Читать книгу «8-ка». Мы двое против всех - Виктор Улин - Страница 4

Смыслом жизни человека является секс. Лично я так считал, начиная с подросткового возраста.

Сейчас я еще не достиг двадцати лет, но точка зрения существенно сместилась. Сторонний наблюдатель этого бы, конечно, не понял. Я был сильным и здоровым. Меня не терзали химеры. Единственным моим принципом было никогда, ни при каких условиях не причинять женщине боль.

Как человек я не представлял из себя ничего особенного. Я был самым обычным студентом. Учился я на «отлично», но в наши упростившиеся времена это ровным счетом ничего не стоило. Звезд с неба я не хватал и даже не собирался этого делать, зная, что не позволит рост: не высокий и даже не средний, а ниже среднего.

Да и лицом я был, мягко говоря, не Ален Делон и не Шон Коннери. Хотя в моем возрасте Коннери был обычной, примитивной голливудской вешалкой для смокингов. Но учительница литературы – молодая светловолосая татарка Люция – говорила, что у меня профиль молодого Бонапарта.

Она, конечно, мне льстила, тому имелись причины. Но жизненные планы у меня и в самом деле были наполеоновские.

Амбициозности я имел в достатке. Как любой нормальный человек, я мечтал, что когда-нибудь жизнь наладится и из невеселой гонки превратится в неторопливое путешествие. Хотя это светлое – ну, по крайней мере, не слишком мрачное – будущее еще не обрело четких контуров.

Конечно, я лишь теоретически представлял себе очень хорошую еду: какие-нибудь томленые артишоки, которые следует запивать коллекционным коньяком «Генри Херитэйдж». Я только на картинках видел дорогие автомобили марки «Астон Мартин». Я сомневался, есть ли внешняя разница между каким-нибудь китайским тряпьем с русским названием и классическими костюмами от Десмонда Мерриона. Подобное я знал исключительно через Интернет. По реальности понимания все было аналогией полета на Луну. Но я поставил жизненной целью достичь этого хотя бы в некоторой степени. Я знал, что не остановлюсь ни перед чем, использую все возможные средства.

Однако еще недавно свой главный жизненный приоритет я видел в ином. Пирамида моих ценностей стояла незыблемо и на ее вершине сверкал секс.

Мне казалось, что даже в самом светлом будущем я пожертвую всем, чем угодно: даже буду питаться только красной икрой, не мечтая о черной и с «Мазерати» пересяду на убогий «Мерседес» – лишь бы сохранить в своей жизни главную ее ценность, женское тело.

Оно могло быть все равно каким, но как можно чаще новым. Хотя, по большому счету, новизна тоже не являла первой необходимости.

Каждый раз, когда какая-то из женщин дарила мне наслаждение, я с особой остротой понимал, что все – все-все-все, абсолютно все – подчинено стремлению к этой вершине. Потому что о машинах, бриллиантовых запонках и виски «Изабелла» лучше всего думается в момент, когда разнеженно поднимаешься с влажного от судорог тела. А если подниматься не с кого, то не обрадуют и семь «Мак Ларенов» всех цветов радуги, ожидающие перед крыльцом дворца.

Так мне думалось довольно долго. Мировоззрение представлялось неизменным. Точнее, до определенных пор я не видел тенденций, способных его изменить.

– —

Я наслаждался женщинами с момента первоначальной возможности. Согласно нынешнем российскому законодательству, мои подростковые опыты не могут быть реальными, поскольку подпадают под статью. Однако законы принимаются абстрактно, а жизнь течет конкретней некуда. Во всяком случае, я ни о чем не жалею.

Мои увлечения продолжились после окончания школы. Я ринулся в еще более глубокую пучину наслаждений, уехав из своего родного города в областной центр и поступив на юридический факультет университета. В общежитии где я поселился, все совокуплялись разве что на крыше. Это казалось нормальным, однако поначалу ничего не меняло и не сдвигало.

Принципиальный качественный взлет я ощутил, когда совершенно случайно попал на «восьмерку». Впрочем, случайность присутствовала лишь в начальный момент. Все дальнейшее оказалось предопределенным. Сама игра была придумана для таких людей, как я.

Получилось так, что в один прекрасный день, сидя на практике по социологии, я вытащил из кармана телефон и вместе с ним – флешку, которую уронил. Я полез под стол и нашел золотую сережку.

Впрочем, золотой она считалась условно. Металлическим был только замок, а все украшение состояло из голубоватого камня сердцевидной формы, напоминающего побрякушку из фильма «Титаник». Ни у кого из наших девчонок я такой не видел, сережку потеряла какая-то чужая.

Порядочный человек на моем месте сходил бы к расписанию, выяснил, какая группа занималась в аудитории до нас, попытался найти владелицу. Если бы этого не удалось, он отнес бы потерю в деканат. Но я, вероятно, был не слишком порядочным. Я посчитал, что нуждающийся человек не посеял бы такое украшение, и отнес сережку в ломбард. Там меня разочаровали: камни в наше время не стоили ровным счетом ничего – но дали восемьсот рублей за золото.

Сумма, конечно, радовала, но была слишком ничтожной, ни на что серьезное ее не хватало. Я мог всего лишь заказать хорошую пиццу, а остаток кинуть на счет телефона. Вероятно, я так бы и сделал, но неожиданно вспомнился рассказ приятеля-старшекурсника.

Он с таким восторгом расписывал прелести «восьмерки», что я решил шальные деньги не проесть, а проиграть.

Я рассчитывал именно «проиграть», поскольку ни на что не рассчитывал. У меня не было сходных опытов. Идя на ринг, я не был уверен, что в ошеломительной ситуации продержусь один раз хотя бы до счета «тридцать». Меня просто вела страсть к неизведанному.

Но мне повезло. Первой соперницей мне досталась аспирантка с математического факультета – дебелая армянка. Тяжелая, черноволосая, с некрасивой маленькой грудью, усиками над верхней губой и отвратительными бородавками на лице, она была просто отвратительна. Окажись первым номером любая из других девиц, я бы тупо развлекся, не позиционировал «восьмерку» как нечто большее, чем секс при свидетелях. Армянская коряга исключала чистые наслаждения – она не вызывала никакого отклика в теле. Успешно закончив раунд с Гаянэ-Шаганэ, я как-то естественно попытался не проиграть и следующей спортсменке. Затем это повторилось с третьей, четвертой, пятой. Потом все закончилось и распорядительница – будущий следователь Фарида – подвела итоги. Я сунул в карман шестьсот рублей плюс к тем, которые поставил. По всему получалось, что игра может принести нечто очень серьезное.

Вернувшись в свою комнату, я сел на кровать, еще раз пересчитал деньги и задумался. Находка была удачной, но случайной. Рассчитывать найти еще раз нечто более существенное – например, инкассаторский мешок – мог только дурак. Рожденный в нищете не имел шансов просто так из нее вынырнуть.

Но на игре, которая была «шестеркой», я удвоил свои шестьсот рублей за полчаса. При этом я ни капли не напрягался, под конец даже получил удовольствие.

Я осознал, что секс сексом, а «восьмерка» может принести доходы, о которых прежде не мечталось. И я стал играть – постоянно и всерьез.

– —

Товарно-денежные отношения порой принимали анекдотический характер.

Случалось, что перед игрой девицы занимали у меня деньги. Некоторым требовалось красное вино для смелости перед выходом на ринг. Иные в последний момент бежали за презервативами, без которых опасались играть. Третьи просто не имели денег, чтобы поставить на себя.

Ситуация, конечно, грешила абсурдом. Практически все мы были одинаковыми общежитскими студентами. В денежном отношении девушки даже имели приоритет перед парнями, поскольку могли торговать своим телом на стороне.

Последний тезис мог показаться чудовищным для ушей записных моралистов. Но все было, как было. Положение дел шло вразрез с идеалом. Двадцать первый век расставил точки не только над «i», но и над всеми прочими буквами. Многие проститутки были студентками, многие студентки были проститутками. Торговля телом не представляла проблем. Возможности Интернета сделали проституцию занятием простым и необременительным, сайты знакомств позволяли обходиться без посредников, «агентств» и сутенеров. Нечесаные литературные классики вводили в заблуждение весь мир: современные девушки по вызову не были ни «униженными», ни «оскорбленными». Они занимались аморальным делом потому, что любили секс и умели извлекать выгоду из приятного занятия.

При этом никто – ну, почти никто – из продающих себя девиц не выбивался на более высокий уровень жизни. Все зарабатываемое они тратили на крема, заколки, пушистые чехлы для мобильников и прочую дрянь. Так или иначе, в сравнении с ними я всегда ощущал себя человеком со средствами и одалживал желающих. Я делал это не из человеколюбия, а ради того, чтобы не сорвалась игра.

Стоит отметить, что мнение о женской непорядочности преувеличено. Жалких пять-семь занятых сотен мне всегда возвращали.

Денежный азарт в «восьмерке» длился до определенного момента. Когда игра обрывалась, не дойдя до завершения из-за провала мужской стороны, начиналась настоящая оргия. Участницы, не успевшие выйти на ринг, требовали внимания, все деньги сливались в общий пул, который шел на выпивку и закуску. В итоге все продолжалось уже без азарта, в стремлении каждого урвать побольше.

Но о таких вариантах я только слышал, поскольку сам не проигрывал никогда. Начав успешно, я продолжал оставаться чемпионом. Женщинами я наслаждался, но доходы от игры значили больше.

Ни одна из женщин не могла обеспечить меня деньгами. А деньги могли обеспечить женщинами в любом количестве.

Я понимал, что такой взгляд на жизнь сильно отдает цинизмом. Но я пришел к нему самостоятельно и не собирался ничего менять.

– —

Три шестиэтажных общежития: экономико-юридическое, физико-математическое и химико-биологическое – разделенные проходами, стояли цепочкой от края до края квартала

Филологи, историки, журналисты и прочая шушера училась в отдаленных корпусах, жила в другом районе. Насколько я знал, «восьмерки» у них не было.

Здесь игра шла во вселенском масштабе. На нашем факультете ее организовывала Наташа, на экономическом – Эльвира, на химическом – Зарима, а на матфаке – Инна. Самые заядлые спортсмены играли то тут, то там.

Состязания шли почти каждый день, по выходным некоторые устроительницы иногда собирали по два-три захода подряд.

У Наташи я играл всегда. Она была не только судьей, но еще и старостой нашей учебной группы, а также моей близкой подругой.

Не ограничиваясь внутренним кругом, я ходил и на все прочие состязания. Я играл у всех распорядительниц подряд, получал довольно большие деньги и еще большее удовольствие, которое откладывал на самый конец.

Девушек в университете училось едва ли не вдесятеро сравнительно с парнями. Стандартные общежитские комнаты не вмещали больше восьми-десяти человек. При большом наплыве участниц выстраивалась очередь в коридоре, но это осложняло процесс из-за необходимости то и дело переодеваться в тесноте. Поэтому на состязание записывались заблаговременно, предпочтение отдавалось спортсменкам из «своих». Но некоторые, особо активные – и состоящие в дружеских отношениях с судьями – девицы тоже умели записаться в один день на игры в разных местах.

Правила были общими, однако устроительницы вели себя по-разному.

Наташа всегда участвовала под номером «один». Она была придирчивой и не хотела играть с ком-то после кого-то, поскольку условий для личной гигиены в общежитиях почти не имелось.

Жгучая Зарима назначала себя последней, судила бесстрастно и даже во время своего раунда не снимала очков от дальнозоркости в старомодной квадратной оправе. Играя у биохимиков, я не мог понять, получает ли Зарима удовольствие от процесса. Но это меня не волновало. Главным было то, что она почти никогда не отказывала назначить дополнительную игру лично для меня.

Эльвира, которая училась уже на третьем курсе и ходила на двухметровых ногах, не имела приоритетов в номерах. Мне казалось, что помимо «восьмерки» у нее есть еще какая-то жизнь.

А коротко стриженная четверокурсница Инна сама не играла, судействовала в джинсах и кофточке с длинными рукавами. Относительно нее я не мог понять вообще ничего.

– —

Я выигрывал всегда.

Я выигрывал везде.

Я выигрывал с кем угодно.

Я сам не осознал, как получилось, но слава обо мне распространилась не только по общежитиям, но по всему юридическому факультету и даже по университету в целом. В какой-то момент поползли слухи, что я владею особой техникой сдерживания или страдаю тайной болезнью, заключающейся в неспособности дойти до точки.

Еще чаще приходилось слышать, что перед игрой я облегчил себя старым мальчишеским способом, а потом воспользовался чем-то вроде шпанской мушки для того, чтобы с сухим результатом выступать на ринге.

На самом деле я всего лишь умел управлять телом: вероятно, это был единственный божий дар, отпущенный мне природой. Его, конечно, вряд не хватало для перспектив отдыха на Сейшелах, но кому-то не было дано и такого.

Впрочем, говорить о «даре» не стоило, я сделал себя сам.

Уже в двенадцать лет я понял, на какие неожиданные дела способно мое тело. Девственность я потерял не рано и не поздно, а в обычном для нормального мальчишки возрасте. Восьмиклассником меня приобщила та самая Люция, которая увидела в моем лице сходство с почившим императором. Но и годы до нее я провел не напрасно.

Когда я учился в школе, никакая тема не была табу для семинаров в мальчишеском туалете. Я знал, что сверстники шли к вершине жизни по-разному.

Одни, открыв тайну бессознательно, жили в пассивном ожидании от случая к случаю, ничего не предпринимали самостоятельно до окончательного факта. Познание женщины у таких начиналось бурно и неконтролируемо, продолжалось долго. Другие, озаренные новым светом, сразу упражнялись всерьез. К моменту реальностей они оказывались готовы и мужская жизнь у них шла более-менее нормально.

Я не просто держал тело в руках – я познал тончайшие нюансы ощущений, научился контролировать порог неуправляемости если не на сто, то хотя бы на девяносто девять процентов. И поэтому переиграть меня могла лишь такая соперница, которая владела бы собой как минимум на двести.

При всем том со мной продолжали состязаться. Девиц вела извечная глупость, которая говорила каждой, что она лучше остальных и сумеет согнуть меня в бараний рог. Или разогнуть, как подкову – что зависело от начальной точки зрения.

Хотя в стремлении к невозможному состоял один из смыслов жизни… если он вообще существовал.

Сражаясь на продавленном ринге с чьим-нибудь старательным, но неуспешным телом, я порой желал, чтобы оно совершило сверхрывок, преодолело тяготение и вышло за пределы земной атмосферы. Мне хотелось потерять свой один процент – понять, что на любого супермена всегда найдется супервумен.

Но супервумана не находилось. Я побеждал всех подряд.

– —

Размышлять о себе – не лучшее из возможных занятий. Но без этого порой не получалось. Иногда хотелось привести все в порядок, обозначить начала и концы. Все-таки я был мыслящим человеком, испытывал потребность в анализе прошлого ради того, чтобы понять перспективы будущего.

Играть я принялся в середине первого курса. Сейчас я перевалил на вторую половину второго. «Восьмерка» сделалась одной из главных составляющих моей жизни.

Песня «The Winner gets it all» имела к ней прямое отношение. Победитель мог получить то удовольствие, момент которого оттягивался правилами игры.

Это допускалось и с последней из участниц и с любой из предыдущих – причем сколько угодно раз. На результат ставок не делали, финал не имел отношения к спорту как таковому, а определялся сиюминутным состоянием организма. Вначале, опьяненный своими победами, я не то чтобы стремился доказать мужскую состоятельность, а спускал напряжение, накопившееся за этапы игры.

Но в какой-то момент я стал ощущать, что деньги, получаемые на ринге, радуют больше, нежели женские тела, испробованные после игры.

Половину первого курса я колебался на грани между жизнью и смертью. Источников дохода не имелось, единственным спасением была помощь родителей. Кроме меня, в семье имелись еще две мои сестры. Мать с отцом с трудом выкраивали что-то на мое содержание. Я презирал себя за то, что вынужден опираться на них, но иначе прожить не удавалось.

Приобщившись к «восьмерке» и начав играть всерьез, я понял, что могу зарабатывать на жизнь. Сверхдоходов, конечно, не было, но я уже не голодал. А самое главное – я стал чувствовать себя человеком, который ни от кого не зависит.

– —

Больше всего я, конечно, любил играть у себя.

С Наташей было особенно комфортно. Встречаться мы начали еще на первом курсе. Этому не мешало то, что она была выше меня на три сантиметра и старше на два года, потеряв после школы время по причинам, которые не объясняла. Наташа отличалась сдержанностью, граничащей со скрытностью – но и это нам не мешало.

К концу первого курса мы с стали настолько близки, что могли жить как муж и жена, поскольку стопроцентно подходили друг к другу. Жить вместе не позволяли внешние обстоятельства – точнее, их неблагоприятное стечение. При всей свободе нынешних нравов получить комнату для совместного проживания могли только официальные муж и жена, а мы не собирались ими становиться. Наташа планировала в будущем серьезное замужество, к которому хотела прийти с чистым паспортом, а я не планировал вообще ничего.

Обычно студенты, желающие жить вместе, находили тайные ходы: устраивали сложные рокировки, менялись соседями. Нам в этом аспекте не повезло.

Наташина соседка – ее лучшая подруга, наша одногруппница Лариса -декларировала без апелляций, что никуда не переедет. Она заявила, что в этой комнате на свои деньги переклеила обои, купила люстру и повесила шторы. Насчет обоев я сильно сомневался, а люстру и шторы можно было снять и забрать хоть на Северный полюс. Однако уговорить Ларису не удалось. Вероятно, ею руководила глубинная вредность, какую умели проявлять особо близкие подруги.

У меня ситуация сложилась еще хуже. Сначала моим соседом был веселый татарин Ранис. Он стал настоящим другом. Мы жили в тепле и согласии, не знали капли проблем. Но Ранис был космическим разгильдяем и не пережил летнюю сессию. Осенью вместо него ко мне подселили первокурсника Матвея.

Этот парень не пил, не курил и не кололся, однако был редкостным придурком. Наташа аттестовала его емким словом «полупидор». Я терпел соседа лишь в силу природной мягкости характера. Когда он доставал сверх меры, я прибегал к многоэтажной брани. Ничего более радикального не получалось. Матвея знал весь факультет, ни один нормальный человек не согласился бы с ним жить.

Не имея глобальных вариантов, мы с Наташей использовали каждую возможность, чтобы побыть вместе. Матвей прирос к своей кровати, как плесень – максимум возможного было выгнать его на пару часов в коридор. Зато Лариса часто отсутствовала до утра. Вот тогда, проветрив комнату после игры, мы с Наташей сдвигали кровати и проводили счастливую ночь вдвоем.

Такие ночи я особенно любил. Интенсивная игра – три, четыре, порой даже пять матчей подряд – не проходила бесследно для организма. На протяжении целого вечера я должен был находиться в рабочем состоянии, не достигая вершины. По окончании матчей я чувствовал, как меня распирает накопившая потребность выхода. Однако после долгого сдерживания тормоза заклинивало в нажатом положении. Результата не приходило, лишь усиливалась боль. Наташа как никто другой умела облегчить мои мучения, привести в норму, сделать пригодным для завтрашних игр.

Кому-то нравственному положение дел могло показаться диким, нас окрестили бы моральными уродами. Ведь Наташа считалась «моей девушкой», а я – «ее парнем». Я почти каждый вечер приходил к ней ужинать или оставался после последней игры. В университет мы с Наташей шли обнявшись, на лекциях сидели вместе, ни от кого не скрывали отношений. Посторонние – особенно городские – считали нас женихом и невестой.

Наша близость выражалась в мелочах, какие были свойственны лишь очень любящим супругам. Например, я мог зайти в магазин и купить Наташе новые колготки – не по ее просьбе, а просто так, заметив, что она порвала имеющиеся об какой-нибудь гвоздь, выступивший из стула. О прочем не стоило даже говорить.

Но при всем том я играл под Наташиным началом в «восьмерку». Это происходило не только на ее глазах, но даже на ее спальном месте. Так диктовали обстоятельства: Лариса утверждала, что для себя добыла новую неразбитую кровать, запрещала использовать ее в качестве ринга. А Наташа обычным порядком судила игры не только с моим участием, и я это знал.

Мы были напрочь лишены чувства собственности. Наши отношения находились на такой недосягаемой высоте близости, что физическая верность не имела никакого значения.

Чисто теоретически я допускал, что в небесных сферах сдвинутся слои, поменяются планы и мы с Наташей действительно поженимся. Я очень явственно представлял, как мы остепенимся и даже заведем детей, будем лежать в широченной итальянской постели на втором этаже своего загородного коттеджа и – не понижая голоса благодаря толстым стенам и качественным дверям – начнем перечислять забавные случаи из нынешней жизни.

Мне придет на память опасливая Вера, которая отказывалась соревноваться без резины, всякий раз соскальзывающей и добавляющей проблем. А Наташа, давясь от смеха, припомнит пятикурсника Кирилла, который пришел накануне свадьбы и проиграл четыре тысячи рублей мелкими купюрами, которые ему дал будущий тесть для обряда по «выкупу» невесты.

И при этом мы не начнем укорять друг друга в нескромностях молодости, не станем испытывать взаимной ревности или угрызений совести. Мы просто будем констатировать факт, что когда-то у нас обоих была особенная жизнь, и теперь это сближало еще сильнее.

– —

Моя подруга – которую я мысленно именовал «женой» – существенно отличалась от прочих обитателей грязного университетского общежития.

Она не только не бедствовала, а считалась богатой. Так оно и обстояло. Наташин отец был прокурором района и мог не только поселить дочь на съемной квартире, но даже купить ей собственную на время учебы.

Этого Наташа не скрывала, не видела смысла прибедняться и тем вызывала уважение. Она просто полагала, что всему свое время. Наташа говорила, что впереди и квартира и дом и даже вилла на Багамах, но сейчас она желает жить в среде себе подобных и «натрахаться до выпадения матки, чтобы потом не было мучительно больно за бесцельно прожитые годы».

И мы жили в среде так, как хотели.

Причем с полной отдачей. Со стороны мы могли показаться сексуальными маньяками и маньячками.

На самом деле истинным маньяком был мой одноклассник Боря, который коллекционировал застежки от бюстгальтеров. Он не воровал их у матери, а собирал кем-то потерянные – на улице, в подъездах, около мусорных баков. Боре с этим делом везло. Я за всю жизнь ни разу не видел на дороге чьей-нибудь застежки, а он набрал их тьму, хранил в коробке из-под чая, время от времени раскладывал на столе. Что давала Боре эта коллекция, сказать было трудно. Реальных женщин он не знал и не видел, довольствовался какими-то странными фантазиями. Это, конечно, отклонялось от нормы.

Над нашими головами тоже не парили нимбы. Но мы были совершенно нормальными людьми, проповедовали ценности, присущие возрасту. Ненормальным оказалось бы их отсутствие.

– —

Во всем цивилизованном мире молодежь жила именно так. Достаточно было выйти на любой сайт, посвященный «Фак-фесту», чтобы понять, что в Европе, Азии и Америке царит истинная свобода чувственности. Сексом там занимались когда, как и где хотят: и приватно и прилюдно, в общежитиях и в общественных местах, в парках, кафе и поездах, во многих вариациях и множеством способов. Причем особым размахом отличались даже не студенты, а ученики колледжа – по российским меркам, школьники-подростки.

Я не вдавался в глубокие материи, но имел некоторое общее представление. К двадцати годам я пришел к выводу, что чисто биологически все люди распадаются на группы согласно врожденному темпераменту и прочим свойствам. Каждый человек имел право на собственный образ поведения.

Кто-то активно не любил секс, кто-то оставался к нему равнодушным. А кто-то не мыслил жизни без регулярного контакта с противоположным полом. «Восьмерка» была создана для третьих. Она позволяла неограниченно радоваться жизни без платы проституткам, без поиска места, без траты времени и сил на завоевание партнерши.

Игра не требовала от участника никаких усилий. Для реализации желаний оставалось лишь записаться на состязание.

Время, в которое нам пришлось жить, не могло назваться дружественным. Практически все институты переименовались в «академии» и перешли на коммерческую основу. Малая доля бюджетных мест требовала взяток, сравнимых с платой за два первых курса. Наш университет еще держался: обучение продолжалось по-старому, коммерческий набор был мизерным и туда шли те, кто не знает, чему равно «дважды два». Ползли упорные слухи, что в ближайшие годы и тут все изменится. Пока мы учились бесплатно. Новшества заключались в том, что после четвертого курса большинство выпускалось бакалаврами, а для магистратуры были необходимы хорошие оценки.

Пока лишь сгущались сумерки, полный мрак еще не настал. Однако в целом мы находились на дне социальной пирамиды.

Обеспеченные родители уже сейчас отправляли детей учиться в Англию. Там всерьез осваивали язык, самые умные вообще не возвращались в Россию. Перспективной была и учеба в Москве, где девчонки теоретически могли выйти замуж за олигарха, а парни наладить связи, полезные на всю оставшуюся жизнь. Но эти варианты казались реализованными на другой планете.

В нашем университете – главном ВУЗе областного центра – учились дети нищих. Большинство родителей имело возможность посылать копейки, да привозить осенью мешок картошки, сгнивающий в тепле еще до нового года. Если бы в середине курса учебу вдруг сделали платной, это оказалось бы полным крахом. Хотелось верить, что такие перемены не грянут и нам удастся дотянуть до конца.

Сам я конкретных перспектив не строил. Я даже колебался: нацеливаться на магистратуру или ограничиться бакалавриатом, чтобы скорее идти работать. Еще сильнее колебал мысли третий вариант: аспирантура, которая требовала некоторых усилий. Что из возможного оказалось бы лучшим, я не знал. Относительно будущей деятельности я тоже пока не определился. Диплом юриста открывал разные возможности. Каждая имела как плюсы, так минусы. Еще было время все взвесить и решить.

Я часто задумывался о будущем. Но стрелка намерений колебалась, отклонялась из стороны в сторону и не останавливалась в каком-то одном направлении.

Выбор пути был делом нелегким. В этом аспекте я чувствовал себя одиноким, как космическое тело. Мне не с кем было посоветоваться – некому было даже просто изложить свои мысли. С родителями у меня даже в детстве не имелось истинной душевной близости, сейчас я и вовсе отдалился за предел. Да и вообще, мать с отцом не имели понятия о тонкостях юридической работы, мой выбор специальности оказался для них неожиданным. Друзей у меня тоже не было. В университете я жил вроде бы среди соратников, но отдельно от всех. Единственно близким человеком для меня оставалась Наташа. Но как-то так завелось, что и с ней мы никогда не заговаривали о серьезных вещах, ограничивались учебно-хозяйственными проблемами.

Моя судьба лежала на моих плечах, ее груз я чувствовал с каждым днем все сильнее.

– —

Несмотря ни на что, сейчас мы не имели серьезных финансовых проблем. Все детство и отрочество мы жили в нищете, до сих пор не перестроились на новый уровень требований, диктуемый новыми амбициями. Мы не загонялись слишком серьезными проблемами. В нынешнем состоянии они не слишком волновали, поскольку мы были молоды и полны сил. Учеба как единственное на данный момент дело тоже не напрягала. Уровень требований упал до такой степени, что преподаватели умилялись, когда кто-то не пытался схитрить или заплатить, а просто знал кое-что из предмета.

Жизнь оставляла достаточно времени для развлечений. Развлекались все по-разному. Одинаковых людей было мало, даже в молодости все имели свои приоритеты.

Кто-то ходил на рок-концерты, кто-то гонял по городу на велосипеде, кто-то «качался» в спортзале. Кое-кто уже прирабатывал – подавал гамбургеры в «Макдональдсе», а зарплату спускал на дурь, поскольку в каждом корпусе университета работал постоянный наркодилер.

Я вел здоровый образ жизни, но считал, что велосипеды никуда не убегут, а сейчас стоит отдать время более естественным делам. Точно так же считала Наташа – как и все, кто играл в «восьмерку».

При этом наше бытие отличалось определенной двойственностью: на игре мы были одними, вне игры делались другими, порой даже целомудренными.

Правда, и это относилось не ко всем.

– —

Наташина белокурая подружка Лариса, в отличие от вяловатого большинства, вела бурную сексуальную жизнь на стороне. Называя вещи своими именами, ее следовало аттестовать проституткой. Лариса работала по вызову, почти каждый день куда-то уезжала, иногда отсутствовала до утра.

Лариса не имела сутенера, не состояла в базах, даже не числилась в группе обслуживания ни одного из отелей города. Она работала на себя.

В наши дни Интернет дал любой здравомыслящей девушке возможность торговать телом по своему усмотрению – так и тогда, как ей удобно. И Лариса торговала. Сама система сетевой проституции была создана словно для нее.

При этом она оставалась хорошей, доброй девчонкой, вызывала у меня и уважение и чувственную приязнь.

В свободные вечера Лариса, как и все, играла в «восьмерку». Когда приходилось подменить Наташу в дни месячных, она распоряжалась и судила на игре не хуже подруги. Кроме того, Лариса обладала острым, креативным мышлением, видела привычные вещи под иным углом зрения, постоянно выдумывала что-то новое.

Именно она однажды предложила Наташе не писать бумажку с последовательностью участниц, а ставить номера на животы перед началом состязания. Цифры, выведенные губной помадой, упростили процесс и добавили эротизма. Нововведение понравилось всем, остальные устроительницы тоже стали разрисовывать своих спортсменок.

Должен признаться, что сам я любил обычный, «неигровой» секс с Ларисой. Мы с ней хорошо подходили друг к другу. Лариса, по сути, была сейчас единственной, кроме Наташи, с кем я бывал близок помимо игры. По аналогии с «женой», я мысленно называл ее «любовницей». Ларисины непристойные занятия для меня не значили. Она тоже имела право жить, как хочет.

На «восьмерке» Лариса хулиганила, всеми силами пыталась сломать меня на ринге, прекрасно зная, что это невозможно. Она яростно колотила пятками по моей спине, просовывала руки и хватала меня за причинные места, сжимала свою грудь и толкала мне в рот соски. Наташа судила спокойно, лишь посмеивалась над ухищрениями подруги. Спорт оставался спортом для всех. Но если бы Наташа застала нас в обычной обстановке, не поздоровилось бы обоим.

Возможно, это отдавало иррациональностью, но обстояло именно так. Мы во всем – абсолютно во всем! – разделяли частную жизнь и игру. Такое мировоззрение несло радость полного бытия.

– —

Иногда я все-таки останавливался и оглядывался. Приходилось признать, что отношение Наташи ко мне было серьезным.

Играя в «восьмерку» с многими, в жизни она была только со мной. Это я знал точно. В мужской компании не существовало тайн, все жаловались, что «моя Наташка» отказывает помимо игры. При этом я знал и то, что секс как процесс Наташа ценит больше всего на свете. Возможно, она меня по-своему любила.

Если бы мне задали вопрос о моем отношении к «жене», я помедлил бы с точным ответом.

Я ощущал сильную привязанность к Наташе, но не знал самого понятия «любовь». Я стал мужчиной раньше, чем сделался юношей, годным для любви. Возможно, мое время еще не пришло. Сейчас я боролся с жизнью, а жить собирался потом.