Читать книгу Прѣльсть - Валерий Коновалов - Страница 12

Когда гости собрались уходить, Игорь попросил Ивана остаться, сославшись на просьбу жены. У неё гостила подруга из Германии, которая последнее время увлеклась чтением русской классики, что, по его мнению, могло быть интересно товарищу.

– Уже не первый раз приходится слышать о таком феномене, – заметил тот. – Обычно причиной бывает опасение забыть язык.

– Ну вот, – сказал Игорь, – будет о чём поговорить.

Вошла супруга, Ирина, высокая, светловолосая и ещё довольно привлекательная женщина. У неё был умный и почти всегда доброжелательный, если она была не слишком озабочена проблемами детей, взгляд.

– Мальчики, – сказала она, – приглашаю вас к чаю. Мы с Мариной решили, что с мужчинами нам будет веселее.

– Здравствуй, Ира, – поздоровался Иван Ильич.

– Привет, Иван. Так ждём вас. Пожалуйста, долго не копайтесь.

Мужчины не стали «копаться» и, покинув кабинет хозяина, пошли в комнату его супруги.

– Добрый вечер, – войдя, поздоровался Иван Ильич с дамой, сидевшей за столом на кушетке.

В её руке была чашка с чаем. Она ответила лёгким наклоном головы и поставила чашку на стол. Гостья была в возрасте Ирины и выглядела очень моложаво, что подчеркивалось и её прямой осанкой. Благородная посадка головы выдавала породу. Лицо имело черты приятные, не резкие и правильные. На Ивана особое впечатление произвёл её взгляд: вместе с открытостью в нём было что-то такое, что постороннему могло казаться тайной. Всё говорило о том, что общение с этим человеком доставит удовольствие.

Ирина представила Ивана и Марину друг другу и на правах хозяйки, занимающей гостей, сказала:

– А мы тут умные беседы ведём. Марина увлеклась Достоевским и говорит, что у него без греха не бывает святости.

– Почему же увлеклась? Он мне всегда нравился, – не согласилась гостья, слегка покраснев, и обратилась к мужчинам: – Мы начали с того, что последнее время я слушаю аудиозаписи. И не только Достоевского. Это очень удобно.

– Соглашусь с вами, – подтвердил Иван Ильич, с удовольствием вступая в разговор, – я всегда в дороге пользуюсь такой возможностью. Не полный текст, конечно же, но всё равно. Время летит быстрее и не так нервничаешь в пробках.

Помолчали, ожидая инициативы от хозяйки. Иван Ильич чувствовал, что его интересует гостья, и ему захотелось сказать ей что-нибудь в продолжение начатого разговора.

– Я с вами согласен, – повторил он, – это является отличительной чертой построения характеров у писателя: святость и грех здесь неразрывны.

Та ещё больше покраснела: поддержка была ей приятна.

– Ну, положим, не у всех, – возразил Игорь Иванович. – Князь Мышкин, кажется, не переходит эту черту, хотя и живёт среди всех этих «пограничников».

Он сказал это не с целью поспорить, а скорее для того, чтобы принять участие в беседе, помогая хозяйке вести вечер. Но гостья смутилась: она боялась, что её замечание имеет слишком дилетантский характер, и не хотела, чтобы оно воспринималось так серьёзно.

– Я не думаю, что сказала что-то новое, – улыбнулась она, оправдываясь. – И я согласна, Мышкин совсем не такой.

– Князь – особь статья, – вновь постарался поддержать её Иван Ильич. – Это идеал. В основном же Марина права.

Сказав это, он впервые назвал её по имени и увидел благодарность в её глазах.

– Да, идеал, «пограничники» – только трудности себе создают, – сказал Игорь Иванович, думая о своём. – И не только себе. Вот у нас Гришка: чуть что не по нём – уже ершится. Тоже, видите ли, идеал ему подавай, хотя сам, мягко говоря… от него далёк. Никак не могу втолковать ему, что жить надо, понимая её несовершенство. И человек несовершенен, это данность.

– У них с Иваном в этом смысле есть что-то общее, – добавил он, кивая на товарища. – Этот тоже иной раз «ершится».

Гостья быстро и с любопытством взглянула на Солодовникова, будто вспоминая что-то, а он, поймав на себе этот взгляд, почувствовал, что нисколько не противится такой «рекомендации».

– Сторонники идеала, – продолжил Игорь, – крайне эгоистичны: требуют от других должного соответствия, часто не имея на это ни малейшего права.

Солодовников с грустью подумал о том, что последнее действительно относилось в какой-то мере и к нему: не дождавшись желаемого в семейной жизни, он обиделся на близких и теперь сам же и страдал от этого. Был ли он прав – вопрос, который мучил его.

Ирина, видя, что супруг отдалился от темы, вернула разговор к прежнему обсуждению.

– Вот Марина, – сказала она, – говорит, что у Достоевского не бывает неинтересных людей, все с загадкой. Однолинейные, как она их называет, очень редки.

– Узкоколейные, – продолжая улыбаться, опять поправила гостья и, обращаясь к мужчинам, объяснила: – Папа рассказывал, что в Солотче, где у нас был дом, когда-то проходила узкоколейка, и мы даже пробовали отыскать это место. Но всё заросло, и невозможно было найти. Всё были только предположения, но искать нам, детям, было страшно интересно: нам всюду мерещилась эта колея. Там поезда ходили лишь в одну сторону. Мы с тех пор стали называть людей слишком понятных, без загадки, «узкоколейными».

И, переменившись, добавила с грустью:

– Интересно было бы туда съездить. Будто это в другой жизни было.

– А почему бы и не съездить? – вырвалось у Солодовникова совершенно неожиданно для него.

Он покраснел и быстро объяснил:

– Я там был два года назад и, кажется, что-то слышал об этом в музее Паустовского… То есть вру, в доме академика Пожалостина. Кто-то из известных людей, живших в доме, то ли шпалу взял, то ли костыль при разборе этой узкоколейки.

– А это что такое – костыль? – спросила Ирина.

– Это вроде большого гвоздя, который вбивается в шпалы для крепления рельс, – объяснил Иван Ильич и обратился к гостье: – Наверное, вам Пётр Петрович показался «узкоколейным».

– И он в частности, – согласилась она, смущаясь таким вниманием к себе.

Ей было приятно, что её считают за «свою», не называя ни произведения, персонажем которого являлся господин Лужин, ни его фамилии.

– Только узкоколейность не надо, конечно, путать с цельностью, – сказал Иван Ильич и почувствовал, что добавление это было лишним.

Он упивался общением и потому позволил себе говорить даже общеизвестное – то, что приходило в голову. Игорь Иванович посмотрел на него с удивлением и чуть заметною улыбкой, хорошо зная товарища и догадываясь о причине такого настроения.

– Разумеется, – согласилась она, – цельные натуры нельзя признать узкими. Алёша Карамазов целен.

– Ну, насчет младшего Карамазова позвольте не согласиться, – говоря это, Иван Ильич чувствовал, что не справляется со своим возбуждением, но ничего не мог поделать с собой, – ведь автор готовил ему судьбу цареубийцы.

Увидев, с каким удивлением подруга посмотрела на Ивана, Ирина обратилась к мужу:

– Игорь, это правда?

Роман она читала слишком давно, чтобы помнить сюжет.

– Суворин об этом, кажется, писал, а уж исследователи каждый на свой лад пересказывают. Деньги надо же за что-то получать – вот и хлопочут, – шутливо ответил тот.

– Я так далеко не погружалась в тему. Просто последнее время стала перечитывать классику, чтобы не потерять чувство языка, – сказала гостья и смутилась, вспомнив, что протестовала против «увлечения».

Никто не подал вида, что заметил это, и она продолжила:

– Я слушаю в записях, когда что-нибудь делаю по дому. Вот, «Карамазовых» «перечитала» совсем недавно, когда клеила обои.

– Игорь, – спросила хозяйка, – а у кого это сказано: человечество делится на тех, прочитал «Братьев Карамазовых», и тех, кто не прочитал?

– В «Ягодных местах», по-моему. Точнее – кто прочитал, кто ещё не прочитал и кто уже никогда не прочтёт.

– А я бы по-другому выразился, – с удовольствием и опять желая польстить гостье, сказал Иван. – Человечество делится на счастливцев, то есть людей простодушных, и на тех, кто прочитал, перечитывает и будет перечитывать этот роман.

Марина задумалась, по-своему поняв смысл его не слишком удачного каламбура. Что-то, видимо, затронуло её, отразившись лёгкой грустью на лице.

Заговорили о том, что язык последних десятилетий слишком ушёл от языка классиков.

– Да, – согласилась Марина, – я встречала старых русских и всегда получала удовольствие от общения с ними. Я скучаю по языку, на котором говорили мои бабушки и дедушки и даже ещё говорили родители. Сейчас для меня тот язык звучит музыкой.

– А вот как раз наш Иван – большой энтузиаст этого дела, – сказал своё Игорь Иванович. – Недавно в споре с одним студентом он пытался доказать, что язык Толстого и есть самый современный язык. Болван слушал преподавателя почтительно, но, уверен, про себя называл его отставным элементом или даже чем-то менее приличным. И он отчасти прав: современный язык – уже и не русский язык, и такие типы, как мы, должны изучаться археологией. Разговаривая с друзьями сына, я чувствую себя иностранцем. Язык «великих старцев» обречён, и все заверения энтузиастов, что он сам найдет себе дорогу, «обогатится», «впитает», приобретёт, так сказать, новый товарный вид и прочее – лишь благие желания. Всё меняется – и когда-то язык Толстого превратится в «латынь» для современников.

– Игорь преувеличивает, – смягчил Иван выводы товарища, – если это и произойдёт, то произойдёт нескоро. Я же предпочитаю говорить на «латыни», и мне дела нет до совершенствований «товарного вида» языка.

На этом «учёный» разговор иссяк, и Ирина стала расспрашивать гостью о жизни в Германии. Та с готовностью отвечала, хотя её, больше интересовали московские новости и московские знакомые. Солодовников слушал молча. Он несколько раз ловил на себе взгляды этой нравившейся ему женщины, которая, как казалось, искала ответ на какой-то мучивший её вопрос. Ему хотелось бы знать причину такого внимания к себе, и он обольщался мыслью, что произвёл на гостью впечатление не только как интересный человек (в этом он как раз сомневался), но и как мужчина, хотя в последнем сомневался ещё больше. Сомневался – но желал верить.

Стали собираться, и она вызвала такси. Услышав адрес, продиктованный диспетчеру, Солодовников удивился:

– Да ведь и я туда еду! Если нет возражений – я вас довезу, Марина, ведь я живу в этом же доме.

Что-то прояснилось в её лице, будто она нашла ответ на мучивший её до сих пор вопрос. А все заметили, как был доволен Солодовников, когда она ответила согласием на его предложение…

Выбрав по навигатору маршрут (разница, впрочем, была несущественной), по Царёва они миновали мост, свернули налево и поехали по Волоколамскому шоссе в сторону центра.

– Здесь когда-то был детский кинотеатр «Чайка», – сказала она, указав на десятиэтажное здание старой, «сталинской», постройки на левой стороне шоссе.

– Да, был, совершенно справедливо.

– А за кинотеатром – школа, в которой я училась.

Она искоса и испытующее посмотрела на него: хотела видеть реакцию. Он даже притормозил почти.

– Это фантастика! Значит, мы ещё и в одной школе учились!

Иван Ильич был заметно возбуждён.

– А этот дом назывался у нас «Четыре двери», потому что здесь располагались четыре магазина. Кажется, и сейчас они здесь. А вот этого кафе не было.

– Это кафе моего брата, «Улей», – похвалился он.

– Младшего или среднего?

Солодовников очередной раз удивился: откуда она знает? Но Марина продолжала вспоминать, лишая его возможности задать вопрос:

– Боже, Строгановка! Как я мечтала поступить сюда и быть художницей. Это было так романтично. Меня папа отговорил: сказал, что он не для того меня растил и холил, чтобы я связала свою жизнь с пьяницами.

Солодовников улыбнулся, она же смеялась счастливым смехом.

– А на этой остановке росла китайка. Давным-давно. Мама ругала меня и не разрешала рвать яблоки, потому что они «отравлены выхлопными газами».

– Было такое, – согласился Иван, – только тогда машин было мало и, по теперешним меркам, китайка эта была экологически безупречна. Я, кажется, даже помню её вкус.

– Помнить вкус, – повторила она. – И я помню. Вкус детства, вкус прошлой жизни. Мне жаль расставаться с ним, и мне кажется, я была тогда счастлива.

– А сейчас? – осмелился спросить он.

– Я и сейчас счастлива, но то счастье – особое, его ни с чем не сравнить.

За высоткой «Гидропроекта» развернулись и подъехали к дому, остановившись на углу, у аптеки, рядом с проходной института МАИ. Солодовников выжидательно посмотрел на неё.

– Направо, до конца, 6-ой подъезд, – осторожно и тихо проговорила она.

6-ой подъезд – тот, в котором живёт он!

– Так… так это вы! – не удержался он от восклицания и спросил подавленно: – И какой же этаж?

– Сразу под вашим. Я даже помню, как вы нас затопили. Папа ходил по квартире и ругался, но к вам подниматься не стал. Он ни с кем в подъезде не ругался.

Солодовников был ошеломлён. Так вот в чём причина её загадочных взглядов! Да, он помнит эту одну из тех немногих, «аристократических», семей, живших в их подъезде, где было каждой твари по паре: министерские, институтские (в двадцати шагах был забор МАИ), метростроевские и иная, совершенно «простонародная» публика. Ключи от квартир тогда выдавались гражданам в соответствии с очередностью, а не исходя из их статуса, поэтому в подъездах жили такие разные люди. Все жильцы вели себя прилично, по крайней мере взрослые. Конечно, молодёжь жила по своим законам: устраивали по вечерам посиделки, шумели, традиционно создавая неудобства тем, кто жил на последних этажах.

– Ну вот, – сказала она, – а я всё время, пока сидели у Ирины, мучилась вопросом: вы ли это?

Добавила:

– Почему-то именно вас я хорошо запомнила.

Его лицо залилось краской: он вновь вспомнил эпизод, который не мог забыть все эти годы. Память его обладала особенностью хранить в своих тайниках то, что вызывает чувство стыда, и в нужный момент предъявлять к оплате. Он вспомнил, как они, дворовые «хулиганы», купив вино и даже успев откупорить его, стояли здесь, у лифтов, собираясь, как обычно, подняться на последний этаж, для того чтобы провести время в приятном общении. В это время в подъезд вошло целое семейство: мама, папа и девушка, которая сейчас сидела в его машине. Дверь лифта открылась – и вся толпа подростков бесцеремонно «вломилась» в него (проход был узким, и в дверях возникла толчея). Солодовников был последним. В руках он держал початую бутылку и казался себе героем. Лицо его было красно, взгляд возбуждён от выпитого. «Аристократы» стояли молча, ожидая, когда шумная компания уедет. Вспоминая это, он каждый раз стыдился своего глупого поведения. Представлял, что действительно думали эти люди о них, «плебеях». Встречая эту девочку в школе или в подъезде, он всегда приосанивался, принимал независимый вид, но интуитивно чувствовал её превосходство. Что было причиной этого чувства? Принадлежность её другому миру – миру образованных, воспитанных, элегантных людей – или то, что она нравилась ему? Он помнил, что внутренне всегда как-то стихал перед ней, хотя бодрился и старался не подавать виду, что смущён.

– Вот так-так, – озадаченно промолвил он.

– У меня сейчас период воспоминаний. Я хожу везде и вспоминаю. И, наверное, прощаюсь. От этого становится грустно. Может быть, лучше было не приезжать.

– Но вы приехали.

– Да, надо продать квартиру. Сдавать мы её не решились, всё-таки это лишнее бремя. Надо было раньше это сделать – когда московские цены были высоки, но вот решили больше уже не откладывать.

Помолчали. Ему не хотелось прощаться: прошлое не придавило его – оно вызвало тоску по настоящему.

– А знаете, на кого можно сходить в Москве – все они приезжают и к нам: дирижёры со своими оркестрами, оперные певцы, режиссеры, с теми же постановками и концертами, – а мне просто хотелось увидеть то, где прошла моя жизнь. Самая счастливая часть её. Вы только не пугайтесь: я не сумасшедшая, и, наверное, именно это называется ностальгией.

Солодовников спешно замотал головой, отвергая такое подозрение: он и сам чувствовал себя в тот вечер немного сумасшедшим.

– Вот не успела. Забегалась по гостям. Что ж, по приезде в следующий раз обязательно похожу по всем этим местам. А завтра уезжать. И вставать рано.

Она посмотрела на часы.

– Во сколько? – глухо спросил он.

– Ох, – вздохнула, – можно уже и не ложиться: вылет в шесть.

Будто вспомнив, добавила:

– Ещё вещи, подарки. Такси уже вызвала.

– Я помогу погрузиться.

Она сделала слабую попытку отказаться:

– Спасибо, у меня совсем нетяжёлая поклажа, легко справлюсь.

– Что же, всё покойнее, когда провожают, – он как бы оправдывался, напрашиваясь. – Я всё равно плохо сплю в это время.

– Не очень прилично обременять своими проблемами незнакомого человека, но я вам благодарна, – искренне сказала она.

– Почему же «не очень прилично» и почему «незнакомого»? Считайте это формой компенсации за протечку из нашей квартиры.

– Знал бы мой папа, что эта история ещё окупится сторицей, – улыбнулась она.

– Это самое малое, что можно было бы предложить в возмещение материального ущерба и его нравственных страданий.

Она улыбнулась.

– Я пойду. Такси заказано на 4 часа.

Они попрощались. Солодовников поднялся к себе и ещё долго не ложился. Спать, разумеется, не спал, а всё думал, думал, как любил это делать последнее время. Задремал ненадолго и встал прежде того, как зазвонил будильник на телефоне. Принял контрастный душ, чтобы взбодриться и не выглядеть помятым, выпил крепкий чай и, увидев, что ещё остается достаточно времени, вернулся в ванную и вымыл волосы. За пятнадцать минут (он стеснялся беспокоить её раньше) позвонил в дверь. Она давно уже не спала и была готова к выходу.

– Я буду пить кофе – составите компанию?

Он колебался. Квартира эта была для него чужой, заповедной территорией. Те квартиры, в которых жили когда-то его друзья, были знакомы ему и особого впечатления не производили, а у «аристократов» он почти никогда не бывал. Они не старались быть особыми и, может быть, даже не хотели этого, а просто так получалось – естественно, без усилий с их стороны. Когда люди стараются – это сразу видно и они воспринимаются чванливыми. А эти не старались, потому что и без того были аристократами.

Большой, достаточно длинный и узкий коридор, как во многих квартирах в «сталинских» домах, первоначально рассчитанных на проживание там нескольких семей, двери комнат, кухня с мебелью ещё того, советского, времени – добротной, купленной, наверное, с использованием возможностей занимаемой в министерстве должности, стены отделаны кафелем, достаточно скромным сейчас, но тогда считавшимся модным, дубовый паркет, хрустальная люстра… – от всего веяло эпохой последних десятилетий прошлого века. У него будто защемило сердце – необыкновенная теплота исходила от всего этого, казавшегося родным, несмотря на то, что обстановка в его собственной квартире в то далёкое уже время была проще, беднее.

Не успели допить кофе, как пришло сообщение, что такси ожидает у подъезда. Позвонил и водитель. Стали собираться. Солодовников, привыкший, уезжая на дачу, проверять всё в квартире, проследил, чтобы было перекрыто водоснабжение, закрыты окна. Спустились на лифте. Стояли рядом, не глядя друг на друга и немного стесняясь. Водитель жёлтой Хёнды открыл багажник и уложил туда сумку на колёсиках, вторую, где лежали вещи на случай первоочередной надобности, она взяла с собой в салон, как и ту, в которой женщины носят всё необходимое для себя.

Каждый, наверное, думал о прощании и немного стеснялся последних слов.

– Ну вот, – сказала она, подавая руку, – спасибо за помощь. Я вам очень благодарна.

– Хорошего вам полета.

Он хотел пожелать «мягкой посадки» или ещё чего-нибудь в этом роде, но ощущение искусственности и банальности этих фраз, сдержало его.

Она хотела уже сесть, но тут повернула к нему лицо и тихо сказала, отчетливо выговаривая каждое слово:

– Я знала вчера, что вы захотите проводить меня. Знала и… желала этого. Прощайте.

Быстро села в салон и уже больше не посмотрела на него. Он, дождавшись, когда машина скроется за углом дома, вернулся в свою пустую квартиру.