Читать книгу «8-ка». Мы двое против всех - Виктор Улин - Страница 12

Наташина грудь была покрыта мурашками, сосок стянулся в узел и затвердел, как после купания в холодной воде.

Только что завершилась игра в «семнадцать», где финальную точку я поставил с Олей. Та, как всегда, злословила после каждой названной цифры, но это не помогло.

Девицы, почти не расстроенные привычным проигрышем, разбрелись. Мои три тысячи четыреста рублей лежали в ящике стола, спрятанные под органайзер для вилок.

Вчера закончились Ларисины месячные. Сегодня она пришла на занятия в норке вместо куртки, что без слов говорило о намерениях. После последней практики по земельному праву Лариса сообщила, что за ней подъехали к главному зданию, она отбывает в город и вернется лишь завтра.

Завершив игру, мы с Наташей не спеша поужинали, потом сдвинули кровати и открыли окно. После семнадцати нерегулярно мытых, разгоряченных процессом женских тел комната была, мягко говоря, неблаговонной, мы даже вышли в коридор и распахнули дверь, чтобы как следует все продуть.

Я побежал на пустую по позднему времени кухню, чтобы быстро вымыть все необходимое. Наташа вышла на лестницу, поднялась до чердака, чтобы там тихо покурить. В часы блаженства она баловалась хорошими сигаретами.

Апрель, которому давно пора было стать маем, так и не оторвался от марта. На улице стояла промозглая липкая сырость, почти каждый день шел снег.

Мы выстудили спальню до состояния вытрезвителя. Про такое заведение рассказывал заядлый игрок и великий пьяница математик Булат Хамидуллин. Впрочем, я подозревал, что он врет, поскольку все подобное, вроде бы, осталось в прошлом веке.

Теперь мы нежились на простынях, которые от холода казались свежими. Мир стал лучше. Едкие оранжевые фонари на улице погасли и комната сделалась уютной.

Стал выше потолок, растворились во мраке грязные обои – которые Лариса, конечно, не переклеивала. Убогий шкаф около двери казался новым и не перекошенным. Стол, служивший и письменным и обеденным и гладильным, сделался рабочим местом адвоката, не успевающего подсчитывать миллионы гонораров.

Матово светлеющая Наташина грудь была ледяной, закинутое на меня бедро казалось теплым, между, кипел влажный жар. Мы занимались сексом в позе «на боку лицом к лицу», нежно обнявшись и наслаждаясь не спеша.

При этом мы разговаривали об отвлеченных вещах.

Наши отношения дошли до такой глубины и поднялись на такую высоту, что мы могли заниматься чем угодно, отдав тела на волю волн. Сам факт ночи, которую предстояло провести вдвоем, ощущая тепло друг друга, располагал к неторопливым разговорам, на которые днем никогда не хватало ни времени, ни состояния души.

– —

– Ну и дура эта Лерка, – сказал я.

Происшедшее два или три дня назад запало мне в память. Действительно, в той игре я проскользнул на волосок от серьезных неприятностей. Нежелательные беременности подруг во все времена были бичом парней. При том пучеглазая овца не являлась мне ни подругой, ни даже партнершей – она просто неудачно попалась на ринге. Сейчас я уже не понимал, как смог так опростоволоситься, не выяснил заранее относительно последнего момента.

– Все биологини – дуры набитые, – подтвердила Наташа. – Но эта – просто космос.

– Почему она не предохраняется, – продолжал я. – Как ты, не пьет таблетки?

– Потому что боится разжиреть. У нее и так жопа, как у лошади, а от таблеток в лифт не войдет.

– Но ты же не толстеешь.

– Не толстею, потому что курю.

Не ответив, я поцеловал Наташу. Губы имели вкус хорошего табака.

– Титьку мне пожми, пожалуйста, – попросила она. – Люблю.

Сжав грудь одной рукой, я поцеловал табачные губы еще раз. Неожиданно – и, вероятно, не к месту – вспомнилась Эльвира, ее искусанные соски. Но она, кажется, не курила.

– Регинка молодец. Если бы не она, был бы всеобщий пиздец. Кто знает, есть ли «постинор» в ночной аптеке.

– Согласен, – сказал я.

– А вообще, ты видишь, как она на тебя смотрит?

– Кто? Лерка?

– Нахера тебе эта Холерка?! Регинка.

Поворот почти не удивил. Я предугадывал продолжение, но все-таки для порядка спросил:

– А как она на меня смотрит?

– Влюбленно.

– Ты уверена?

– Я вижу. Больше на тебя никто не смотрит так. Женись на ней – не прогадаешь.

– Ты серьезно предлагаешь мне надеть хомут?

Я усмехнулся.

– Да нет, я так, чисто теоретически…

Наташа вздохнула.

– Главное, если бы не Регинка, мне бы пришлось вместе с Холеркой всю ночь колесить по аптекам городе.

– А почему тебе с ней вместе? а не послать ее одну?

– Потому что я уже говорила. Мне не нужны проблемы на пустом месте. А этой пизде я не доверяю ни на грамм. Если бы она от тебя залетела, мне проблем бы было выше головы. Во всяком случае, наша «восьмерка» накрылась бы медным тазом.

– У нее крутые родители?

– Не знаю, не интересовалась. Может, и крутые, при некрутых редко бывают такими дурами. В любом случае, береженого бог бережет.

– А знаешь что, Наташка…

Я помолчал, лаская грудь, которая уже потеплела и разгладилась.

– Ты смотришь в корень.

– В какой именно?

– Нам надо обдумать форму и составить для «восьмерки» договор об отказе от претензий в случае беременности, наступившей вследствие непредохранения без оповещения о факте. Подписывать будут при двух свидетелях. Ясное дело, с юридической точки зрения без нотариуса это полная ерунда, но все равно припугнуть не мешает.

– Яшка, ты гений.

Наташа даже приподнялась на локте.

– Ты кем нацелился стать? адвокатом, судьей или прокурором?

– Еще не решил, – ответил я. – А что?

– Будь моя воля, я бы тебя отправила в Госдуму. Даже сразу сделала председателем совета федерации.

– Спасибо на добром слове, все впереди. Еще отправишь

– А если серьезно, Яша, мысль в точку. Почему я не догадалась? Договор в самом деле нужен. Составишь?

– Составлю.

– Когда? Раз решили, надо бы поскорее.

– Завтра и займусь. На истории России все равно делать нечего.

– Отлично. И каждой дуре, которая будет играть, даем на подпись. Подписанные буду хранить у себя.

– И я вот что еще думаю, – сказал я. – Про беременность это только один пункт. Пойдет третьим.

– А что будет первым?

– Подтверждение недевственности. Если кого-то распечатают на игре, дело может закончиться требованием женитьбы. Об этом тоже до сих пор не подумали.

– Не подумали, да. А второй?

– Признание добровольности при вступлении в половые отношения, априорный отказ от заявления об изнасиловании.

– Точно! Молодец ты Яшка, какой ты молодец! – подтвердила Наташа. – А если ты мне еще и поцелуешь обе титьки сразу…

Особой прелестью наших интимных часов было то, что мы умели круто менять тему.

– Без проблем, – сказал я.

– —

– А с кем тебе лучше – со мной или с Региной? – спросила Наташа.

– С тобой, – быстро ответил я. – Как с Региной – я вообще не знаю. С ней у меня не было ни разу.

Сказав последнюю фразу, я понял иррациональность слов. В самом деле, с Региной на «восьмерке» у меня было ровно столько же раз, сколько и с Наташей, потому что чернокудрая нимфа не пропустила ни одной игры. Но случавшееся на ринге не шло в счет, поскольку не касалось происходящего в постели. Секс для чувства не имел ничего общего со спортивным.

– А с Мариной?

Видимо, Наташа проведала про то случай, когда мы с Мариной играли целый вечер у всех распорядительниц с весьма существенным завершением матча.

– И с Мариной, – покладисто ответил я. – А также с Оксаной, Рушаной, Олей, Вероникой, Алесей, Виолеттой, Земфирой, Эммой, Эльзой, Резедой, Фиалидой и кто там еще…

– И с Ларкой?

Вопрос прозвучал в той же тональности. Но я, кажется, слегка покраснел – хотя Наташа не могла знать происходившего у меня с ее подругой за чертой игры.

– И с Ларкой. И даже с Элькой.

Я не успел прикусить язык, сказал лишнее.

Наташе вряд ли понравилась бы наш вариант с бесплатными заходами между раундами. Тайный сговор вступил в силу, мы упражнялись регулярно. Я не мог не признаться, что заключительный эпизод после победы стал приносить мне определенное удовольствие. Да и вообще – соединение, не ограниченное пятьюдесятью движениями, повторяемое много раз, переходило из разряда спорта на уровень настоящего секса.

– А при чем тут Элька? – настороженно спросила Наташа.

– Ни при чем, – ответил я как можно спокойнее. – Просто она распорядительница, а они все играют.

– Да уж, все! Ты еще с Инкой меня сравни.

– А что Инка?

– Да так, ничего.

Теперь голос прозвучал как-то странно. Я ничего не понимал. Женские тайны оставались непостижимыми.

– Ну их всех.

Я поспешил свернуть разговор, могущий завести в ненужное русло.

– С тобой не сравнится никто. Ты единственная на свете.

Я не врал. Моя привязанность к Наташе действительно превосходила все остальные, даже если в определенных ситуациях с кем-то бывало интереснее.

– А у Лерки между ляжек как?

– Врать не буду. У Лерки между ляжек прекрасно, – ответил я. – Но у тебя лучше.

– Ладно, – Наташа глубоко вздохнула. – Живи пока.

Теперь я не смог сдержать улыбки. Железная староста группы, несравнимая распорядительница «восьмерки», будущая судья или прокурор, моя нынешняя общежитская жена в постели была обычной женщиной. И ей хотелось, слышать, что она – лучше всех.

– Значит, по договору решено, – подытожила Наташа. – С завтрашнего дня переводим игру на юридический уровень. И пусть только кто-нибудь попробует пикнуть.

– Слушай, – заговорил я, продолжая ласкать грудь. – А что эта новая Маша с матфака?..

Она слегка повернулась, чтобы мне было удобнее.

– …Ну, эта, из-за которой я залил тебе лифчик… Кстати, где он? После той игры ты все время в черном.

– Выбросила, – ответила Наташа. – Сам помнишь, горячей воды в тот вечер не было, отстирать не удалось, потом все высохло уже навсегда. Хотя тот с этим – небо и земля. Был самый удобный из всех.

– Слушай, извини, – сказал я. – Прости, Наташка, еще раз. Завтра пойдем и купим тебе новый. Или напиши размеры на бумажке, сам тебе подарю.

– Да ладно, Яшка. Издержки игры, удивляюсь вообще, что он до сих пор был жив. А насчет нового – сам знаешь, я в состоянии купить целый бельевой магазин. Так что не думай об этом.

Наташа помолчала, потом заговорила дальше:

– А что эта Петрова? тебя так интересует?

– Какая… Петрова? – не понял я.

– Машка, которая так тебе понравилась, что ты спустил мне в лифон.

– Ну да, интересует. По почему Петрова?

– Потому, что фамилия у нее такая.

– Надо же…

Я вспомнил, как удивилась Маша, узнав мою фамилию, Должно быть, это показалось странным.

– Я сначала решила, что она твоя сестра, – продолжила Наташа. – И ты ее скрываешь.

– А что? разве мало Петровых? – ответил я. – У нас в Октябрьском их штук сто. Больше, чем Ивановых и Сидоровых.

– Вы с ней на лицо похожи.

– Что-то не заметил.

– Потому что со стороны не видишь. А я заметила.

– Но она мне не сестра.

– Значит, еще хуже. Такое сходство бывает только у мужа и жены, проживших много лет вместе. Это знак.

– Наташка, ты уж как-то определись, – я усмехнулся. – На ком мне жениться? На Регине или на Маше?

– Решай сам. Можешь сначала на одной, потом на другой. Или на обеих сразу.

– Слушай, кстати, – спросил я. – А откуда ты знаешь, что эта Маша, похожая на меня лицом, именно Петрова? Она же не наша, с матфака. Ты что, ее паспорт смотрела?

– Конечно. Из паспорта и выяснила, что тебе не сестра.

– Нет, я серьезно.

– И я серьезно. Ты что, думаешь, я на игру пускаю просто так кого ни попадя?

– В каком смысле?

– В прямом. До юридической защиты от претензий по поводу изнасилования и внеплановой беременности я без тебя не додумалась. Но насчет растления малолетних беспокоилась.

– И у игроков смотришь паспорт?

– Угадал. Надо, кстати, это тоже в договоре отразить. Причем как раз первым пунктом, остальные три сдвинуть вниз. А сверху прямо расчертить графу, чтобы все подобно вписывать.

– Отразим и расчертим, – согласился я. – Но у меня, кажется, ты не смотрела?

– На парней я смотрела сквозь пальцы, вас слишком мало. Но одно дело, когда кого-то трахает мальчишка, а совсем другое – когда оттрахают девчонку.

– И эта Маша Петрова пришла играть в первый раз и сразу меня чуть не сделала?

– Нет, конечно. Она тоже на втором курсе, осенью начала играть у Эльки. Ей еще не было восемнадцати, но Эльке безголовая, ей все по барабану. Машка и ко мне приходила, я ее отправила. Вот как исполнилось, разрешила. Просто с тобой до сих пор не пересекалась.

– А как так получилось?

– Так. Ты сначала играешь у нас, потом бежишь к Эльке, к Заримке и так далее. Она то же самое. Отыграет у Инки, потом идет дальше. Когда доходит до нас, ты уже у них, и наоборот.

– Ясно, – сказал я. – И…

– Послушай, – перебила Наташа. – Я хочу кончить. Прервемся на пять минут, ты не против?

– С чего бы я был против. Как ты хочешь?

– Сегодня сверху.

– Давай.

– Только не выходи из меня. Перевались на спину, я перелезу.

– Перелезай, держу за попу.

Мы переместились в нужную позицию.

Ровные колени Наташи светились во мраке, поймав какой-то свет, проникающий из окна. Наше будущее оставалось определенным на ближайшие четыре – то есть теперь уже почти всего три года, а потом предстоял столь же предопределенный поворот.

– Попу мне теперь сожми, как следует, – сказала Наташа, склонившись ко мне. – И не шевелись, дальше я сама.

– —

– Обалденно, Яшка, – сообщила Наташа через три минуты. – Спасибо.

– Я рад, – сказал я.

Притянув к себе, я поцеловал ее в губы.

– Я полежу еще так, можно?

– Как всегда.

Подруга осторожно опустилась на меня, стеснила влажной грудью. Мы оставались вдвоем, мы оставались вместе, этот миг хотелось остановить навсегда.

– Так что ты хотел еще узнать про Машу Петрову?

– Ну…

Я поправил прядь волос, упавшую на лицо и кажущуюся угольно черной.

– …Как она играет, как ей удалось меня почти что переиграть, и вообще.

– Как именно удалось, не знаю. Не общалась, не интересовалась. А играет она точно так же, как и ты.

– То есть?

– То есть семья у Машки такая же нищая, как и у тебя…

Она осеклась, взглянула с досадой.

– …Извини, Яшка. Не хотела тебя обидеть.

– Ты меня не обижаешь, – ответил я. – Это факт. Кроме тебя, в этой общаге все мы нищие. Ненищие живут на съемных квартирах и моются, когда хотят – а не когда есть вода.

– Короче, она играет ради денег. Ведь ты тоже играешь ради денег, разве нет?

– Ну, в общем да, – согласился я.

– Не в общем, а «да», – поправила Наташа. – При твоих способностях ты мог трахать то же количество девок без счета, без напряга, без ограничений.

– Мог бы. Но ты права, Наташа. Мне нужны деньги, деньги и еще раз деньги. Я хочу изменить свою жизнь. Ну, то есть жить нормально. Любыми способами, даже противозаконными. Но воровать, сама понимаешь, в нынешнем положении нечего, равно как и взяток мне не дают, не за что. А заработать я не могу пока ничем, кроме спортивного траха.

Я говорил абсолютную правду. Я видел свои цели, я трезво оценивал самого себя.

Например, я знал, что – чисто теоретически – мне нельзя работать в сферах, где вращается большая наличность: служить в инкассаторской фирме или в хранилище банка.

Сколько бы мне ни платили, на работе я думал бы лишь о том, как украсть мешок денег или хотя бы несколько пачек. И в конце концов я бы украл, несмотря на последствия, которых было изначально не избежать. А если бы не украл, то просто сошел с ума.

Я понимал, что так жить нельзя. Я мысленно твердил, что все это мальчишеские мечты, что я надеюсь процветать честно: не брать, а зарабатывать. Однако я мало верил себе.

Все люди были разными. Для меня материальное благополучие – достигнутое всеми возможными средствами – виделось вершиной жизни.

– Вот то-то оно и есть, – сказала Наташа. – Именно это я имела в виду.

– И что – эта Маша тоже играет только ради денег?

– Да. Ей не на что жить. Ты видела, в какой она куртке? На помойке лучше валяются. И все остальное вообще. У нее родители полуёбки.

– Ну, это нормальное явление, – я невесело усмехнулся. – Мои родители тоже уёбки. Единственное, что смогли – нафуговать детей. А дальше куда кобыла вывезет.

– Нет, Яша. У тебя «у-», а у нее «полу-», это еще хуже, – возразила она. – Твои, по крайней мере, какие-то гроши тебе вначале посылали, разве нет?

– Ну да, конечно, – согласился я.

– Пока ты не устроился в «Столицу» и не развернулся на «восьмерке»?

– На самом деле от «Столицы» мне больше статуса, чем денег. Сама понимаешь природу вещей. Без реальной практики после универа мне светит от силы должность дознавалы в загаженном отделе полиции.

– Это ты верно мыслишь.

– Но ты права. Сейчас я отказался от помощи. Родители страшно рады, им на сестер денег не хватает.

– Вот. А у Петровой, Элька рассказывала, денег не было даже за общагу платить. Занимала у всех, кого ни попадя. Она «восьмеркой» только и живет. Поэтому играет каждый вечер у всех четырех. Не знаю, как душа в теле держится. Прозрачная уже насквозь.

– А что, имеет смысл играть на грани издыхания за четыре сотни в день?

– Имеет. Потому что не за четыре сотни.

– Как не за четыре?

Я не понял Наташиных слов.

– Так. В «восьмерке» изменились правила. Ты не знал?

– Нет. И не заметил. Разве изменились?! Тот же счет до пятидесяти и те же условия на оконцовку.

– Это да.

Наташа шевельнулась.

– Счет все тот же. Изменилось по деньгам.

– Тоже не заметил. Собирается вас десять девчонок, скидываетесь по сотне, я кладу штуку. Проиграю – отдам свои, выиграю – заберу все и уйду, а вы умылись. Разве нет?

– Это так. Если выигрываешь, все умылись. А если проиграл, то они – то есть мы – получаем обратно по сотне, а твоя штука достаются той, в которую ты спустил. Так справедливо. Играли все, но выиграла-то одна.

– Согласен, справедливо. Поэтому Вика так рвалась играть дальше?

– Да, поэтому. Хотя ясное дело, у Задрыки против тебя шансов нет.

– Выходит, в тот раз я не дал Маше Петровой заработать тысячу рублей, рискнув сотней?

– Именно так.

Я вздохнул, помолчал. В голове, как всегда, зашевелились мысли, имеющие единственное направление. Неплохо было бы реформировать «восьмерку» дальше: сделать так, чтобы я мог вложить одну тысячу, а получить десять. Но при современных условиях никакие правила состязаний не могли выйти на такой уровень.

И тут же вспомнилась Маша – ее жалкие сапоги и драная куртка.

– Черт возьми, – искренне сказал я. – Жалко девушку. А я – изверг.

– У тебя доброе сердце, Яша, – Наташа тоже вздохнула. – Кто бы пожалел тебя!

– А что меня жалеть…

Я положил руки на ее ягодицы.

Теплые сами по себе, они казались прохладными в сравнении с грудью.

– Пока встает пиписька…

– А рядом найдется сиська, – подхватила Наташа.

– …Я еще могу жить. Зарабатывать деньги и верить в светлое будущее.

– Именно так, Яша.

– Кстати, насчет сисек…

Она приподнялась на локтях.

– Хорошие у меня сиськи?

– Лучшие на свете, – подтвердил я. – Мне с тобой хорошо.

– Мне с тобой тоже. Особенно, когда я вот так лежу и он во мне.

– И, кстати, насчет его в тебе…

Я по очереди поцеловал соски.

– …Я, кажется, тоже хочу кончить.

– Давай. Что мне делать?

– Ничего. Приподнимись на четырех точках, дай мне титьку в рот и постарайся не соскользнуть.

– —

– Нормально? – спросила Наташа.

– Больше, чем, – ответил я. – Очень хорошо.

Она уткнулась в подушку над моим плечом. От волос исходил знакомый, родной запах.

– Ужасно, Наташа, – проговорил я.

– Что именно ужасно?

Голос звучал сдавленно.

– То, что нам выпало такое блядское время.

Глаза привыкли к темноте, потолок казался уже не черным, а темно-серым. На нем проявилась трехрожковая люстра, повешенная Ларисой.

– И мы тонем в говне и живем черт знает как.

– А ты думаешь, мы могли бы жить по-другому?

– Могли бы, – я вздохнул.

Этой ночью вздохи так и лились из меня.

– Мы бы с тобой были простыми мужем и женой, трахались только в своей спальне при закрытых дверях.

– Жили бы в шестидесятые, ни о чем не беспокоились, были все физики и кипятили чай в синхрофазотроне, – подхватила Наташа. – От безделья лазали бы на скалы и всерьез загонялись по ебетени типа «Приключений Шурика»…

– Или в семидесятые. Сидели бы в НИИ, на работе ты бы вязала крючком, а я читал всякую херню вроде Стругацких. А дома на темной кухне решали проблемы Вселенной и пили кислое вино под сладкую Окуджаеву…

– Окуджаву, – поправила она.

– Что?

– Не Окуджаеву, а Окуджаву.

– Извини, я ее вообще не знаю, только фамилию слышал.

– Не ее, а его. Окуджава – мужчина, просто был грузинец.

– Ну вот видишь. Я не знаю вообще ничего.

– Я бы тоже не знала. Просто папа любит, даже в машине слушает.

– Тебе повезло. Мой отец слушает только новости. Тупой идиот. Как будто от него что-то зависит в этом мире.

– Ты знаешь, Яша… – Наташа, кажется, не слушала меня. – Время в самом деле блядское. Просто я стараюсь о том не думать, иначе давно бы сошла с ума. Или спилась, что то же самое. Вот мы с тобой говорим о будущем, а мое будущее висит на волоске. Если моего папу посадят или даже просто снимут…

– Твоего папу не снимут и тем более не посадят, – перебил я.

Подобные разговоры время от времени всплывали из мрака подсознания. Мою «жену» незримо угнетали мысли об эфемерности нынешнего благополучия. Представляя, что такое быть районным прокурором в одной из наиболее коррумпированных областей России, я ее понимал.

– Твоему папе ничего не грозит, – сказал я уверенно. – Потому, что он хороший человек.

– Ты думаешь?

– Уверен. Он твой папа, а ты хороший человек, значит – и он хороший.

– Так думают не все.

– А пошли они… – возразил я. – Каждый человек имеет право жить достойно. Конечно же, все мы хотим… хотели бы жить честно. Ложиться, не боясь, что среди ночи из-за двери закричат «откройте, полиция!» А утром вставать и без стыда смотреть в зеркало.

– Согласна.

– Но иначе не получается. Отец моего школьного друга однажды сказал:

«Сама по себе Россия – хорошая страна.

Простор, природа, ресурсы. Тут можно было бы жить.

Но народ – говно. И с этим ничего не поделаешь».

– Умный он человек, Яшка, – согласилась Наташа. – А какой народ – такая и страна. Государство узаконенного беззакония.

– Крепко сказано.

– К сожаление, верно. Кто сидит в думе?

– Отребье человечества, – сказал я. – Бывшие боксеры и бандиты.

– Верно. И старая космическая проблядь. Один раз обосралась на орбите, шестьдесят лет стрижет купоны.

– Ну ты крута, Наташка! «Старая проблядь» – это что-то!

– И еще эта, как там ее… Ну, фигуристка. Как будто законы принимать – то же самое, что жопой на льду крутить.

Наташино человеколюбие могло отмеряться от моего. Этим она была особенно близка.

– И никогда не знаешь, что придет в голову этим недоёбкам. Могут, например, принять закон о запрете абортов.

– А ты что, собралась делать аборт? – удивился я.

– Пока нет. Но я в принципе. Мое тело – мое дело. Никто не должен запрещать мне им распоряжаться. Я хочу трахаться без мысли о необратимости случайного залета.

– Это верно, – согласился я. – Наши законы – отстой.

– О чем и говорю.

– Но возвращаясь к твоему папе… На его месте я брал бы с этих скотов столько, что ты бы училась не здесь, а в Оксфорде. Или даже в Принстоне.

– И вышла бы замуж за черномазого и нарожала индейцев… – она усмехнулась. – А если серьезно – спасибо, Яша. Ты меня успокоил.

– Если бы это помогло…

– На самом деле я очень боюсь. Все время боюсь, ты даже не представляешь, как. Если с моим папой что-то случится, меня выпизднут из универа…

– С твоим папой ничего не случится.

Я всегда пресекал тему, говорил твердо – и сам не верил своим словам.

Ничего не случиться могло с тружеником за три копейки вроде моего отца. А человек, решивший вырваться к свету, ходит под мечом, висящим на волоске. Но мне хотелось успокоить подругу.

– Не слушай, что говорит о нем всякая сволочь.

– Стараюсь.

– Осуждать твоего папу может только корнеплод.

Наташа молчала.

– У тебя, Наташа, все будет хорошо. Ты выучишься, выйдешь замуж, поднимешься по службе, всех обманешь, переедешь в Москву, потом уплывешь в Америку и плюнешь за корму, когда пароход отвалит от российского берега.

– Ты нарисовал красивую картину, – она наконец засмеялась. – Твои бы слова, да богу в уши.

– А вообще…

Я взглянул ей в лицо.

– Дай еще раз поцеловать твою титьку.

– Да ради бога, если тебе так нравится.

– И еще как, – сказал я.

– Хочешь еще раз?

Вопрос не был праздным.

На первом курсе, оставшись с подругой на ночь без помех, я мог «еще» даже два раза почти без передышки. Но год интенсивной игры в «восьмерку», на первый взгляд не столь изнурительной, меня сильно измочалил. И сейчас я вряд ли смог бы повторить заход даже с новой женщиной. А Наташа была не просто не новой, а практически частью меня.

В детстве, как и все нормальные мальчишки, я до судорог завидовал порноактерам. И если бы в седьмом классе меня спросили, где хочу работать, став взрослым, я ответил бы без запинки: на «Видео Терезы Орловски». Конкретика, конечно смешила. Интернет еще не вошел в раж, а в нашем убогом городе не имелось хорошей порнографии, на было вообще ничего, кроме трижды переписанных кассет с тупым «das ist fantastisch». Но смысл от этого не менялся. Работа на порностудии казалась манной небесной. А сейчас я стал понимать, что карьера порноактера опасна для мужского здоровья и звездам жанра «3Х» нужно приплачивать за вредность.

– Я хочу тебя всегда, – дипломатично ответил я. – Но… уже поздно и, пожалуй, стоит спать. Если ты не против, попробуем еще раз утром.

– Что у нас завтра первой парой? Вроде бы культурология?

– Да, культурология. И ну ее в жопу.

– Согласна. Тогда сейчас спать, выспимся и оторвемся.

– Точно так.

– Только я, с твоего позволения, схожу пописаю и покурю перед сном.

– Насчет первого не возражаю, – ответил я. – А вот курить когда наконец бросишь?

– Хотелось бы, но не могу. Как только брошу, растолстею. И ты перестанешь меня любить.

– Я тебя никогда не перестану любить, – искренне возразил я.

– Я тебя – тоже.

Поднявшись, Наташа встала с кровати и потянулась за халатом. Сильное, совершенное тело сияло матово и было желанным, как всегда.

– А ты спи, – сказала она, расправляя вывернутый рукав. – Можешь перелечь на Ларкину кровать. На ней не играют, она ровнее.

– Останусь на твоей, – возразил я. – Это то, что нужно, потому что она пахнет тобой.

– А также Ларкой, Леркой, Веркой, Надькой и еще сотней сочных пёзд.

– Ими тоже, – согласился я. – Но все-таки прежде всего тобой.

– Ладно, спи.

Наташа подняла с пола пояс. Халат распахнулся, грудь выглянула обратно в ночь.

– Наташа, – сказал я.

– Что? – спросила она.

– Выходи за меня замуж.

– Зачем?

– Просто так. Посмотреть, что получится.

– Я подумаю над твоим предложением.

Такой разговор случался между нами регулярно и слегка веселил обоих.

– Я серьезно, – возразил я.

– Я тоже.

Наташа шагнула к выходу, открыла дверь – свет из коридора вырезал черный силуэт.

– Наташа, – позвал я опять.

– Что?

Терпение подруги было безграничным.

– Ты еще позовешь играть Машу Петрову?

Вопрос вырвался сам по себе.

– Я подумаю над твоим предложением, – повторила Наташа.

Повернувшись в профиль и показав живот, обтянутый халатом, она добавила серьезно:

– Звать не потребуется, она сама рвется ни игру. Думаю, уже завтра ты с ней схватишься.

– Это радует, – ответил я.

– Спи, энерджайзер, – сказала Наташа. – Курить я буду долго. С чувством, с толком, с расстановкой.

Дверь закрылась, от желтого прямоугольника остался контур по разбитым косякам. Наташины шаги затихли на дальнем конце коридора.

Наше убогое общежитие спало. Лишь где-то под полом, на пятом этаже, кто-то сдавленно выругался во сне. Потом под окном проехала машина, влажно прошипела по весеннему снегу.

И снова упала тишина.

Я лежал, смотрел в потолок и мне казалось, будто в моей жизни вот-вот что-то изменится.

– —

Ночью пришел странный сон.

Ничего хорошего мне не снилось с самого детства, со времен, когда я еще даже не понимал, какая дрянь – эта реальная жизнь. Но истинные кошмары меня преследовали редко. Обычно настигала некая муть – непонятная и тягостная.

Нынешний был именно таким.

Я оказался в каком-то узком, высоком коридоре. Место было и привычным и незнакомым. Не согласовались некоторые детали. С одной стороны, все напоминало общежитие, только со стенами асфальтового цвета. Но у нас торцевое окно имело обычную раму со створками, а здесь проем был заложен стеклянным кирпичом – пропускал свет, но оставался слепым. Такие имелись в учебном корпусе. Но там вдоль коридоров тянулись длинные аудитории с редкими дверьми. Здесь натыкали маленьких помещений, двери образовывали сплошной частокол.

Все комнаты были открыты, в каждой сидели девчонки. Но я шел от двери к двери и не мог найти ни Наташу, ни Ларису, ни Эльвиру, ни Машу. Даже Регина, которая в реальности казалась вездесущей, нигде не обнаруживалась. При том все были вроде бы знакомыми, но я не узнавал ни одну.

И, самое главное, я не знал, кого именно ищу – и зачем.

Не дойдя до конца бесконечного серого коридора, я проснулся.

Лежала глухая ночь, рядом тихо спала Наташа, которая никуда не делась. Кругом пахло покоем. Я не понимал, к чему мне все то приснилось.