Читать книгу Прѣльсть - Валерий Коновалов - Страница 11

Иван Солодовников достиг, казалось, всего, на что был способен: он родил сына, построил дом и посадил много деревьев. Увеличивать своё благосостояние, а именно этим он занимался многие годы, особенно в 90-е, когда пришлось временно оставить профессию и уйти в бизнес, теперь стало бессмысленным: построить дом, где всем было бы покойно, не получилось, сын не спешил обзаводиться семьёй, и Иван Ильич чувствовал себя ненужным. Квартиры и дома, которые он покупал в надежде, что они будут основой стабильности, не только не принесли желаемого, но послужили катализатором разъединения, способствуя ослаблению связей, которое наступает, когда родные разъезжаются. Задумываясь о причинах произошедшего, Иван Ильич спрашивал себя: верно ли угадал он своё предназначение, тем ли богам молился, то ли ставил целью, и приходил к грустному выводу: виноват он сам, и причиной этому во многом была его гордыня. Он не мог пережить того, что сын, которому он отдал лучшее своей души, отошёл от него, почти охладел. Обида возобладала над отцовскими чувствами, и он предпочёл одиночество. Надо было смиренно нести свой крест, как это подобает не только настоящему христианину, но и родителю в особенности. Родители в своей любви к детям наиболее близки к исполнению христианского долга любви к ближнему. Ивану Ильичу это было не по силам. Он желал, чтобы Господь благословил его верой и силой всепрощения, но с грустью признавал, что без усилий самого человека даже Господь бессилен помочь ему.

Последнее время Иван Ильич зачастил к Игорю Ивановичу. Для людей растерявшихся общение с счастливцами обременительно, и они предпочитают неудачников, видя в них товарищей по несчастью. Врачующее воздействие оказывают на таких людей и циники, каким был Игорь Иванович.

– Привет, старик. Что новенького?

Время, когда «новенькое» в основном связано со здоровьем, для них ещё не наступило, и потому Иван Ильич, спрашивая, не рисковал, что жалобы на самочувствие займут большую часть вечера.

– Новенькое? Да, кроме поломки этого чёртова крана, пожалуй, ничего.

Игорь Иванович находился под свежим впечатлением от общения с управляющей компанией и рассказал, с какими трудностями столкнулся, делая заявку.

– Вот, наши ни черта работать не хотят, так набрали гастарбайтеров, – пожаловался он. – Пороть бы их всех, злодеев.

– Кого – азиатов или наших?

– Наших, конечно. А впрочем, и этих не мешало бы.

Возмущение Игоря Ивановича было натурально, и всё-таки чувствовалось, что он говорил больше для того, чтобы выпустить пар.

– Наконец-таки прислали человека, но тут другая проблема: на каком языке с ним разговаривать. Академий он не кончал, иностранных языков не знает. Вот такие подлецы и заставляют тебя с утра заводиться.

– А чем же он виноват? – встал на защиту работника Иван Ильич.

– Да я про управленцев говорю.

– Я вижу, у тебя сегодня совсем иное настроение, – сказал Иван, улыбаясь. – Значит, кончать жизнь самоубийством раздумал?

– Какой кончать! Представляешь, звоню в контору – дают телефон, звоню туда – там автоответчик. Выслушиваю полчаса весь этот трёп, а из крана между тем вода хлещет. Возмутительно! Пришлось весь стояк отключить.

Говоря о самоубийстве, Иван Ильич имел в виду разговор, состоявшийся в их последнюю встречу. Игорь Иванович вполне серьёзно утверждал, что готов в любую минуту расстаться с жизнью и его беспокоят лишь хлопоты, которые он доставит родным. Когда же Иван Ильич поинтересовался о причине таких настроений, Игорь Иванович ответил, что никакой причины нет – в этом вся суть.

– Что жизнь, что смерть – всё одно. Существование твоё и моё – случайность. Нас могло и не быть – и ничего бы не случилось. Человек задаёт себе пустые вопросы: как же так и вдруг без меня, будто он пуп земли! Человек – болван. Был бы умным – непременно повесился бы.

– Это экзистенциализм какой-то, – заметил Иван Ильич.

Он с удовольствием слушал товарища.

– Может быть, – согласился тот. – Человек боится смерти, но до нас миллионы и миллиарды прошли через это.

Мысль о страхе смерти занимала Ивана Ильича. Он считал, что верующие люди лишены этого страха, и хотел бы уверовать, но понимал, что недостоин такой благодати.

– Помрёшь, – продолжил свою мысль Игорь, – и над твоей могилой будут произносить лукавые речи – вот, дескать, прожил человек достойную жизнь, а он сам не знает, для чего её прожил.

– Картина нерадостная, – согласился Иван.

Он не очень следил за мыслью товарища, более думая о своём.

– Куда уж нерадостней.

Обычное настроение уже вернулось к Игорю Ивановичу.

– Нерадостная, но предпочтительнее той, когда ты будешь лет десять мучить своих родственников, существуя в виде овоща. В их глазах будет читаться: и когда же этот бесполезный старикашка освободит всех нас?

– «Печально подавать лекарство, вздыхать и думать про себя…» – процитировал Иван, улыбаясь.

– А ещё, сообрази, что после твоей смерти они, вместо ожидаемых миллионов, получат только штрафы за неправильную парковку.

После разговора на столь потустороннюю тему странно было застать Игоря Ивановича, увлечённого откровенно мирским делом, каковым являлись разборки с управляющей компанией.

Но, выпустив последний пар, он вспомнил:

– Ты очень кстати пришёл. Гудин с Алексеем обещали быть. Дождёшься?

Иван Ильич охотно согласился, так как его всегда интересовали необычные люди, какими Александр и Алексей, несомненно, являлись. К тому же, надеялся, что это хотя бы на время избавит его от хандры.

Через час все четверо сидели в кабинете. Лицо Гудина имело довольно чопорное выражение. Он молчал, заранее готовый к возможному спору. Алексей вел себя как всегда раскованно и трещал без умолку:

– Да мой батяня говорил, ещё пребывая в здравом рассудке, что всё это немощное коммунистическое старьё гнать надо в три шеи. Светлый ум, царство ему небесное – уму то есть. Умел старик в своё время ясно выразить нужную мысль.

– Да когда же он говорил такое? – возразил Игорь Иванович, не помня за товарищем подобного. – Про «старьё» – согласен, а про «немощное» – сомневаюсь. Тогда никому и в голову не могло прийти, что всё это обрушится.

– Ну, не говорил, так должен был сказать! – нимало не смутился Шубин. – Страна обновления ждёт, в ворота стучится Россия будущего, где этому замшелому старью места уже не будет.

Гудин как-то странно хмыкнул, но Алексей, сделав вид, что не заметил этого, продолжал:

– Во главе государства должны стать новые люди, не болтуны – прекрасно образованные, мыслящие смело, реформаторы, только им под силу вытащить эту страну из болота.

– Ну, насчёт болтунов – сомнительно, кто тут больше всего преуспел, – Гудин решил, что пришла пора и ему вступить в разговор, – а вот стучащихся в «ворота» Россия уже знавала. Тоже желали до основания всё «старьё» разрушить.

И вновь погрузился в молчание, сложив руки на груди и поглаживая бороду.

– Сравнение не корректно, – не согласился Алексей. – Это другое. Это в прошлом. С комиссарами мы и сами боремся. То есть с комиссарами не в том смысле, в каком они были во Франции… Тогда – другое дело, те комиссары ни малейшего отношения не имеют к комиссарам на российской почве… То есть наши, лапотные, так сказать, не имели не малейшего отношения… А задумка была правильной…

Чувствуя, что поспешил и запутался в оборотах, решил обрубить:

– Мы последовательнее всех выступаем против насилия в любой его форме.

– А кто это «мы»? – вежливо поинтересовался Игорь Иванович, стараясь не придать своему голосу ироническую интонацию.

Алексей ещё не успел ответить Игорю Ивановичу, как Гудин вставил:

– Так против царских тюрем ваши идейные отцы также выступали, а придумали остроумнее.

– Это другое, – настаивал Алексей. – Проводить параллель между живодёрами и людьми демократических убеждений политически некорректно.

Ему не нравились надуманные параллели, которые всё время приводил Гудин, но он старался не показывать своего раздражения. Гудин же хотел высказаться.

– Если бы «люди демократических убеждений» не убили Столыпина, Россия сейчас занимала бы одно из первых мест…

И он стал в подробностях, с приведением многочисленных цифр и фактов, говорить о том, что произошло, если бы не бомбисты.

Алексей вынужденно слушал. Он не сильно напрягался, потому что его больше заботило, может ли он извлечь выгоду из настоящего, а не прошлого.

– Россия в начале века лишилась царства Польского, великого княжества Финляндского, а в конце – всей Восточной Европы, включая Украину, Белоруссию, Крым, Севастополь – устанешь перечислять, – говорил Гудин, начиная волноваться и сердясь на кого-то. – Участникам «несанкционированных акций» неплохо бы знать свою историю, прежде чем болтаться по площадям и требовать манны небесной.

Глаза его оживились, на правой щеке появился нервный тик, он не мог удержаться от жестикуляции. Алексей отвечал ему односложно, без нужды не провоцируя, что в итоге дало свои результаты: тот понемногу успокоился. Между тем спор не мешал молодым людям налегать на закуску, которую Игорь Иванович разложил на своём рабочем столе. Так, в самом, казалось бы, пафосном месте своей речи, Гудин попросил его принести соли. Иван Ильич отметил, что никто из спорщиков не переступал грань, после которой люди позволяют себе резкие высказывания и переходят на личности. Всё проходило в сравнительно корректной форме, и, казалось, эти люди не спорили, а скорее присматривались друг к другу, не приводя основные доводы в защиту своих позиций. Может быть, только Александр был излишне эмоционален, но это воспринималось спокойно теми, кто хорошо знал его.

Иван Ильич вспомнил об этих спорах, когда узнал, что Алексей покинул «Достоинство» и примкнул к националистам. Теперь бывших идейных противников часто можно было видеть вместе.