла, извиваясь в петлистом дыму, и уносилась далеко за полночь.

44

о ночном и дневном дозоре…

Возможно, ироническая аллюзия на популярные российские фильмы «Ночной дозор» и «Дневной дозор», снятые в начале 2000-х годов в жанре фантастического триллера по мотивам одноименных романов Сергея Лукьяненко.

45

по еврейскому календарю начинается самый веселый из праздников…

Очевидно, речь идет о празднике Ханука, который обычно приходится на конец декабря общегражданского календаря (с 25 кислева по 2 тевета еврейского календаря).

Празднуется в честь победы еврейских повстанцев Маккавеев над греко-сирийскими завоевателями в 164 г. до н. э., когда был отвоеван и заново освящен Иерусалимский Храм. По преданию, радость победы сопровождалась чудом: в храме, оскверненном воинами царя Антиоха, остался только один сосуд с маслом, которого могло хватить для горения светильника лишь на один день. Однако масла хватило на все восемь дней, необходимых для приготовления нового масла.

Праздник Ханука поэтому отмечается восемь дней, а символом его стал восьмисвечник ханукия, в котором каждый вечер зажигают по одной дополнительной свече справа налево (центральный ствол предназначен для девятой, вспомогательной свечи). На Хануку дарят детям мелкие монеты. Праздник сопровождается веселыми танцами, пением, играми. Дети играют в ритуальный волчок (дрейдл). Традиционные ханукальные блюда: картофельные оладьи и пончики.

46

не запомнили названия эксклюзивного коньяка…

Судя по различным косвенным характеристикам, коньяк, о котором идет речь, произведен одним из старейших коньячных домов Франции – Фрапен (Frapin).

Семья ФРАПЕН (Frapin) известна как династия виноделов с тех пор, как в 1270 году обосновалась на Юго-Западе Франции в регионе Гранд Шампань, в Премьер Гран Крю дю Коньяк. На протяжении 20 поколений члены семьи занимаются производством коньяков.

Одним из представителей семьи ФРАПЕН был знаменитый писатель XVI века Франсуа Рабле (Francois Rabelais, 1494–1553), сын Антуана Рабле и Катарины Фрапен, автор всемирно-известного произведения «Гаргантюа и Пантагрюэль». Монах ордена бенедиктинцев, врач, преподаватель анатомии, директор больницы в Лионе, священник в Медоне, он также написал несколько очень серьезных, но менее известных медицинских трудов. Дом ФРАПЕН в память о своем знаменитом предке создал престижный коньяк «Рабле».

«Высокая бутылка», открываемая Шафировым – это, скорее всего, эксклюзивная серия «Миллезим-1983», либо серия Шато Фонпино (Chateau Fontpinot). Коньяк создан в поместье Шато Фонпино, фамильном замке семьи Фрапен в окрестности Сегонзака. Этот коньяк получил приз и золотую медаль в категории «ХО» на Международной Выставке Вин и Крепких алкогольных напитков в Лондоне в 1998 году.

47

и мусорный ветер вокруг…

Аллюзия на рассказ А. Платонова «Мусорный ветер».

48

знаменитый коньяк больше дал, чем взял…

Парафраза знаменитого афоризма премьер-министра Великобритании в 1940–1945 и 1951–1955 годах, оратора и писателя Уинстона Черчилля (Winston Churchill): «Алкоголь мне больше дал, чем взял».

49

«кому довелось с умом и талантом родиться в России»…

Шафиров перефразирует известные слова А. Пушкина: «И догадал же Бог с умом и талантом родиться в России!».

50

городке Кириат-Шмона, названном в честь подвига кадрового офицера царской армии, героя Русско-Японской войны Иосифа Трумпельдора…

Рассказ Шафирова соответствует историческим фактам.

Иосиф Трумпельдор (1880–1920) офицер российской императорской армии, Георгиевский кавалер, участник обороны Порт-Артура. Родился в маленьком городке на северном Кавказе.

Под воздействием идей Льва Толстого, воплощённых его последователями на Кавказе, мечтал основать крестьянские общинные поселения (кибуцы) на земле Израиля при непременном условии создания вооружённых соединений для защиты поселений.

В 1919 году Иосиф Трумпельдор вторично приезжает в Палестину (первая поездка в 1912 году была прервана Первой Мировой войной). В январе 1920 года он перебирается в северную Галилею, где организует оборону еврейских поселений, подвергавшихся атакам со стороны арабов. 1 марта 1920 года, при обороне поселения Тель Хай, Иосиф Трумпельдор был смертельно ранен. Иосиф Трумпельдор похоронен в Тель Хай. В 1934 году на его могиле был сооружён мемориал. На соседнем холме были захоронены соратники Трумпельдора, восемь защитников поселения Тель Хай.

Современный израильский город Кириат-Шмона (на иврите – «Город Восьмерых»), основанный в 1949 году в Верхней Галилее на северо-западе долины Хула, назван в их честь. Население города – чуть больше 20 тысяч человек.

Кладбище возле мемориала Тель Хай, где похоронены погибшие солдаты армии обороны Израиля, стало национальном пантеоном.

51

«минует печальное время, мы снова обнимем друг друга…»

Слова из популярного романса XIX века, написанного М.И. Глинкой на стихотворение Н. Кукольника «Сомнение».

Нестор Васильевич Кукольник (1809–1868), русский писатель, драматург, поэт. Был известен также как издатель «Художественной газеты» (1836–1841), одного из первых искусствоведческих периодических изданий в России, журналов «Дагерротип» (1842), «Иллюстрация» (1845–1847). В 1835–начале 1840-х годов был хозяином полубогемного литературно-художественного салона, который посещали И.К.Айвазовский, Н.И.Греч, В.А.Соллогуб и особенно близкие писателю К.П.Брюллов и М.И.Глинка. Глинка создал на тексты романтических стихов Кукольника популярные романсы: «Сомнение» («Уймитесь, волнения страсти!»), «Жаворонок», «Ходит ветер у ворот», «Прощальная песнь» (все 1838–1840).

52

значит, пришло время уклоняться от объятий, и никто не скажет, когда наступит время обнимать…

Муса перефразирует не только предыдущие слова Шафирова, но одновременно, как бы подхватывая библейские мотивы, цитирует также книгу Екклесиаста (3:3): «время разбрасывать камни, и время собирать камни; время обнимать, и время уклоняться от объятий».

53

Тронхейм

Город на северо-западе Норвегии, порт на берегу Тронхеймс-фьорда, в устье р. Нид-Эльв, административный центр фюльке Сер-Тренделаг. 138 тыс. жителей (1993). Основан в 997. Древняя столица Норвегии (Нидарос).

54

Ахмед ибн Фадлан … описал похороны норманнского вождя на двести лет раньше, чем их скандинавские сказители и слагатели саг, называвшие Поволжье Гардарикой…

Рассказ Мусы основан на исторических фактах.

Полное имя арабского путешественника – Ахмед ибн Фадлан ибн аль-Аббас ибн Рашид ибн Хаммад. О жизни этого человека известно очень мало. Достоверно известно, что он был старшим писцом-чиновником и находился под покровительством военачальника Мухаммеда ибн Сулеймана, завоевавшего Египет в 904–905 годах для Багдадского халифа. В составе посольства багдадского халифа путешествовал через Бухару и Хорезм в Волжскую Болгарию. Мусульманский хан возглавил тогда союз болгарских племен, живших в бассейне нижней Камы и Волги (примерно до реки Самары), и искал в арабах союзников против хазар. Помимо задачи упрочения ислама в этих областях, халиф рассчитывал получить от союза и большие торговые привилегии.

Посольство выехало из Багдада 21 июня 921 года. Через год, 12 мая 922 года посольство халифа прибыло в государство булгар – «страну славян», а весной 923 года возвратилось в Багдад. Ничего из задуманных планов не было выполнено.

По возвращении Ахмед ибн Фадлан составил «Рисале» («Записку»).

Книга Ибн Фадлана сохранилась лишь в Средней Азии в сокращенном виде и в частичных пересказах. На сегодняшний день «Рисале» («Записка») – один из важнейших источников по средневековой истории народов Поволжья, Заволжья и Средней Азии. Ибн Фадлан, конечно, не был первооткрывателем, так как шел торговым путем, по которому доставлялись из Ирака, Ирана и Хорезма в бассейн нижней и средней Волги арабские и персидские изделия в обмен на драгоценную северную пушнину. Но он был первым путешественником, чьи сообщения о северных прикаспийских областях и Заволжье дошли до нас, и притом он дал первый правильный перечень рек, пересекающих Прикаспийскую низменность. Ибн Фадлан приводит названия этих рек, полностью совпадающие или созвучные нынешним гидронимам. Книга Ахмеда Ибн Фадлана действительно является первым письменным источником, в котором дается описание «похорон норманнского вождя» (очевидно, кого-то из варяжских конунгов) в земле славян, притом, что собственные скандинавские письменные источники появятся почти двести лет спустя.

Единственная неточность, допущенная Мусой: в скандинавской и исландской традиции области, населенные славянскими племенами, действительно назывались Гардарикой. Однако это понятие, по-видимому, охватывало только территории Северо-Западной Руси и Беломорья, хотя точную локализацию этого топонима установить невозможно.

Судьба и книга Ахмеда Ибн Фадлана легли в основу известного голливудского приключенческого фильма «Тринадцатый воин» с Антонио Бандерасом в главной роли.

55

татары диаспоры из Финляндии…

Татарская диаспора в дальнем зарубежье насчитывает чуть более 40 тысяч человек и в количественном отношении представлена следующим образом: Турция – 25 тыс., Китай – 5 тыс., США – 1 тыс., Финляндия – около 1 тыс., Польша, ФРГ и другие европейские страны – 8 тыс., другие страны Азии и Австралия – около 1 тыс. человек.

В Финляндии татары поселились в конце XIX – начале XX веков. Для татарской диаспоры этой страны, несмотря на ее малочисленность, характерно бережное сохранение всего, что связано с национальной историей, культурой, языком и обычаями. Члены «Общества имени Г.Тукая» в 1980-90-х годах активно устанавливали и развивали научно-культурные связи с соотечественниками в Татарстане. Известно, что тираж некоторых газет, выпускаемых на татарском языке в Поволжье, поступает также в Финляндию.

56

владелец большой компании «Татукан», и супруга его, известный архитектор, чьими стараниями Казань была отреставрирована к тысячелетию…

Подтвержденным фактом является то, что в реставрации исторического центра Казани в начале 2000-х годов самое активное участие принимала Первин Имадетдин, известный архитектор-дизайнер, супруга президента одного из крупнейших финско-татарских концернов.

57

фильм, который скоро начнут показывать все каналы подряд…

Лирическая комедия Эльдара Рязанова «Ирония судьбы, или с легким паром!» (1973 г.) стала практически неотъемлемым атрибутом встречи Нового года в России. Фильм традиционно демонстрируется двумя-тремя каналами 31 декабря и/или 1 января ежегодно.

Труба и другие лабиринты

Подняться наверх