Читать книгу Прѣльсть - Валерий Коновалов - Страница 7

Гриша сказал отцу, что пойдёт в компьютерный магазин, на самом же деле основной целью его было другое. Он действительно был в «Белом ветре», где сдал не устроившую его деталь, но сразу домой не пошёл, а, выйдя из магазина, направился к метро, где у него была назначена встреча с человеком. Человеком этим была девушка, которую ему предстояло увидеть впервые. Договаривались по телефону – и разговор был скуп, так как инициатива встречи принадлежала не молодым людям, а Алексею, который познакомился с Соней (так звали девушку) незадолго до этого. Знакомство произошло на встрече актива района. Алексей, ведший семинар, произвёл на ученицу выпускного класса известное впечатление. Нужно отметить, что поразила её не только внешность Шубина, впрочем довольно впечатляющая: он был, по ею мнению, умён, целен, ясно выражал свои мысли и обладал харизмой. Ей казалось, что к Алексею можно было обратиться с любым вопросом и при этом получить ясный ответ. Он был в её глазах непогрешим. Уверенность эта была столь велика (тут, конечно, и разница в летах сказалась), что, когда Алексей поручил ей встретиться с Григорием и выполнить «одно» задание ради «общего дела», Соня согласилась с энтузиазмом. Задание было пустяшное – доработать текст, вчерне сочинённый Алексеем же, набрать его, распечатать и, размножив, раскидать по почтовым ящикам, обклеить столбы, доски объявлений, стены переходов, а часть – раздать выходящим из метро вечером (утром путаться в ногах спешащих на работу – лишь вызвать ненужное раздражение). Дело было нехитрое, и зачем для этого надо было сводить совсем незнакомых людей – вопрос к Алексею.

Гриша шёл на встречу с неопределенным настроением. Согласился он, чтобы не расстраивать товарища: уж слишком горячо тот утверждал, что участие его в «деле» было необходимо. Почему это нельзя было поручить кому-либо другому – вопрос, но отговариваться было слишком хлопотно. Сейчас он жалел, что поленился: получилось, только отдалил час расплаты.

В девушке, стоявшей у стены напротив выхода из подземки, он сразу признал ту, с которой надлежало встретиться. Подходя к ней, он чувствовал внутреннее напряжение, потому что был довольно замкнутым молодым человеком. У него было два-три товарища детства, но по окончании школы у каждого обнаружились свои интересы: кто-то задружился с институтскими, кто-то уже встречался с девушкой, а кто устроился работать в фирму отца и не имел времени на досуг. Обычно друзья детства остаются такими надолго, иногда и на всю жизнь, но у него получилось не так. Лишённый привычного общения, он сделался ещё более скрытным, и то, что он сошёлся с Алексеем, скорее было заслугой последнего. Игорь Иванович поощрял эту дружбу, надеясь, что она хоть как-то «растормошит» сына. Алексей склонял Григория к участию в общественной деятельности, и отец, скептически относясь к любым политическим движениям, тем не менее считал, что такая активность полезна молодому человеку, который ночи проводит за компьютерными играми, отсыпаясь на лекциях.

Девушка, очевидно, догадываясь, что это тот молодой человек, которого она ждёт, приветливо смотрела на Григория, когда он подходил к ней. Григорий разглядел её аккуратный, в меру остренький носик, светлые волосы, такого же цвета брови. Глаза немного косили и тем придавали её лицу особую привлекательность. Личико отличалось бледностью, но бледностью здоровой. Кожа была такой нежной, что казалась прозрачной. Сквозь неё пробивался лёгкий румянец. Никаких особенностей в её одежде, которые могли бы привлечь внимание, не было (курточка, джинсы, кроссовки – всё как обычно). Она была младше Григория, и это понравилось ему: напряжение его несколько спало, и он перестал стесняться.

– Григорий? – спросила девушка, протягивая руку, такую же аккуратную и «чистенькую», как и вся она.

– Привет, – промямлил он, дотронувшись до руки, но не пожал.

Она чувствовала некоторую робость, но вскоре приободрилась и довольно дельно и грамотно объяснила цель их сотрудничества. Говоря о тексте воззвания (это был жанр воззвания), она не могла удержаться от похвалы в адрес Алексея:

– Я думаю, это дойдёт до каждого думающего человека: написано просто и в то же время без старания польстить людям не слишком образованным и ещё не «проснувшимся». У меня, к сожалению, не получается так излагать. Пишу много, по десять листов, а учительница говорит, большей частью не по делу. Ты, говорит, Соня, растекаешься мыслью по древу.

Гриша хотел было поправить её («мысью»), но внутреннее чувство подсказало ему не делать этого, и он подавил в себе желание «выделаться». Ошибка её подбодрила его, как бодрит молодого специалиста, школьного учителя, когда тот после первого страха начинает понимать, что подопечные знают предмет ещё меньше его.

– А где набирать будем? – спросил он и деловито, удивляясь самому себе, предложил: – Можно прям щас набрать.

– Конечно, сейчас, – согласилась она и, зарумянившись от удовольствия, похвалилась: – Я курсы машинописи окончила.

Тут Григорий вспомнил о своей неубранной комнате и пожалел, что слишком поспешно проявил инициативу, которую от него никто не требовал. Скованность опять вернулась к нему, но, так как весь разговор по дороге вела спутница, это осталось незамеченным. Он постепенно успокоился и даже полюбопытствовал, много ли в районе сочувствующих «делу».

– О, думаю, достаточно, – сказала Соня, польщенная тем, что в ней видят человека, мнению которого доверяют. – Даже, думаю, большинство, ведь люди ясно видят правду, особенно интеллигенция. У нас район интеллигентный… то есть интеллигентский, потому что рядом Курчатник. Бывших военных много, из старых.

– Да, – согласился Григорий, показывая на дом, в арку которого они входили. – У нас на этаже, говорят, двухкомнатные получали майоры, трёхкомнатные полковники, а четырехкомнатные – генералы.

– Вы из семьи военных?

– Нет, мы сюда по обмену переехали. У меня батя – историк, а матушка врач.

– Мне нравится, как вы сказали – «матушка». Чем-то таким пахнет – старинным. А «батя» не «пахнет».

– Верно, – воскликнул Григорий как бы даже с радостью, – он сам сердится, когда я его так называю.

– А чем он занимается? История – это так интересно. Мне нравятся гуманитарии, хотя мои родители технари.

– Сейчас в какой-то фирме работает, что-то там с документами. Юристом, кажется. Вроде как бы его институт развалился или зарплату не платили.

Ему впервые стало стыдно, что он не может ответить внятно, чем занимается отец и почему ему пришлось сменить профессию.

– Сейчас многие в таком же положении. Но мне говорят: учись. Когда выучишься, у нас всё наладится и ты будешь востребована.

Григорий промолчал, потому что не смотрел так далеко. Лучше сказать – вообще никак не смотрел.

– Мои в Курчатнике работают, – продолжала делиться она, – или, как говорит мама, отмечаться ходят. Бизнесом они заниматься не умеют, а в институте всё уже не так, как раньше.

Это напомнило ей о цели их свидания.

– Поэтому все честные люди: представители военного сословия, интеллигенция – это такая смесь, которая должна взорвать рутину, пробудить сознание спящих.

Слова эти Соня не раз слышала от Алексея и невольно повторяла их. Познакомившись на одном из митингов с молодыми сторонниками «Достоинства», она стала непременной участницей почти всех акций партии. Ей нравилось, что все эти молодые люди уже учатся в вузах и не похожи на её одноклассников, которые теперь казались ей слишком «инфантильными». То, что и её новые друзья были в каком-то смысле теми же инфантильными молодыми людьми, не приходило ей в голову – она была очарована их серьёзностью и «гражданской позицией» и с нетерпением ждала все эти встречи, акции, семинары – любые тусовки, связанные с деятельностью партии. Она казалась себе значимой, нужной для «дела», когда ей, как «своей», поручали постоять где-нибудь с баннером, или поехать в другой район для участия в массовке, или доставить конфиденциальную, почти секретную, почту лицу, иногда известному, публичному. Всё это делалось ею не по воле учителей, а по её желанию, свободному и сознательному, и она была счастлива. Конечно, было здесь что-то и от тщеславия: Соня испытывала чувство превосходства над одноклассниками. Позже к этому примешалось ещё одно, для девушки существенное – впечатление, которое произвёл на неё Алексей. Лидер партии, Курчавый, также нравился ей, но его она видела чаще на митингах, в то время как Алексей был рядом, доступен для общения, говорил на языке молодёжи, потому что и сам был молод. Курчавый, как и всякое божество, был беспол, в то время как Алексей был реальным человеком, мужчиной. Он обладал великолепным чувством юмора, умел подобрать для характеристики оппонента меткое слово, разившее наповал. Во внешности его, правда, было что-то от слащавости, но это впечатление держалось недолго. Достаточно было послушать его, чтобы понять, что это человек твёрдый, порой даже жёсткий и очень неглупый. Впрочем, скептики отказывали Шубину в большом уме, видя в нём лишь непомерное честолюбие и готовность пойти на любое лукавство ради достижения своих целей. Собственно, таким, считали они, и должен быть человек, претендующий на лидерство. Соня была очарована Алексеем, и, конечно, с готовностью отозвалась на его предложение распространять агитационный материал, хотя для этого ей пришлось истратить деньги, предназначенные на собственные нужды. Шубин хоть и упомянул о «средствах из кассы», но, видимо, забыл, а она постеснялась напомнить. Попросить у родителей не решилась, потому что в прошлом месяце уже получила от них подарок – мобильный телефон. Только у двух человек в классе была такая модель. Родители Сони, научные сотрудники, имели довольно скромные заработки, но считали необходимым идти на определенные траты ради того, чтобы дочь не считала себя обделенной. Беспокоиться об этом не было нужды: она была девочкой достаточно серьезной, способной понять разницу между «непреходящими» и «ложными» ценностями, и всё-таки искренне не порадоваться подарку не могла. Сейчас же решила без сожаления проститься с накопленными деньгами.

– А текст в печатном виде или рукописный? – спросил Григорий.

– Рукописный, но почерк читаемый. Придётся печатать вручную.

– Попробую отсканировать, если программа возьмёт. Только все равно править придется – при сканировании рукописного текста вылезает много косяков.

– Знаете, – предупредила девушка, – Алексей сказал, что это только черновик и кое-какие мысли можно выразить точнее, по нашему усмотрению. Хотя лично мне все нравится. Он сказал, что вы в этом деле спец. Вы на гуманитарном учитесь?

Гриша удивился такой рекомендации, даже выругал про себя Алексея, но промолчал: ему было лестно.

– Неа, я в МАИ учусь.

– Надо же! – воскликнула девушка. – Тогда понятно.

Гриша вопросительно посмотрел на неё.

– Из МАИ вышло много гуманитариев, – пояснила она.

– Ну да, знаю, Лигачёв, например, – он сделал попытку сострить.

Об этом шутили на курсе.

– Да?! – удивилась Соня, вспомнив, что говорили о Лигачеве родители, и засмеялась. – Нет, я имею в виду Задорнова.

– Попробую отсканировать, – вернулся он к делу, – может, что и получится.

– Алексей просил сделать это сегодня же, – будто извиняясь, напомнила Соня, предупреждённая Шубиным, что Гриша может и «соскочить» и надо «дожать» его.

Она была смышленой девочкой и понимала, что от неё требовалось приложить усилия, используя в том числе и своё женское обаяние (это было одновременно и лестно, и неприятно ей), чтобы заставить молодого человека поработать на «общее благо». Лестно ей было не только то, что Алексей высоко оценил её привлекательность, но и то, что доверил ей выполнение такого серьезного поручения – обратить в свою веру взрослого молодого человека, студента. Чувствовать себя «настоящей», почти «нигилисткой» – это классно! Она помнила героинь из произведений русской литературы, которые оказывались мужественнее и решительнее своих мужчин. Конечно, Григорий не мог быть Обломовым, время было не то, но это не мешало ей чувствовать себя Ольгой Ильинской. У Ольги не получилось, а у неё должно получиться – это придавало ей решительности, способствовало появлению мотивации. Взрослая, по-настоящему серьезная, полная неизвестности жизнь начиналась уже сейчас, ещё до окончания школы. Это было жутко здорово! Неприятно же было то, что во всём этом чувствовалась какая-то нечистота по отношению к Григорию.

Видя, что он мешкает с ответом, предложила:

– А хочешь… хотите, пойдёмте ко мне – тут всего две остановки. Если у вас есть время, конечно.

Тут же подумала: «Зачем про время сказала? Ещё скажет, занят». Но молодой человек сообразил, что ссылка на занятость будет уже очевидным лукавством. К тому же, ему и самому было бы стыдно: полночи сидел за компом – играл, встал чуть ли не к ужину… «Домой к ней не пойду, – решил. – Лучше ко мне. Там ещё разуваться надо будет, а у меня ноги потеют – без тапочек будут пахнуть». Последнее обстоятельство было решающим.

– Да нет, давай ко мне (от чувства безысходности он перешёл на «ты»), чё там, уже пришли.

– Может, отсканировать получится, – сказал он, отметив про себя, что уже третий раз говорит про это.

– Давай… давайте, – согласилась она, не подавая вида, что довольна.

Она похвалила себя: как же – психологическую победу одержала! Нет, какая жизнь настала интересная – и что она столько времени прозябала в этой школе? И уже представлялись ей впереди деятельность, которой отдастся она всей душой, знакомства с интересными, талантливыми людьми и даже, может быть, известность… Нет, не та скандальная известность, которая привлекает тщеславных, а настоящая, заслуженная деятельностью во благо России. Значение последних слов не было для неё замусолено ёрничаньем, хотя звучали они немного пафосно.

В комнате, которую он скоренько, как мог, прибрал (то есть бросил брюки и лежавшие на диване носки в шкаф, собрал крошки со стола в стоявшую тут же кружку, накрыл покрывалом разобранную постель, убрав под одеяло подушки), предложил ей сесть в кресло.

– Я бы от чая не отказалась, – сказала Соня, вспомнив «инструкции» Алексея.

Григорий озадаченно поднял брови. Она сделала вид, что не заметила этого, но в душе ликовала: приятно видеть, как мужчина подчиняется тебе. Подумала: «Не то что мои одноклассники – общаются с тобой как с равной. Ещё и считают зазорным пойти навстречу. Дети. А я уже взрослая». Она встала и посмотрела на себя в зеркало. «Шея слишком открытая. Ведь не думала, что в гости пойду. Но разве не красиво? Разве вообще я не красивая? Только дурак не заметит. А наши – несмышлёныши инфантильные. Да, везучая и красивая – глаза ясные, щёки румяные (насчет щёк – это она ради красного словца сказала), кожа гладкая, ни прыщика – ни на лице, ни на теле. А Юлька, бедная, как мучается и что только ни делала…» Вошёл Гриша с подносом. Чашка, блюдечко, заварной чайник, но, вместо розетки, всю банку поставил и только ложку забыл принести.

– Ой, даже с вареньем! – поблагодарила Соня. – А ты?

– Я пил уже, – соврал Григорий.

– Да? Я одна не буду. Я стесняюсь.

Что стесняется – слукавила. Он вздохнул про себя, вышел и вернулся с большой чашкой, своей. Пил, почти не чувствуя вкуса: мешало волнение. Ещё и глаза приходилось опускать, чтобы не видеть её обнажённую шею: боялся, что невольно посмотрит, а она подумает про него глупости. Впрочем, что девушка пришла к нему, расстроен не был, потому что присутствие её было ему приятно. От неё веяло такой свежестью, что даже комната казалось другой – не той, какою она была, когда к нему приходили ребята (такое бывало, хоть и редко) и от дыхания курильщиков пахло табаком. Хорошо, что, уходя на встречу, открыл форточку.

– А можно подвинуть поднос – я хочу поближе сесть к монитору.

Всё время, пока Григорий печатал, что ему диктовала Соня, он чувствовал её близость. Это и смущало, и волновало его, он ждал, когда наконец закончится эта мука, но когда проверили текст на ошибки, исправили, что требовалось поправить, и стали прощаться, ему стало грустно: хотелось, чтобы она ещё посидела. Раньше он не замечал за собой такого. У него вообще не было опыта общения с девушками. Даже самого скромного. О будущей встрече он не мог сказать – стеснялся и, казалось, не сделал бы этого даже под страхом больше не увидеть её, но она сама сказала:

– Сегодня, наверное, не успеем – ведь надо ещё найти, где можно ксерокопии сделать. И у меня ещё сегодня репетитор. Ты завтра можешь?

Гриша немного подумал для солидности и сказал:

– После института.

– Конечно, после института, – согласилась она.

Ей и в голову не могло прийти, что институт, для неё почти храм, можно не посещать. Григорий не посещал. Видя, что он не «чешется», чтобы выйти вместе с ней, спросила:

– Ты проводишь меня?

Он смутился и стал поспешно надевать кроссовки. Нет, конечно, маму он провожал, сестрёнку тоже, дочь знакомых, когда надо «дотащить» что-нибудь тяжёлое до машины или метро, а девушку, явление, существовавшее для него лишь в произведениях литературы, фильмах и рассказах об «отношениях», ещё никогда по-настоящему не провожал. Впрочем, почему он воспринял это как отношения, непонятно, ведь речь шла о сотрудничестве, а соратников не провожают. Григорий, как и многие не слишком бойкие и скрытные молодые люди, стеснялся института ухажёрства. По дороге обсудили детали, связанные с выполнением поручения, и договорились на встречу в 7 часов вечера в том же переходе метро, где и решили распространять листовки. Перед тем, как она села в автобус (они стояли на остановке), простились, пожав друг другу руки.

Соня улыбалась про себя, когда ехала домой, и уже представляла, как отчитается перед Алексеем: она уже заметила, что тот относился к Григорию с особым вниманием и, кажется, имел на него какие-то виды. «А может, он и на меня имеет виды?» – спросила она себя и зарумянилась от удовольствия и надежды.

Григорий же не мог определиться, хорошо или плохо то, что он «ввязался» в это дело, и не доставит ли оно ему теперь дополнительные хлопоты, не помешает ли делам (дел, впрочем, у него никаких не было), не принял ли он на себя обязательства, от которых теперь уже не так просто отказаться. В то же время чувствовал, что ему понравилась эта школьница и что общение с ней было ему не в тягость. Соня была естественна – проста и искренна, совершенно не конфузилась, общаясь с ним, и, кажется, благоволила к нему. Он не хотел признаться себе, что Соня была красивая девушка, иначе это заставило бы его ещё больше стесняться. Она была красива не той броской красотой, которой щеголяют девушки на подиумах, а красотой невинной юности, красотой ожидания счастья, красотой скромности и веры в людскую порядочность. Не оформляя это в слова, так представлял себе Григорий эту девушку.

На следующий день Соня пришла уже с размноженными материалами. Спешила и потому пришла возбуждённая, раскрасневшаяся. Пришлось побегать, потому что не стала обременять Григория столь важным делом, не надеясь на его расторопность. Так надёжнее – ведь отчитываться перед шефом ей придётся.

Григорий уже ждал в условленном месте, которое сейчас показалось ему неудачным, потому что их могли увидеть знакомые, жившие рядом с метро. Он предложил «распространять революцию» у другого выхода.

Народ по мере подхода электричек косяками валил из перехода на улицу. На всех почти лицах было написано желание поскорее попасть домой, и мало кто обращал внимание на распространителей агитационной продукции, которых, кроме молодых людей, было здесь уже несколько. Мужчина средних лет, в модном, но уже хорошо ношенном пальто в ёлочку, с бородой, которая придавала ему представительный вид, держал пачку листов размером А4 и хорошо поставленным голосом произносил: «Патриотические силы России! Прошу, господа, поддержать, прошу не быть пассивными наблюдателями, проявить гражданскую позицию… Патриотические силы России!..» Рядом стояли ещё два агитатора – парень (на курточке его красовался значок с символикой ЛДПР) и бодрый старик, ехидно косящийся на «патриота» и, очевидно, страдающий логофилией. В этой компании он представлял СПС (Союз Передовых Сил). Парень в картузе аля Жириновский был меланхоличен, раздавал листовки молча, скучая без товарищей и сожалея, что ему не с кем перекинуться словом. Старик норовил пикироваться с бородачом или пускался в пространные речи с любым, кто проявлял готовность к обмену мнениями. Если это были люди, сочувствующие партии, от разговора получали удовольствие обе стороны, если попадался оппонент, то и здесь старик извлекал для себя пользу, потому что указать оппоненту на его непроходимую тупость – чрезвычайно приятно. Чаще всего брали листовки сразу у всей четвёрки, и потому непонятно было, берут осознанно или по принципу «дают – бери». Конкуренты отслеживали эту процедуру и ревниво отмечали, у кого дело идёт более споро. Впрочем, расстраивались не слишком. Для «жириновца» главной целью было раздать пропагандистский материал и отправиться по своим делам. Для Григория и Сони, особенно для девушки, ценно было само участие в мероприятии.

– Что-то ваш Гриша совсем в коммунисты записался. Проголосовал за проект.

Не найдя желавших поспорить с ним, разговорчивый старик перекинулся на молодых людей.

– А всё вождизм. Нет чтобы объединиться с порядочными людьми.

– У вас – одни порядочные, это точно, – не преминул вставить Борода. – Вы «порядочность» по картавости определяете или как?

– Патриотические силы России! – возвысил он голос, увидав двух военных.

Те с любопытством посмотрели на него и прошли мимо.

– У вас почвы нет под ногами, – продолжил он, отвечая старику. – Какая у вас социальная база? Богачи. Засели во власти – хрен выкуришь. Ничего, будем выкуривать.

– Дело известное – елейным голосом поддакнул тот, – кругом одни масоны окопались.

Старик был доволен: наконец-то завязался «настоящий» разговор. Он был одним из тех сохранившихся до настоящего времени представителей счастливого прошлого, которые когда-то часами простаивали на Пушке, ненавидя и любя оппонента, потому что без него уже не мыслили своего существования. Пушка была его звёздным часом. Её посещали люди достаточно серьезные – редакторы изданий, артисты, а уж Валерия Ильинична Новодворская или там Дим Димыч Васильев бывали не единожды. Можно было воочию лицезреть и даже поспорить. Старик участвовал во всех избирательных компаниях, и в партии его ценили. Лишне говорить, что работал он не за мзду, а, как говорится, за совесть: никакое вознаграждение не могло бы доставить ему такого удовольствия, как участие в предвыборной тусовке. Лишь тогда он чувствовал, что живёт полноценной жизнью. В каждой партии есть такие энтузиасты, особенно среди людей пожилого возраста. Молодые циничны и ненадёжны, на беспокойных стариков же можно положиться как на себя – не подведут.

Григорий и Соня не принимали участия в пикировке, потому что были «начинающими» и не могли знать всю подноготную противостояний. Они лишь слушали с интересом, узнавая для себя много нового. Отстрелявшись, молодые люди вышли наверх и, не сговариваясь, минуя остановку автобуса, пошли в направлении площади Курчатова. Идти домой не хотелось: они ещё чувствовали возбуждение от проделанной работы.

– Как ты думаешь, ведь люди должны понять, что мы хотим им блага, что мы не за себя стараемся. Ведь если бы, как говорит Алексей, Курчавый преследовал свои цели, он пошёл бы на объединение с другими демократическими партиями, но ведь он принципиален – и это подкупает. То есть я хочу сказать, мне это импонирует, нравится.

Григорий не очень интересовался различиями между всеми этими многочисленными партиями и движениями, но ему было приятно слушать Соню. Ему нравилась её горячность, и своё согласие, впрочем достаточно неопределенное, он постарался подкрепить солидностью интонаций в голосе:

– С этим не поспоришь.

Они подходили к следующей остановке, и Григорий не знал, будут ли они прощаться или пойдут дальше. Соня не остановилась.

– Хочешь пойти на один музыкальный вечер? – вдруг предложила она. – Я приглашаю.

Вопрос прозвучал настолько неожиданно, что он, растерявшись, что-то промямлил, чего и сам не понял.

– Ничего особенного, – пояснила она, – вечер джаза. Там будут выступать выпускники музыкалки, которую я окончила в прошлом году.

Видя, что требуются разъяснения, добавила:

– Это школа имени Дунаевского. В общем, скажу откровенно – меня попросили также выступить. Как бывшую выпускницу.

Григорий спросил для порядка:

– А ты играешь на каком-то инструменте?

– Нет, пою. Ну, то есть училась петь. Но это не академическое пение – не пугайся.

Она засмеялась.

– Нет, почему же, мне всё равно, – сказал и поправился: – Всё равно интересно.

Она поняла его замешательство.

– В общем, гвоздём программы будет моё выступление.

И ещё раз засмеялась, как бы признавая, что переборщила.

– Ну, конечно же, глупости говорю. Это для моей мамы на выпускном моё выступление было безусловным гвоздём программы, а у меня давно уже нет никаких амбиций.

– А ты профессионально занимаешься вокалом?

Он был доволен, что, наконец, нашёлся, что спросить. Доволен, что неизвестно откуда и в самый последний момент вынырнуло нужное слово – «вокал».

– Пыталась. Сначала с частным преподавателем, а когда пошла в школу – сказали, у меня данных нет. Меня взяла к себе одна педагог, совершенно случайно. Она была такая творческая вся и постоянно экспериментировала. Сказала, что у меня может неплохо получиться исполнение джазовых композиций.

– Клёво, – оценил он, не зная, что ещё сказать. – А сейчас продолжаешь петь?

– К сожалению, на этом всё закончилось. Может, только когда в институт поступлю. Кстати, у вас в МАИ, говорит мама, хороший ДК есть. Они с папой туда ходили на встречи с депутатами из межрегиональной депутатской группы.

Он был не в «теме», но почёл нужным сказать:

– Да, меня в детстве туда водили в кружок рисования.

Сразу подумал: «При чём здесь кружок рисования? Хорошо ещё, не балета».

– Ну так ты придёшь? Я тебе пригласительный билет дам, чтобы не платить за вход. Там же ещё будут выступления профессиональных джазистов и может не быть свободных мест.

– Да я и так куплю – ведь не проблема же?

– Зачем покупать, когда бесплатно можно?

Ему пришлось согласиться, иначе это выглядело бы невежливо.

– Тогда увидимся. Пока, – подавая руку, попрощалась она.

Хотела сказать, что у неё есть право пригласить лишь двух человек и потому не хотела бы, чтобы он подвёл её, но не сказала: ещё побоится взять на себя ответственность и начнёт выдумывать причины для отказа.