Читать книгу Фантомные миры. Записи из архива скрытых реальностей - Виктор Харебов - Страница 6

В те дни Ватикан стоял в дымке осенней сырости. Легкий туман окутывал площади и крыши, будто город скрывался в дополнительных измерениях. Бенедетто все реже покидал библиотечный квартал. Дневник он продолжал вести, но записи становились все более фрагментарными. Время перестало течь по прямой – складывалось, возвращалось, пересекалось само с собой. Ночь и день больше не казались чередующимися состояниями, а выглядели как переплетенные слои одного и того же пространства. Ощущение, что за тонкой пленкой обыденного скрыто нечто иное, стало постоянным.

С момента, когда пергамент и карта совпали, восприятие изменилось. В зале вдруг стали различимы едва уловимые движения воздуха – страницы будто дышали, шкафы жили собственной жизнью, а свет из окна казался не отражением солнца, а сиянием изнутри, из другой геометрии. В ту неделю Бенедетто почти не разговаривал ни с кем. Архивисты, кажется, и сами избегали его взглядов.

Порой в полдень тени предметов становились чуть длиннее, чем положено. Солнце будто касалось их под иным углом. В эти минуты на столе или полу непременно возникала мелочь, которой не было раньше: соринка, клочок бумаги, закладка в книге, что, казалось, еще не открывалась.

Однажды, в пятницу, он сидел в читальном зале и перелистывал фолиант с космографическими сочинениями XVI века. Страницы фолианта были испещрены кругами, лестницами, зеркалами, плывущими над океанами. Один лист был испорчен влагой, чернила размыты, но в углу уцелела фраза: «non locus sed vestigium» – «не место, а след».

Эти слова уже встречались прежде – на карте, найденной в странной папке: «Место можно стереть, но след остается – как память, отражение, тень.» Он записал выражение в дневник, и впервые его мысли обратились к тому, что же такое «след». Не часть пространства и не координата, а отпечаток на ткани реальности, который остается, даже если объект исчез? Если остров не существует, но его форма живет в памяти, тексте, воображении – значит ли это, что он все же был?

Вспомнились слова Серафины: «Некоторые карты – это врата». Возможно, карта – не изображение, а механизм. Или язык. С тех пор он стал вычеркивать названия островов, заменяя их символами: вместо «Сан-Борондон» – ∅, вместо «Хи-Бразил» – ϴ. Интерес теперь был не в где, а в когда.

Вечером субботы остался в архиве допоздна. Свет лампы отбрасывал на стены неестественно четкие тени. Когда поднял глаза, показалось – у дальней колонны шевельнулась фигура. Подошел, но там никого. Только тонкий след на полу, будто кто-то провел пальцем по пыли, очертив окружность.

В центре круга лежал лист – свежий, словно только что отпечатанный. На нем – геометрическая схема: четыре концентрических круга, разделенных по радиусам и вписанных в прямоугольную сетку. По углам – странные символы, похожие на астрологические знаки. В центре – контур острова, безымянный, с двумя отверстиями по краям, будто перед ним не земля, а маска.

Собрав все найденные схемы, Бенедетто наложил их друг на друга. Пергамент, круговая диаграмма, новый лист – вместе они образовали пространственную структуру, напоминающую камеру-обскуру. Как будто кто-то пытался вернуть объем через совмещение двухмерных проекций.

Когда погасил лампу, в зал проник лунный свет. Он упал на стол, и линии зажили собственным светом. На пересечении кругов проступила надпись почти невидимыми чернилами: «Umbrae lucem docent» – «Тени учат свет».

Фраза поразила. В ней звучал парадокс: как может тень быть учителем света? Но ведь именно по форме тени можно понять направление, силу и источник сияния. Без тени не распознать свет. Возможно, фантомные острова – не цель, а способ видеть.

Все, что Бенедетто читал и собирал, вдруг сложилось в единую структуру – не объяснение, а ритм. Карты оказались не ошибками, не иллюзиями, а записями моментов, когда граница между мирами становилась проницаемой.

Когда он вышел из архива, небо уже светлело. Улица дышала предрассветной свежестью. Тени от фонарей были непропорционально длинны, словно солнце касалось их с другого края земли.

Бенедетто шел, ведомый одним лишь ощущением: между слоями утреннего света скрывается то, чего он давно ждал.