Читать книгу «8-ка». Мы двое против всех - Виктор Улин - Страница 6

В нехорошей, душной темноте у противоположной стены шумно спал Матвей.

На первом курсе он все свободное время проводил в интернет-центре. Это позволяло нам с Наташей уединяться у меня и не напрягать Ларису, которой иногда требовался отдых в одиночестве.

Но нынешней осенью в общежитии провели «вай-фай». Лично мне новшества сильных улучшений не принесли: я не был фанатом Интернетом, предпочитал реальные удовольствия виртуальным. А Матвей перестал уходить и вечерами валялся в комнате с ноутбуком. Не имея друзей, он отлучался лишь в туалет. Формально пентюх мне не мешал: не приставал с разговорами и даже играл в наушниках. Но его присутствие сужало мою жизнь.

Я всячески его третировал, покрывал отборным матом. До определенной степени это помогало. Надрессированный, Матвей переставал щелкать клавишами и ложился по первому требованию, когда ближе к ночи я возвращался с игры. Но спал он шумно: постоянно переворачивался, кряхтел и стонал.

Мои сны тоже не были слишком благостными, но я видел нечто реальное: какие-то недостроенные здания, грязные лестницы и мрачные подвалы, где приходилось то от кого-то убегать, то за кем-то гнаться. Наташе случалось вырывать меня из ночного ужаса – она говорила, что во сне я жутко матерюсь.

А Матвею, как видно, кошмары снились детские, поскольку он тихо попискивал и время от времени звал маму.

Проснувшись от его завываний, я долго не мог нырнуть обратно в сон. Я лежал, слушал бормотание и наливался злобой на этого маменькиного сынка, розовотелого гладкого борова.

Хотя иной немаменькин сын мешал бы мне сильнее, рыгая до утра пивом. Сам я практически не пил: не имел врожденной тяги в алкоголю и не приучал себя намеренно, зная, что пьянство помешает полноценной игре.

Скорее всего, Матвей не был ни в чем виноват. Просто на первом курсе, отдав день учебе, а вечер сексу, я спал, как убитый. А сейчас, не став меньше уставать, я стал больше думать. Мысли не отпускали, шли параллельно видениям и выбрасывали на поверхность при малейшем стороннем раздражителе.

В смутный миг между сном и явью я искал около себя Наташу. Не найдя, переворачивался на спину, хотя предпочитал спать на боку – и начинал думать.

– —

Сегодня мои мысли текли о жизни. Я вспоминал «восьмерку» минувшего вечера – всего одну, поскольку грянула «малая сессия» и количество участниц временно уменьшилось.

Да и эта игра была «пятеркой». КСЕ-шник – зловредный старый перец, от предчувствия встречи с которым едва не опИсалась Оксана – запугал всех девиц так, что стало не до секса на деньги.

Все началось в обычном порядке – с Наташей в качестве первого номера.

Лариса была свободна и беспечна. Она умела решать учебные проблемы без ущерба для внеучебных.

В отличие от меня, Наташа подруге финансово не доверяла, играла с тысячей в руке. Но судейские обязанности во время своего раунда она перепоручила Ларисе, взявшей последний номер. Та стояла в изголовье ринга, считала нарочито медленно и, невидимая Наташе, двумя руками показывала непристойности.

Второй я обработал Регину. Ей тоже предстояли страшные КСЕ, но она никогда не пропускала игры – во всяком случае, со мной в качестве соперника.

Третьей на ринг вышла Ирина, тоже экономистка. Обычно она играла у себя – то есть у Эльвиры – но время от времени посещала и нас. У Ирины были черные, как у африканки, соски. Они нравились мне до такой степени, что, нарушая спортивные правила, я уделил повышенное внимание.

Четвертой выступала девушка-экономист, которую привела Ирина. Ее я прежде не знал, даже не запомнил имени – в памяти осталась лишь очень большая грудь.

С пятой участницей я получил все возможное и невозможное. Во время раунда Лариса вела себя на удивление пристойно. Но после окончания матча она изъявила желание завершить все до самого конца. Наташа не выказала радости, но запретить не могла, поскольку правила игры такое допускали. Когда мы снова соединились, то не просто достигли нужного, но даже испытали одно и то же в один момент. Синхронный оргазм был предметом обсуждения во многих книгах по практике секса. Но мне удавалось его получить только с Ларисой и больше ни с кем. Вероятно, ее проститутские умения позволяли контролировать процесс и доходить вместе с партнером.

Отдышавшись сам и дав отдышаться партнерше, я забрал деньги и отправился к себе, чтобы спрятать выигрыш. Он, конечно, был жалким из-за малочисленности, но все равно прибавлял, а не убавлял. Потом я пробрался на кухню, которая была ближе и чище, чем туалет. Воспользовавшись отсутствием женщин и детей, я помыл над раковиной свой пенис: на мой четвертый этаж горячая вода кое-как доходила, а на шестой Наташин – нет.

Правда, эта мера оказалась излишней. Наташа тоже беспокоилась насчет КСЕ, о вечернем сексе речь не заходила. Мы быстро поужинали втроем и я ушел обратно к себе. Здесь меня поджидала неудача.

Парней в общежитии имелось существенно меньше, чем девиц, да и мылись они реже. Благодаря этому мужское душевое отделение находилось не в столь плачевном состоянии, как женское. К тому же по совершенно неясной причине горячая вода у нас шла лучше, чем у них, вымыться можно было почти всегда. Но, расслабленный Ларисой, я замешкался и не успел спуститься туда до закрытия

Так и не ополоснувшись после игры, я велел Матвею сворачиваться и лег спать. Перед тем, как погасить свет, я открыл окно и насыпал семечек на отлив.

Я с детства интересовался птицами, любил их и понимал. Зимой я кормил синиц, которые прикочевывали в город из окрестных лесов. В этот час они, конечно, крепко спали – но с рассветом должны были прилететь, порадовать утро звонкими голосками.

Я тоже уснул быстро. Но сосед, как всегда, разбудил своими хрипами. Я лежал, придавленный нечистым потолком, и чувствовал, что мое тело пахнет Ларисой. Думы окончательно перескочили на нее.

Из всех девушек, которых пришлось познать, Лариса была самой занимательной. С ней никогда не становилось скучно, в любой момент соединения она могла что-то придумать и вывести привычное дело на новый горизонт. Но Лариса не могла быть надежной спутницей жизни даже на время учебы. Она ни от кого не зависела, никому не подчинялась, всегда делала лишь то, что хочет. С Наташей в человеческом аспекте Лариса не выдерживала никакого сравнения. Ею стоило наслаждаться, не имея планов.

– —

Матвей заворочался, затрещал кроватью сильнее прежнего.

Я посмотрел в его сторону и подумал, что другой на моем месте сейчас встал бы с постели, подошел и двинул в морду, чтобы разбудить.

В реальности этот поступок вряд ли позволил бы сразу уснуть или хотя бы вернуть прежнюю способность к безмятежности. Скорее всего, стало бы еще хуже.

Очнувшись, Матвей наверняка зашумел бы еще больше. Спросонок он заговорил бы со мной, потом зашлепал тапочками, пошел в туалет, с грохотом вернулся в темноте, принялся бы снова укладываться как раз в тот момент, когда я вновь уснул.

Да и бить его я бы не стал. При достаточно напористом характере я был неагрессивен и в целом незлобив. По крайней мере, за девятнадцать лет моей жизни еще не нашлось человека, который довел бы меня до такой степени, чтобы всерьез распустить кулаки.

Но я страдал не только по ночам. Меня стала угнетать сама мысль о существовании Матвея в моей близкой окрестности.

Меня страшно раздражала его недавно отпущенная реденькая бородка, но не в ней крылось зерно вопроса. Некритичным было и то, что из-за соседа я не мог привести девушку в тот момент, когда того хотелось. Это как раз имело минимальное значение. Несмотря на ореол секс-героя, регулярно у меня бывала лишь Наташа. Лариса случалась существенно реже. Остальных, говоря языком позапрошлого века, я пользовал во время игры. Своих подруг – «жену» и «любовницу» – я приводил когда хотел. Матвей был для меня пустым местом, я без проблем выпиннывал его в коридор. Если же сосед являлся неожиданно, когда процесс уже шел, я вышвыривал его обратно даже не вставая с кровати, а лишь обрушив гору брани.

Все было глубже и гораздо хуже. Мне надоел Матвей как сущность, поскольку он вторгался в мое личное пространство.

Последнего понятия не существовало в моей семье. Дома я жил в трехкомнатной квартире с родителями и сестрами: младшей школьницей и старшей незамужней. Мои домашние не могли называться слишком плохими или вредными людьми – но они, городские по статусу, имели менталитет деревни в худшем смысла слова. Души всех четверых были покрыты слоем носорожьей кожи. Их не тяготило чужое присутствие, они без раздражения оставляли на ночь гостей и спали вповалку в саду, где отец не разгородил на части дощатый домик. А я уродился другим, хотя и не сразу это осознал. Вернее, я понял различия между собой и ими, лишь уехав в университет.

В общежитии, конечно, возле меня спала не родня до седьмого колена, а лишь один Матвей. Но я все чаще стал думать не о том, разбудить или не разбудить его тычком в бородатую рожу, а о способе избавиться от соседства как такового. Простое переселение оставалось за пределом возможного. Матвей вроде бы никому не сделал ничего конкретно плохого, но его ненавидели все. Никто, ни за какие коврижки, не согласился бы поменяться со мной соседом.

Однако можно было переселиться самому в комнату с «мертвой душой». Среди студентов хватало армян и азербайджанцев, которые жили у любовниц, но были прописаны в общежитии ради официальной регистрации в городе. Вариант являлся классическим, хотя и требовал определенных денег для подмазки лиц, осуществляющих контроль над жильем. К последним относились коменданты корпусов и их общий начальник – Айнур, помощник проректора по общежитиям.

На осуществление процедуры не следовало жалеть средств. С некоторого момента я понял, что не желаю даже дышать одним воздухом с другим человеком.

Разумеется, речь шла о мужчине. Жить вдвоем с женщиной я был готов прямо сейчас: не из-за секса, которого хватало и так, а из-за тепла, без которого я страдал.

Такой кунштюк обошелся бы совсем легко. Достаточно было лишь зарегистрировать официальный брак с любой из девиц, и комната для «ячейки общества» нашлась бы даже без подмазки. Но любая мне не годилась, а Наташа не хотела замуж – пусть даже на три оставшихся года. Решение было простым, но для него не хватало второй половинки.

Возможно, мне стоило жениться на Ларисе. Она, кажется, не строила семейно-матримониальных планов, ее не волновало, чист или нечист паспорт. Да и его всегда можно было поменять. Но жизнь вдвоем с относительно близким мужчиной – а не с подругой, с которой можно беззлобно переругиваться, не заботясь о последствиях – все-таки являлась зависимостью. При устоявшихся привычках Лариса вряд ли согласилась на мое предложение.

Никого третьего я не видел. Я играл и играл, занимался сексом с десятками девиц. Но я не мог даже представить какую-то из них около себя.

Сосед угомонился, но думы томили и я никак не мог уснуть.

– —

Некоторое время назад я пришел к выводу, что в целом не очень люблю людей. В списке неприемлемостей лишь женщины составляли некоторое исключение. Но оно было именно некоторым.

Видимо, я быстро взрослел, задумывался о вещах, которые моих ровесников еще не волновали.

Я, конечно, не отказывался от намерений жить очень хорошо. Мечты о достойной еде и дорогих автомобилях я никогда не считал несерьезными.

Я прекрасно понимал, что прежде всего должен сделать так, чтобы после университета не возвращаться в родной город. Никогда, ни за что, ни при каких условиях я не собирался падать обратно в свою семью, семнадцать с половиной лет в которой казались сном. Причем не кошмарным: кошмары заканчиваются пробуждением – а вязким, тягучим и безнадежным.

Для этого требовалось найти работу в областном центре.

Его я тоже ненавидел. Несмотря на обилие яркоокрашенных двадцатиэтажных сталагмитов, затмевающих небо, этот город не вызывал у меня симпатий. Контингент, заселивший столицу области, представлял – по словам Наташи – «иглинскую срань, попринаехавшую в город». Так оно и было, определение мне нравилось. Поселок Иглино лежал в сорока километрах севернее столицы области. «Иглинские» были такими плебеями, таким быдлом, что даже я – отнюдь не графских кровей – выворачивался наизнанку от одного звука их поганых голосов. Но осознание реальности мало что меняло лично для меня.

Я слышал, что в двадцатом веке у студентов существовало распределение. На пятом или даже на четвертом курсе каждый будущий выпускник приписывался к определенному предприятию, где был обязан трудиться сколько-то лет. Закон был объясним: в условиях бесплатности полученное образование отрабатывали.

О процедуре говорили, что иногородних отправляли в лучшем случае домой, а в худшем – в какую-нибудь Воркуту. Городских же оставляли в городе. При том городским мог стать любой, вовремя женившись. Для меня такой вариант сработал бы без проблем. Я не сомневался, что при нужде смог бы подбить клинья хоть к трижды городской женщине. В наши дни распределения не существовало, остаться в городе не представляло проблем. Проблемой было найти работу. Это оказывалось не легче, чем в Москве. А возможно, даже труднее, поскольку действующих предприятий тут было гораздо меньше.

Однако в современном безвременье имелись плюсы. При приеме на работу никто не смотрел в паспорт, не проверял городскую прописку – все определялось одномоментным положением дел. Для оседания в городе не требовалось жениться, добрая половина работников жила на съемных квартирах, которых имелось в достатке, на любой вкус и кошелек.

Разумеется, только дурак рассчитывал, что может пять лет околачивать груши, а потом взять пахнущий краской диплом и найти работу по специальности. Умные люди, овладев азами, пытались устроиться куда-нибудь поближе к будущей профессии, чтобы потом или сделать карьеру или искать новое место, уже имея реальный опыт.

Меня можно было аттестовать любыми словами: развратником, проходимцем, эгоистом, человеком без кодекса – но только не дураком. И потому еще в конце первого курса я начал искать работу.

Я сумел пристроиться «юристом» – сиречь человеком, способным цитировать наизусть пять статей Гражданского кодекса – в компанию «Столица», управляющую несколькими жилыми комплексами. Работа лишь условно могла считаться полезной, но я видел в ней первый шаг.

После первой зимней сессии я по инерции ездил домой. Пять месяцев жизни вдали от родных показали, что больше мне не хочется видеть ни мать с отцом, ни сестер.

Летом я не уехал на каникулы, остался в городе. Я имел много времени, втянулся в работу. К началу второго курса я уже мог выполнять нехитрые обязанности без ущерба и для учебы и для «восьмерки». Платили в «управляющей компании» немного, но вместе с доходами от игры зарплата позволила полностью отказаться от родительских дотаций.

Вот теперь я твердо решил порвать со своей семьей, освободиться от малейшей зависимости и строить свою реальную жизнь без оглядки на кого бы то ни было, не имея обязанностей ни перед кем. Родители были счастливы: им предстояло готовить к окончанию школы младшую сестру и наконец спихнуть замуж старшую.

Мне вряд ли поверил бы кто-нибудь из городских сокурсников, но денег, приносимых «восьмеркой», хватало на удовлетворение потребностей, которые на данном этапе были мизерными.

Я не скрывал намерений, говорил кому угодно, что имею грандиозные планы, перечислял города, в которых собирался побывать и марки автомобилей, на которых намеревался ездить.

Но я никому не признавался, что «Ягуары» и заказные «Феррари» брал с потолка, а сам не умел водить. В этом не было ничего странного. У нас в семье никогда не имелось автомобиля. Мой отец вообще был абсолютно никчемным человеком, неспособным улучшить быт.

Даже нашу нынешнюю квартиру он унаследовал от моего деда, всю жизнь проработавшего на военном предприятии и получившего ее бесплатно, хоть и на первом этаже. Два моих дяди уехали кто куда, а отец остался на старом месте и не продвинулся ни на шаг. Единственным его умением оказалось родить меня и двух некрасивых коротконогих сестер, которых ему не удалось даже как следует вырастить.

Еда вообще была проклятием моей семьи.

Я мог сколько угодно рассуждать об омарах и лангустах фаршированных морскими гребешками, мечтая поглощать их в будущем, а сам никогда не ел даже простых креветок. В детстве меня кормили дрянью: творогом, разведенным водой, макаронами, пюре из синей картошки без масла, кашами и похлебкой из костей. Ее мать варила в огромной кастрюле на три дня, хотя меня от такой еды тошнило даже в первый.

Школьный товарищ Витя в первом классе был ниже меня ростом, при взгляде на него «Запорожец» казался «Ландкрузером». Его родители – такие же карлики, как и мои, но не безмозглые – смотрели в будущее. Трезво оценив возможности, они не стали плодить нищих, а принялись выкармливать единственного сына. В результате Витька вырос, обогнал родителей почти на две головы, сделался статным красавцем. Сейчас он учился в Санкт-Петербурге, имел все данные для женитьбы хоть на генеральской дочери.

Впрочем, Витькин дом разительно отличался от нашего. Там всегда были рады гостям, разговаривали не только о том, когда подвязывать помидоры и чья очередь выбивать половики. Я часто приходил к ним, мы смотрели видео, я брал разные хорошие книжки. Я чувствовал себя там абсолютно своим человеком. Да и вообще мне порой казалось, что воспитали меня в основном Витькины родители, а не мои. Во всяком случае, без общения с его отцом я бы не вознамерился стать юристом.

Думая о том, я говорил, что своих детей если они у меня появятся – а я тоже стану кормить не помоями. Ведь несмотря на отсутствие комплексов насчет своего роста, я считал, что оказаться ниже хотя бы метра семидесяти есть благо лишь для какого-нибудь танкиста. А я танкистом быть не мечтал, я вообще не собирался ни с кем воевать.

Но, конечно, все те планы оставались за далекими горами. О красивой жизни я лишь мечтал – причем довольно смутно.

Пока я продолжал питаться более чем скромно и ходить в разваливающихся кроссовках, поскольку меня это не напрягало.

Главным удовольствием на данный период жизни до сих пор оставался секс, хотя фокус начал понемногу смещаться. Меня уже радовали не столько сами женщины как таковые, сколько деньги, которые я на них зарабатывал.

А зарабатывал я уже немало. Как-то незаметно «восьмерка» стала приносить такой доход, что я уже не проедал все подчистую. У меня начали оставаться свободные средства – не слишком большие, но все-таки я выходил в «плюс» а не в «минус».

Это радовало: если дорога в тысячу километров начиналась с первого шага, то миллиардное состояние могло начаться с первой тысячи рублей.

Непотраченное я конвертировал в валюту. В наши дни почти все россияне повернулись в сторону евро, но я оставался верен долларам. Европа, разъедаемая индусами, румынами, албанцами, арабами и прочими отбросами человечества, колебалась в предсмертном равновесии. Америка оставалась незыблемой, как статуя Свободы у въезда в Нью-Йорк, где я тоже надеялся побывать. Не доверяя российским банкам, доллары я никуда не вкладывал, а хранил в ячейке. Конечно, в нашей стране в любой момент могли наложить арест на любое частное имущество, но все-таки подземное хранилище казалось более надежным местом, чем комната общежития, где мелкие взломы были привычным делом.

Нашу с Матвеем комнату еще ни разу не грабили. Но я знал закон жизненной удачи, который заключается в том, что чем дольше не случается неприятность, тем неожиданней она свалится на голову.

Между походами в банк я прятал деньги в удачно обнаруженную щель между стеной и подоконником. Для воров, у которых не хватало времени на тщательные поиски, я держал семь самых грязных сторублевок в традиционном месте под матрасом. Конверт, заткнутый за пружинный блок, казался лучшей «отмазкой» от дальнейших поисков.

Я играл, выигрывал, откладывал, конвертировал и закладывал, но пачка зеленых банкнот в сером железном ящике росла медленнее, чем хотелось. И чем дальше я жил, чем интенсивнее состязался, тем чаще думал, что «восьмерка» застоялась на месте. Ее следовало реорганизовать, превратить в способ зарабатывания денег, куда более серьезных, чем тысяча рублей с одной игры.

Пока я еще не знал, как поднять все на новый уровень – и можно ли это сделать – но верил в свои силы.

Я также лелеял в себе веру в светлое будущее, о котором непрерывно думал. Я вообще думал больше и разнообразнее, чем следует.

Идеальное будущее виделось дворцом на краю белоснежного пляжа и обязательно с погребом коньяка – при том, что до университета коньяк я пил всего дважды и он мне, честно говоря, не понравился. Да и сам необитаемый остров мечты лежал за пределами осмысления. Я ни разу в жизни не летал на самолете, всего несколько раз ездил на поезде.

Я понятия не имел, как выглядят туфли от «Гуччи», и чем часы «Картье» отличаются от рыночного «Омакса».

Но эти мелочи ничего не стоили. В целом я мыслил трезво.

Первый шаг к дворцу я уже сделал, устроившись юристом в «Столица». Ближе к окончанию университета следовало переместиться в место получше – например, стать юрисконсультом у какого-нибудь крупного Интернет-провайдера, имеющего сотни тысяч клиентов и, соответственно, десятки тысяч претензий. Вероятно, это должно было получиться без труда, сейчас я думал о дальнейших перспективах.

Профессия юриста в целом являлась востребованной. К тому же я посещал некоторые предметы смежных специальностей, позже намеревался прослушать все спецкурсы факультета. Такой размах позволил бы работать во всех сферах, где требуется знание законодательства.

Оставаясь наедине с собой, я оставлял образ парня, стремящегося в вершинам жизненного комфорта, и задумывался о жизни как таковой.

Я знал, что поколения дедов жило фантазиями. Эти люди мыслили планетарными масштабами, не жалели средств на космос, собирались повернуть реки, мечтали растопить арктические льды, заселить Антарктиду, досверлиться до центра Земли и сделать продолжительность жизни равной ста восьмидесяти годам. Они тратили силы на ерунду, а стирали в тазу и подтирались газетой «Правда».

Родители мало отличались от них, жили по инерции. Мы росли совершенно другими.

Хотя, конечно, в этом я мог быть не прав. Люди некоторых специальностей до сих пор имели высокие цели. Инженер с химиком изобретали новый автомобильный двигатель, который работал бы на чем-то более дешевом, нежели бензин. Или такой же химик, но в паре с врачом, создавал лекарство, которое позволяло мужчине до самой смерти полноценно радовать себя женщинами. Но напыщенные слова звучали смешно применительно к нам.

Юрист по степени полезности для человечества находится чуть выше дворника и чуть ниже сантехника: примерно на уровне бухгалтера.

Избрав юридическую специальность, я обрек себя на отрицание сверхзадач и постановку реальной цели: хорошо жить самому.

Хотя, впрочем, такая цель была единственно верной для основной массы. Если каждый отдельный человек был бы счастлив, то и весь мир жил бы счастливо, не требовались бессмысленные полеты на Луну.

Я задумывался о своем будущем, прикидывал различные варианты, с помощью которых закрепиться в областном центре и двинуться дальше. Как глобальную цель я видел Москву. Здешние граждане мне надоели уже на статусе студента.

Самое простое, с чего можно было начать – это надеть погоны и устроиться следователем в какое-нибудь РОВД. Там пришлось бы разбирать бытовые дела и сексуальные преступления, которых делалось все больше. Последнего, играя в «восьмерку», я не понимал: здравомыслящий человек мог решить проблему мирным путем, никого не насилуя, не растлевая, не склоняя к сожительству и не попадая под угрозу тюрьмы.

Но работа в следствии не обещала больших доходов, да и серьезные погоны, с которыми можно нацеливаться на дальнейшее, тут тоже не казались перспективой. Во всей области имелся лишь один полицейский генерал, начальник управления внутренних дел.

Вариант без погон, с равнозначными петлицами, давала прокуратура. Там тоже вряд ли светили серьезные должности, но сияла перспектива серьезных денег. Речь шла не о зарплате, а о том, что подпадает под статьи антикоррупционных законов, но является основой российской надзорной системы. Однако я слишком хорошо знал себя и не сомневался, что погорю на мелочах прежде, чем поднимусь до уровня хотя бы Наташиного отца.

Конечно, любой далекий от юриспруденции человек, прочитав эти мысли, обозвал бы меня негодяем, недостойным звания юриста. Но так мог сказать только профан. Я еще в школе осознал, что нет абсолютной истины, есть лишь точки зрения на нее. Любой закон допускал трактовку в обе стороны, иначе просто не могло быть.

Профессор, читавший уголовное право, на первой лекции сказал слова, которые крепко запали в память:

«Наказаний без вины не бывает».

Он имел в виду, что абсолютно чистый человек никогда не окажется в ситуации, когда судьба зависит от статей кодекса. Попавший на скамью оказывался бессильным перед будущим, все зависело лишь от судьи. Последним непрерывно повышали зарплату, мотивируя отработать срок легитимности без криминала. Но при условиях ограниченного количества федеральных судей, в любом районном суде стояла очередь из желающих купить себе еще один срок.

При всем имманентном цинизме взяток я брать не хотел. Я мечтал зарабатывать серьезные деньги, не окунаясь в черное болото коррупции. У юриста такой путь был: стать адвокатом.

На самом деле хороший адвокат является куда бОльшим негодяем, нежели продажный прокурор или занудливый судья, годами оттягивающий решение по процессу, чтобы не осложнять себе жизнь. «Государственные» адвокаты, защищавшие шелупонь, были столь же нищими, как и следователи РОВД. Истинные, многотысячные гонорары фигурировали лишь на делах между серьезными людьми. А любое серьезное дело являлось соревнованием между защитниками одинаковых сволочей, место которым было под соседними нарами на зоне.

Но сволочи существовали всегда. И если судебная разборка сулила деньги, то мерзавец адвокат мог их получить. Причем это удавалось сделать, находясь в правовом поле.

Да и вообще все в мире было относительно.

Ведь модель, с которой лепили ту самую статую Свободы, в реальности была то ли горничной, то ли буфетчицей. А возможно, она и вовсе занималась проституцией.

Взвешивая все варианты, я приходил к выводу, что, скорее всего, стоит постараться стать адвокатом.

Адвокатура сулила золотые горы. Она обещала деньги, знакомства и – при условии соблюдения границ – возможность занять иные эшелоны.

Но я оставался трезвым человеком и сознавал, что на этом пути предстоят трудности не меньшие, чем попытки стать московским генералом из местного дознавателя. Первым делом предстояло пробиться просто в адвокаты. Переход из ранга государственных в разряд частных было так же трудно, как вокзальной шлюхе стать отельной проституткой. Я думал именно так: адвокаты являлись проститутками, хотя и такую работу я не считал зазорной. Для хороших гонораров требовалась наработка связей и опытов, а они могли прийти лишь в результате практики. Я понимал, что для того, чтобы сделаться продуктивным адвокатом, стоит поработать в каком-нибудь районном суде. Но судейская синекура вчерашнему выпускнику не светила, а помощниками или секретарями заседания работали девицы-заочницы. Иногороднему мужчине с дипломом такую должность никто бы не предложил.

Получалось, что при броске в любую сторону мне выпадал клин. Во всяком случае, прямой дороги пока не виделось.

Но чем дольше я жил – если в девятнадцать лет могло звучать слово «дольше» – тем чаще думал, что слишком далекие, слишком кардинальные и чересчур выстроенные планы имеют тенденцию не сбываться. Их не стоило строить слишком серьезно.

Стоило пытаться взять максимум от текущего момента.

Что я и делал, самозабвенно играя в «восьмерку».