Читать книгу Прѣльсть - Валерий Коновалов - Страница 9

Сергей Сергеевич Мамаев и Наталья Васильевна Рук до горбачевской перестройки работали в одном из московских НИИ и не знали друга, потому что Наталья Васильевна была научном сотрудником и её трудовая деятельность ограничивалась отделом, где она занимала должность руководителя группы, а Сергей Сергеевич был работником АХО. Сказать, кто приносил делу большую пользу, было несложно: таких, как Рук, в НИИ был явный излишек, а Мамаевых – единицы. Наталья Васильевна была правильным человеком. Она хорошо училась в школе, а будучи студенткой, ответственно относилась к учёбе, расстраиваясь, когда (впрочем, это бывало редко) получала «уды» в зачётку, и, придя в НИИ, чуть ли не с первых дней заявила о себе как подающий надежды работник. Сергей Сергеевич в студенческие годы особым прилежанием, мягко говоря, похвастать не мог. Наоборот, два раза брал «академ». Как ему удалось получить его второй раз – загадка, но это факт. От однокурсников, живших в общежитии, отличался он не леностью и легкомысленным отношением к своему будущему, что, как известно, в русском и уж тем более советском студенчестве не редкость, а феноменальной активностью во всём, что не было связано с учёбой. Особенно ярко эта активность проявлялась летом, когда студенты могли хотя бы временно передохнуть, забыв до осени о своих «хвостах». В студенческих отрядах, которые в советское время были обычным явлением, Мамаева за умение организовать коллектив, договориться с начальством о достойной оплате труда, проявить «гибкость» – то есть смошенничать в разумных пределах, выбирали «бугром». «Бугор» устраивал дела так, что все были довольны, но и себя, разумеется, не забывал. Иногда договаривался поверх начальства с «третьими лицами», и тогда уже никто не был в накладе: студенты зарабатывали и он – на тех же студентах. Ни у кого в мыслях не было роптать на кажущуюся несправедливость, ведь без Мамаева сидели бы они на колбасе и каше, а тут тебе – и маслице, и тушенка, и если уж не марочное винцо, что, собственно, и с образом студента никак не согласуется, то знаменитый портвейн 777 («Три топора») присутствовал без ограничений. И домой не с пустыми руками приезжали – кто джины покупал, кто сапоги в зависимости от гендерной принадлежности. Ну и Серёга, разумеется, привозил «колбаску» – деньги, свёрнутые в рулон, перевязанный резинкой и спрятанный в подкладку куртки, которую он снимал лишь на ночь. Боялся не кражи (кому же красть, когда все свои), а потери, избавляя себя от лишнего беспокойства. Зимой, если фартило, занимался спекуляцией. Все в общаге знали, кто может помочь с приобретением джинов, или того же спирта, или тех же помидоров, которые не лежали на прилавке, а ждали своего покупателя в кладовой магазина. Он первый из группы сдал на права и, арендовав у знакомых авто, «бомбил» по ночам. Говорили даже, что Серёга Мамаев ходил на рыболовном траулере где-то на «северах». Утверждать это с полной уверенностью, конечно, нельзя, но, если нужно было достать рыбные деликатесы ко дню рождения, обращались к нему.

Разными людьми были Наталья Васильевна и Сергей Сергеевич, но роднило их одно – фрондёрство в дозволенных размерах, явление, свойственное части столичной интеллигенции «периода застоя». И наивная Наталья Васильевна, и ушлый Сергей Сергеевич жаждали «возрождения». Что должно «возрождаться», в какой форме и в какой мере – этого они не знали и, если честно, узнавать не торопились. Это было чем-то вроде веры во что-то долгожданное и прекрасное и было связано со смутными и романтическими представлениями о «свободе, равенстве и братстве». Вера эта основывалась на восторженности, которая, впрочем, имела свои пределы, потому что с «врагами перестройки», наступившей с приходом Горбачева, брататься восторженные люди не собирались – даже Наталья Васильевна, воспитанная в лучших традициях советской интеллигенции. Враги – они и существуют для того, чтобы быть врагами, и никакой снисходительности к ним не должно быть. Теперь энтузиазм проявляла она чрезвычайный: ходила на многотысячные митинги и демонстрации, предлагала себя активным членом избирательных штабов «демократов», зажигательно и даже злобно спорила с оппонентами, если такие споры спонтанно возникали.

Свобода вскоре наступила, но с равенством и братством вышла неувязочка. Заметным явлением жизни стали полосатые мешки, с которыми кандидатам всяческих наук предлагалось посещать заморские страны и привозить оттуда женское нательное бельё или иной полезный товар, чтобы, реализовав его на толкучке, хоть как-то поддержать своё существование. Вместо братства появились «братки», о равенстве и говорить не приходилось. Забегая вперёд, скажем, что несбывшиеся надежды на мгновенное обретение счастья психологически пригнули Наталью Васильевну, затронув что-то важное в её душе, чего она уже не могла пережить до конца дней своих. Сергей Сергеевич же, привыкший, как герой «Мёртвых душ», ко всяким взлётам и падениям, был не так категоричен в своих надеждах, хотя и ему желчь не давала покоя. В любом случае, 90-е были для них временем надежд: впереди замаячила возможность зажиточной жизни в условиях долгожданного капитализма. Наталья Васильевна, предав Пастернака и «Немецкую волну», слушание которой когда-то было её отдушиной в «атмосфере подавления всякой свободной мысли», со своим начальником, знавшим её как исполнительного работника, зарегистрировали юридическое лицо и стали торговать электроникой (у партнёра были связи на заводах-производителях), а Сергей Сергеевич, оказавшись в родной стихии, открыл несколько рыбных точек на рынке. К тому же, пристроился к товарищу, отец которого был заведующим овощным магазином, и через сына стал подбивать их акционировать торговое предприятие. Соблюсти свои интересы не получилось, потому что папаша и сам был не промах и лишние партнёры были ему ни к чему. Сергей многим помог им, уладив дело так, что в итоге коллектив магазина сократился до четырёх человек – папаши, сына папаши, зама папаши и главбуха. От последнего уж никак нельзя было избавиться: тот знал слишком много щекотливых фактов в деятельности своих коллег по работе. С остальными были подписаны договоры продажи долей – с кем-то за суммы пустяшные (это были всё люди пьющие, по уши в грехах и потому по простоте своей не имевшие надежд нажиться на приватизации), с кем-то, более смышлёным, пришлось поторговаться, за кого-то вовсе подписаться, особенно за тех, кого и найти было трудно, в надежде, что они так и останутся в неведении. Сергея Сергеевича, хотя и не взяли в команду, вознаградили за работу по-честному – всё-таки не с улицы человек. Собственно, это и хорошо: «с улицы» просто так не оставил бы – раскрыл карты тому, кто этим мог воспользоваться во вред выгодоприобретателям. Тяжбы такого рода годами тянутся. Начинается гладко: скупают у работников их доли, у колхозников – паи за гроши, вкладывают средства, налаживают производство, а когда дело начинает приносить ощутимую прибыль, возникают «колхозники», не известные ранее, подтягиваются прежние, «введённые в заблуждение», – и начинается история: и подписи, де, не те, и договоры составлены в обход закона, порядок расчета неправильный, даты не состыкуются, нарушена процедура передачи имущества по акту, на дату подписания подписант уже не существовал в природе…

Но Сергею всё-таки подфартило: давний товарищ пригласил его войти дольщиком в задуманное предприятие – наладить продажу семечек в вакуумной упаковке. Идея, которая могла показаться кому-то несерьезной ввиду «несерьёзности» товара, пришлась смышлёному Мамаеву по душе, он принял предложение. Доля была небольшая – 15%, плюс оклад директора. Несмотря на сомнение скептиков, довольно скоро, как бы в подтверждение успешности того, что они «замутили» верное дело, возник у товарища приличных размеров домик в ближнем Подмосковье. А уж когда возник домик, потребовались дополнительные средства на его обустройство и содержание – тут-то и возникло «недопонимание» между партнёрами, которое вскоре привело к расставанию. Потерял, конечно, Сергей, как человек приглашённый, но к тому времени он успел уже скопить определенный капитал и был готов вложить его в новое дело, которое вскоре и подвернулось. В родовой деревне, под Киржачом, куда когда-то переселились с Поволжья его предки, наладил он производство вагонки, полезный образец которой увидел на выставке строительных изделий. Нанял за скромную плату местных мужиков, болтавшихся без дела и готовых, по их словам, на любую работу, и стал поставлять свою продукцию на рынки. Раскрутившись, предложил поставки в сетевые магазины, и тут-то обнаружилось, что у полезной модели был правообладатель, который подал на него в суд. Дело разрешилось миром, но договор с магазином пришлось расторгнуть, к тому же мужики его стали баловаться – пить, не просыхая. Он было нанял азиатов, но и с теми начались проблемы: пить они не пили, но интерес свой соблюдали неукоснительно – постоянно требовали повышения оплаты труда, просили вперёд, ссылаясь на тяжёлое финансовое положение семьи на родине, свадьбу брата, сестры, племянника, которых у них было не счесть. Разница была лишь в том, что местные аванс пропивали, а азиаты отсылали на родину. И то, и другое делалось мгновенно. Все они хитрили и постоянно клянчили деньги.

Пришлось бросить затею со стройматериалами, так как надо было неустанно находиться на производстве. Надеяться, что другие будут на тебя пахать, было делом заведомо проигрышным, нанимать же хорошо оплачиваемого управляющего было накладно: не те доходы приносил этот бизнес. Обслуживание станков стоило дорого, а если приходила плохая древесина, то можно было вообще ничего не получить – вагонка покрывалась плесенью на глазах, особенно если выходила из строя сушилка. Надо было оставлять город и переезжать в деревню. Для Мамаева это был не вариант.

Он продолжил искать свою нишу и наконец, кажется, нашёл: заключил договор с китайцами и стал торговать «искусством» – постерами. Всё не семечками – и звучало солиднее. Тут и дизайнер нужен, и главбух опытный. Пришлось раскошелиться, зато дело образовалось основательное. Ездил в страны азиатского континента – выбирал на выставках образцы, делал заказы. Конечно, иногда и здесь приходилось выяснять отношения с правообладателями, но убрать с полки картинку с девушкой было уже не так накладно, как останавливать целое производство. Девушка с гитарой тут же заменялась на другую, ещё краше – с арфой, а Эйфелеву башню можно было разместить на другом фоне. То есть дело само по себе нехитрое, хитрость в том, что в любом бизнесе надо нос всегда по ветру держать: то владельцы сетевых магазинов начинают наглеть, учреждая свои «премии» и «акции», то у тебя с рабочими разборки, то поставщик не выполнил в срок взятые обязательства, то вдруг получаешь уведомление из налоговой инспекции на предмет неуплаты твоим партнёром НДС. И при чём здесь ты? В общем, скучать не приходилось.

Если Наталья Васильевна, погрузившись в коммерцию, на время отказала себе в удовольствии читать на досуге Пастернака, слушать «Немецкую волну» из Кёльна и ходить на демонстрации, так как очень уставала, то Сергей Сергеевич был на волне: тусовался среди «демократов», знал, кто есть кто, кому можно верить, а кому – ни при каких обстоятельствах, кто – «наш», кто – потенциально «наш», а кто – тёмная лошадка. А уж «красно-коричневых», идейных врагов демократии, знал наперечёт. Своим по мере возможностей помогал, отчисляя подъёмные суммы или совершая иные действия. Как-то обратились к нему демократические активисты во время известных событий 93-го – нужно было срочно перекинуть подкрепление к тем, кто митинговал в поддержку правительства против сидельцев Белого дома, – и он выделил две имевшиеся у фирмы машины.

Если у Сергея Сергеевича всё складывалось более-менее удачно, то Наталья Васильевна вскоре поняла, что занялась не своим делом, и стала сомневаться, не напрасно ли потратила несколько лет жизни – ранее размеренной и ясной, при которой у неё не было больших денег, но были другие преимущества: работа, нравившаяся ей, коллеги, отношения с которыми иногда перерастали в дружбу, чтение Пастернака, слушание любимой «Немецкой волны»… Она состарилась, потому что следить за собой было уже некогда и приходилось иметь дело не с аспирантами и кандидатами наук, а с фигурами иногда почти невероятными, о существовании которых она ранее даже не подозревала. Собственно, то, что Сергей Сергеевич считал явлением привычным и глубоко жизненным, для неё каждый раз было открытием. Наконец, заработав сыну на автомобиль, она решила оставить магазин и вернуться в свою среду – тот же НИИ, хотя работали там уже лишь те, кто не смог приспособиться к новым реалиям или не уехал из страны. В основном это были старики, которым ехать было некуда, и они ходили в институт более для того, чтобы не чувствовать себя выброшенными из жизни. Наталья Васильевна вернулась к своему Пастернаку, хотя и понимала, что в одну воду нельзя войти дважды. Что-то не так складывалось, как должно было складываться, по её прежним представлениям. Многое при столкновении с жизнью оказалось несостоятельным. Ну разве не очевидной была мысль, что страной должны руководить богатые люди – те, которые состоялись сами и поэтому знают, какими путями надо идти к успеху всей стране? Именно такие люди, как Мавроди, Березовский, Смоленский, Потанин, должны управлять государством. Она даже купила акции МММ, и они единожды принесли ей небольшой, но всё-таки доход. Это были наивные мечты: дело кончилось настолько безобразно, что она по прошествии многих лет даже не верила, что по своей наивности могла так думать, и всегда сердилась если кто-то напоминал ей об этом. Думала, рынок сотворит чудеса – чудеса действительно были, но другие: страна со скоростью гоголевской тройки неслась в неизвестность, и оставалось только заворожено следить за этим стремительным движением. Прежнее недовольство властью осталось, но к нему прибавилось чувство тревоги за себя.