Читать книгу Прѣльсть - Валерий Коновалов - Страница 8

Они договорились встретиться на месте, потому что Соня должна была ещё помогать организатором вечера. Не рассчитав время, Григорий приехал раньше. Нашел клуб, находившийся в подвале, спустился, придерживаясь за перила, по довольно крутой лестнице, подсвеченной красными светильниками на стенах, и оказался в почти пустом зале. Незанятых столиков было много, у окна лишь сидела пара с ребёнком лет тринадцати: очевидно, они также пришли на мероприятие. Стены были увешаны фотографиями исполнителей. Преобладали саксофонисты. Никого из них Григорий, как человек, не интересующийся этим направлением в музыке, не знал. Может быть, там и были лица, мелькавшие в его зрительной памяти, но соединить их с именами он никак не мог. На небольшую сцену уже были вынесены музыкальные инструменты – клавишные и ударные. Ближе к залу, почти на краю, стояли две стойки с микрофонами. В левом углу за ударными сидел какой-то человек в вязаной шапочке и тихонько постукивал кисточками по тарелкам. Лица его не было видно, потому что эта часть помещения была погружена в полумрак и единственный свет от лампы был направлен в сторону зрителей.

За стойкой стоял бармен, который тихо беседовал с какой-то худой и лысой личностью в очках. Личность, возможно, не принадлежала штату клуба, потому что одета была в джинсы и T-Shirt, майку с короткими рукавами. Узкий высокий лоб и очки придавали ей интеллектуальный вид, но наличие небольшого колечка в правом ухе наводило на мысль, что это скорее богемный персонаж.

Бармен подошёл к Григорию и, узнав, что он «приглашённый», положил ему на стол меню. Затем вернулся к собеседнику и продолжил разговор.

– Ты уже здесь!

Это была Соня. Григорий удивился: перед ним стояла совершенно другая девушка. Она была одета в чёрное платье, закрывавшее грудь до шеи, длинные прямые волосы ложились волнами вдоль стройной фигуры спереди и за спиной. Левое плечо было оголено, что придавало ей другой, «чужой», но необыкновенно привлекательный вид. А если добавить сюда небольшую косинку в глазах и яркий окрас губ, то это был «совершенный улёт», как сказал бы один из немногих друзей Григория. Старшеклассницы, которых ты видишь часто, преображаются в дни таких торжеств и заставляют смотреть на себя другими глазами: так вот ты, оказывается, какая. Соединение моды, собственного стиля и свежести придают им особенный шарм.

– Я отойду, надо ещё кое-что сделать. Потом вернусь, – сказала она.

Предупредила:

– У нас тут три места за столиком – никому не отдавай.

Зал заполнялся. Много было семейных пар, но приходили и не имевшие отношение к мероприятию, – очевидно, любители джаза, завсегдатаи. Человек за ударными уже громче стучал щёточками по тарелкам, в такт выжимая педаль колотушки бас-барабана, «бочки», и тогда раздавался негромкий, глухой и объёмный звук. Лысый мужик в очках и с серьгой в ухе, разговаривавший ранее с официантом, поднялся на сцену, перекинулся несколькими словами с сидевшим за ударными, и тот уступил ему место. Луч света упал на его лицо, и обнаружилось, что это темнокожий. Из зала послышались приветствия и негромкие хлопки. На темнокожем была вязаная шапочка красного цвета, голубые, уже не новые джинсы, обтягивавшие его толстые ляжки, и джинсовая же, свободно сидевшая на нём куртка, тоже не новая. Он носил короткие волосы, о чистоте которых, кажется, не очень печалился, и густую, но тоже короткую бороду.

– Сейчас играть будут, – сказала подошедшая Соня, – а потом наши будут выступать.

Она была чем-то озабочена, потому что всё время, пока сидела с ним, бросала взгляды на входивших в зал новых посетителей. Видно, ждала кого-то. Зазвонил телефон, и она поспешно открыла сумочку. Увидев номер, поджала губы в разочаровании.

– Да, мам, алло! Всё нормально, я в клубе… Ой, извини, совсем забыла. Ты позвони ей, пожалуйста, и извинись…

Она посмотрела на Григория, как бы говоря: вот, родительская опека, как всегда некстати.

– Она сама звонит и отменяет, когда ей удобно – один раз можно и мне. Это справедливо будет… Ладно… С молодым человеком… Я тебе говорила о нём…

Она посмотрела на Григория, указав сначала на него, а потом на телефон, из которого слышался голос мамы.

– Очень, ну оч-чень приличный молодой человек. И не намного старше меня, всего на какие-то тридцать пять лет.

Она рассмеялась, и сразу стало видно, что её «отпустило» – она успокоилась и перестала нервничать.

– Никакого вина, о чём ты? Сок, минералка и «помни, что у тебя на носу ЕГЭ». Всё. Пока. Целую.

– Репетитор ждала, что я ей позвоню, – объяснила она, – а у меня в этих сборах всё из головы вылетело.

Подошёл бармен.

– Решили, что будете заказывать?

Посмотрев на Соню, он перевел взгляд на Григория.

– Ты что будешь? – спросил тот у девушки.

У него не было аппетита, что случалось с ним, когда он попадал в незнакомое ему окружение и чувствовал себя «не в своей тарелке».

– Мне, – уверенно сказала девушка, – «Цезарь» и сок. Хлеба – один кусочек, слежу за фигурой. Боюсь потолстеть.

Она хитро улыбнулась, давая понять, что шутит. Фигура у неё, как почти у всякой девочки её возраста, была безупречной.

– Из спиртного что будете заказывать? – спросил бармен, многозначительно глядя на Соню и давая этим понять, что догадывается о её возрасте.

– Вино будешь? – обратилась Соня к Григорию. – Красного?

Ему было всё равно. С друзьями они пили виски.

– Можно, – ответил он, хотя не решил, хочется ему этого или нет.

– Тогда вина. Бокал, вот этого (она указала на марку вина в прейскуранте). Нет, два бокала.

– Два бокала красного вина, – повторил бармен.

– Мне сок, – подчеркнула она, также многозначительно посмотрев на него.

Он понял значение её взгляда и кивнул в знак согласия. Соня заказала и горячее, сказав, что «страшно голодна», и забыв, что только что отказывалась от хлеба.

Африканец в красной шапочке, потрогав микрофон на одной из стоек и отодвинув её от края сцены, куда-то ушёл, а лысый в очках неожиданно ударил палочками по тарелкам и застучал всё громче и громче по коже барабана. Он покачивался на табурете, как если бы что-то мешало ему, отбивая такт ногой, другой выжимая педаль колотушки. В зале раздались аплодисменты и одобрительные выкрики. Публика зашевелилась: те же движения, то же выражение на лицах. Мужик в красной шапочке опять возник на сцене, но уже с девушкой, в руках которой был саксофон. Она была в джинах и распашной свободной рубахе навыпуск, похожей на тунику. Особую колоритность ей придавали длинные, почти до талии, волосы, и живот, говоривший о последних месяцах беременности. Захлопали громче и чаще. Мужик подошёл к стойке, взял микрофон и, дождавшись вступления сакса, запел. Григорий, к своему удивлению, узнал композицию «Come together» в джазовой обработке: в коллекции отца был диск «Abbey road», который тот иногда слушал. К тому времени бармен принёс им два бокала и графин с соком. Хитро улыбаясь, Соня пододвинула один из бокалов ближе к себе и, подняв, сделала небольшой глоток. Настроение у молодых людей было отличное. Тем временем девушка на сцене, дождавшись, пока партнёр перестанет петь, стала импровизировать. Она согнулась, стараясь выдуть что-то плотно засевшее в её саксе, потом выпрямилась, пустила несколько трелей в потолок и стала делать частые поклоны, раздувая щёки, рисковавшие лопнуть от натуги. Окончание этого «дудения» было встречено аплодисментами, и в игру вступил уже Лысый со своим соло на ударных…

– Ну вот, – сказала Соня, – пришла наш преподаватель.

Действительно, в зале среди семейных пар было заметно оживление. К столикам, за которыми сидели папы и мамы, подходили дети, вступали с ними в короткие диалоги и после этого куда-то удалялись. На лицах родителей были торжественные выражения. Некоторые очень волновались. Особенно один нервный папаша: он всё старался что-то важное, по его мнению, сказать напоследок дочери, которая была совершенно спокойна, и это заставляло его ещё больше нервничать.

– Всё чётко, доченька, – напутствовал он. – Вышла, осмотрелась, никакого волнения, публика – доброжелательная. Собралась – и выдала всё, на что ты способна.

Девочка рассеянно кивала. Она не слушала отца, уже наперед зная, что он скажет. Ей было весело, ни о каком стеснении и речи не могло быть, только ждала, когда её отпустят к подругам.

Музыканты, ещё раз поприветствовав зрителей и поблагодарив их за внимание, ушли, и на сцену поднялась преподаватель музыкальной школы, которой предстояло вести вечер. Подойдя к микрофону, который, наверное, ещё не пришёл в себя после зажигательных импровизаций беременной саксофонистки, она возвестила о начале выступлений своих подопечных:

– Дорогие друзья, благодарим вас за то, что в этот прекрасный вечер, отложив важные дела, вы пришли сюда, чтобы стать свидетелями исполнительского мастерства молодых дарований, учащихся нашей школы…

При упоминании о «молодых дарованиях» нервный папаша окинул зал счастливым и горделивым взглядом. В глазах остальных родителей он увидел то же счастливое и напряженное выражение.

Ведущая объявляла номера, называя инструмент, фамилию исполнителя и фамилию преподавателя. Девочка, дочь нервного папаши, выступала третьей. Инструмент, на котором она играла, контрабас, хоть и был не самого большого размера, по сравнению с её фигурой казался большим. С своей задачей справилась она превосходно, запнувшись (вернее, было подозрение, что она «споткнётся») лишь раз. Отец, впившись в неё глазами, мысленно проделывал за дочерью все движения: даже рука его невольно двигалась вслед за её смычком, а на лице было написано почти страдание. Боясь, что она сфальшивит, он напрягся, но с облегчением выдохнул, когда опасность миновала. По окончании выступления дочери он чувствовал себя истощённым, так как слишком много сил было отдано ожиданию, но счастливым. Аплодисменты сидевших за столиками были заслуженной наградой за перенесённые им муки.

– А сейчас, – объявила наконец ведущая, – в заключение нашего музыкального вечера выступит одна из лучших выпускниц школы, Софья Нарочницкая, которая исполнит композицию…

Беременная, Лысый и бородатый вернулись к тому времени на сцену, причём последний занял место не у стойки с микрофоном, а у клавишных. Под аплодисменты зрителей (Григорий тоже хлопал) вышла Соня. На сцене она смотрелась ещё привлекательнее и эффектнее, чем в зале. Взгляд её мельком задержался на том месте, где сидел он, и ему показалось, она посмотрела на стул, так и оставшийся незанятым. Подойдя к микрофону, она закрыла глаза, стараясь подавить волнение, и, наконец сосредоточившись, обернулась и кивнула музыкантам. Заиграл саксофон, вступили клавишные…

Когда Соня после исполнения песни, раскрасневшаяся от смущения и удовольствия, шла к столику, ей дружно хлопали. Григорий поздравил её:

– Ты очень хорошо пела. Не думал, что джаз – такая клёвая музыка.

– А что ты думал? – машинально спросила она, мысленно ещё пребывая на сцене.

– Ну, то, что джаз для людей пенсионного возраста, – улыбнулся он.

– А сейчас?

– Да нет, мне и мужик этот чёрный понравился и ты, как поёшь. Я, пожалуй, эту композицию ещё раз послушаю.

– У меня в этот раз получилось не совсем – не на высоте была.

– Мне понравилось.

Гриша испытывал какое-то особенное удовольствие от разговора: ему уже не казалось, что он находится в чуждой для себя среде. Всё было очень мило, и все были очень милы: и этот африканец, и беременная саксофонистка, и особенно Соня.

– Это ты настоящих исполнителей не слушал, – настаивала она, понимая свою очевидную правоту и в то же время как бы напрашиваясь на комплимент.

– Не знаю, мне понравилось. По-моему, лучше и не надо. Совершенно улётно пела.

Он ведь совсем немножечко льстил, но всё равно ей, как и любому исполнителю, было приятно.

Неожиданно лицо Сони просияло. Григорий посмотрел туда, куда был обращён её взор, и увидел быстро шедшего к ним Алексея.

– Привет, Гриш, – поспешно сказал тот и обратился к Соне. – Извини, что не получилось к началу, но я всё слышал. По крайней мере половину. Уверен, что и начала ты достойно. Много говорить не буду, скажу коротко: профессионал, голос – заслушаешься. А сколько чувства неподдельного, грации!

При этом он поцеловал её в щеку, что неприятно кольнуло Григория. Соня, казалось, была счастлива – более не от того, что говорил Алексей, а потому что это он говорил ей.

– Ну что, друзья, – отдав должное исполнительнице, сказал тот и сел, – как отдыхаем?

– Отдыхаем, – вторила ему Соня, не сводя с него глаз. – Вот вино, можешь взять моё. Мне ведь нельзя.

Она пододвинула к нему свой бокал.

– Ну так уж и нельзя, – улыбнулся Алексей и, взяв бокал, сделал глоток. – Сегодня нельзя, а завтра можно.

– Ну-у, это ещё только через го-од, – протянула она.

– Будем сражаться за право избираться и избирать в 17 лет. Уже сейчас проект готовлю. Пройду в думу – сразу внесу. Так что с вас, барышня, в случае чего причитается.

Он указал на бокал и сделал ещё глоток. Соня всё смотрела на него, любуясь. Всё, что говорил Алексей, казалось ей умным и… милым. Насколько она чувствовала себя счастливее сейчас, настолько мрачен был Григорий. Чувство раскрепощенности ушло, уступив место недовольству собой. Он уже укорял себя за то, что согласился прийти на этот вечер. И зачем всё это? Джаз да ещё и в исполнении известных исполнителей он мог бы и дома послушать. А мог бы и вовсе не слушать – не велика потеря. Как было бы хорошо, если можно было сейчас встать и уйти. Но ведь невозможно!

Алексей, заметив, что Григорий отмалчивается, спросил:

– Гриш, ну как тебе? Хороша Сонечка наша? Понравилось?

– Да, – односложно ответил он, не в силах выдавить из себя что-либо ещё.

– Да! – с упрёком воскликнул Алексей, как бы передразнивая его. – Да великолепно же, старик.

Он слегка похлопал Григория по плечу.

– Я говорю тебе: талантище!

Соня вся зарделась, но, кажется, не только похвала была тому причиной.

– Ну, ребята, – встал Алексей, посмотрев на часы, – мне пора бежать. Дела неотложные. И рад бы провести с вами вечер, да не могу.

Он посмотрел на бокал с недопитым вином.

– Эх, за рулём, к сожалению.

Простился. Видно было, какое разочарование явилось тут же на лице Сони.

Домой возвращались вместе. Соня вспоминала вечер, комментировала выступления исполнителей. Разочарование, вызванное опозданием и быстрым уходом Алексея, прошло, и она вновь чувствовала оживление, пытаясь разговорить своего спутника, отвечавшего ей односложно и неохотно. Вернуть прежнее настроение он уже не мог, хотя понимал, что молчание, слишком очевидно выдавало причину его настроения. Продолжал ругать себя за то, что согласился на уговоры пойти в «это чёртово кафе», и принял для себя решение впредь избегать встреч с девушкой, внёсшей в его жизнь «ненужную суету». Одно дело – Алексей, порывать с которым из-за «чепухи» было бы смешно, другое – Соня. Григорий лукавил: он боялся, что Алексей, как человек проницательный и хитрый, догадается о причинах охлаждения к нему. Прямо, конечно, не скажет и шутить не будет, но думать – обязательно подумает. А это хуже откровенности.