Читать книгу «8-ка». Мы двое против всех - Виктор Улин - Страница 3

– Сорок три… Сорок четыре… Сорок пять, – отсчитывала Наташа.

Я был спокоен, как долбежный станок.

– Сорок шесть, сорок семь, сорок восемь.

Я работал играючи. Кровать потрескивала, Люда молчала.

– Сорок девять!

Боковым зрением я увидел, что Наташа подняла палец.

Я остановился перед последним движением. Люда напряглась, стиснула почти до боли: она все еще на что-то рассчитывала.

– Пятьдесят! Вынимай.

– Слушаюсь, товарищ генерал, – ответил я.

Я приподнялся, потом выпрямил руки, отстранился, как положено.

– Что там? – спросила Оксана.

Она сидела у стола и не видела подробностей.

– Ничего, по-моему, – сказала Регина.

– Конечно ничего, – с досадой подтвердила Люда. – Я все-таки не дура и что-то чувствую.

– Женщина не может этого чувствовать!

Регина была сама рассудительность.

– Вот я…

– Именно, что ты, – перебила Наташа. – Сейчас проверим.

Потрогав меня, она поднесла щепоть к носу.

– Ничего. Продолжаем.

Я осторожно, чтобы не придавить, не ударить Люду коленкой или пяткой и не поставить синяк на бедре, слез с кровати.

Она привстала на локтях. Я подал руку – Люда поднялась, села, сдвинула влажные бедра. От нее сильно пахло пОтом. Вовремя вымыться в нашем общежитии всегда представляло проблему. Душевой подвал был зловонным, как нора зимородка, и даже среди зимы случались перебои с горячей водой.

Я сел на кровать. Все-таки я слегка утомился, не мешало расслабить мышцы.

– И кто бы сомневался, – добавила Наташа. – Гроссмейстер он и есть гроссмейстер.

Простыня была нечистой, матрас продавился до центра Земли. Стена под грязными обоями за спиной казалась холодной.

– Марина, к станку!

Девчонки знали установленный порядок, все прочие отыграли и сидели кто где. Но Наташа была хозяйкой комнаты, любила распоряжаться даже там, где того не требовалось.

Марина встала со стула, Люда скользнула на ее место.

Стульев в комнате, как и везде, имелось всего два. На второй кровати помещались только три девицы, а на столе Наташа сидеть запрещала, говоря, что «уже запыталась отмывать его от чьих-то задниц».

Все как-то устроились, и только Регина – белотелая черноволосая экономистка – как обычно, не успела занять место и стояла около кровати. Точнее, она примостилась в уголке, потом безрезультатно отработала сама и встала у изголовья, наблюдая процесс.

Я поднялся, посторонился, давая пролезть последней участнице игры.

– На тебя одна надежда, Маринка! – крикнула Оксана.

Сама она была плоской и широкой, как доска, никогда не имела надежд, играла ради процесса.

– Ты уж постарайся, – добавила рыжая, как морковка, Вероника. – За нас всех.

– Постараюсь, – ответила Марина, пытаясь лечь удобно.

Я смотрел с усмешкой. При всех стараниях, шансов у нее не было.

Высокая и тонкая, с худыми длинными руками-ногами, неразвитыми бедрами и неощутимыми ягодицами, она выглядела какой-то пародией на женщину. Бюст казался приставленным от кого-то другого.

Я знал Марину лучше, чем иной муж свою жену после десяти лет супружества. Играть она любила, но в арсенале не имела ничего, способного привести к победе.

– Тебе помочь? – подала голос Наташа, по-своему поняв мое бездействие.

Такой вариант допускался правилами игры, но я никогда к нему не прибегал. Я умел управлять телом, оно слушалось моих команд.

– Спасибо, не надо, – ответил я.

В подтверждение слов я повернулся, чтобы все увидели мое состояние.

– Круто…

Оля покачала длинным носом, напоминающим гусиный клюв.

– …Эту бы энергию, да в мирных целях.

– Ну давай уж, Яшка!

Наташе не терпелось закончить игру, в которой сама она не получала ничего.

– Последний заход, чего тянуть?

Маринины тощие конечности заняли всю кровать, некуда было поставить колени, чтобы им было не больно от острых ребер каркаса.

– Ну? – хозяйка комнаты подгоняла.

Я раскинул бледные бедра соперницы. Ноги свесились на пол, ей наверняка было неудобно, но мне стоило думать о себе. Я устал, хотелось поскорее пристроиться и завершить последний раунд. Единственным Марининым достоинством было то, что с нею удавалось управиться без рук,

– Ой, – сказала она.

– Что ты пищишь?

Оля усмехнулась.

– Ты мне волосы затянул, – пояснила Марина. – Больно.

– А ты их косичкой не заплела заранее?

Объем Олиной ядовитой железы вдвое превышал размер ее молочных.

– Да уж, Маринка, – добавила Вероника. – Давно бы побрилась, а то ходишь, как шиболда.

– Сейчас выйду и выправлю, – успокоил я. – Если тебе больно, я не могу играть.

– Ребята, вы трахаться будете, или причесываться?

Оксана нетерпеливо заскрипела стулом.

– Завтра точка по КСЕ, а я еще не все скачала.

Промежуточный тест по «концепциям современного естествознания» – которые еще недавно именовались просто физикой – для девушек всегда представлял проблему. Я понимал Оксану: она ничем не могла купить пожилого доцента.

– И вообще я писить хочу, – добавила она голосом обиженной девчонки.

Туалеты в общежитии располагались по разным концам коридора на каждом этаже. Состояние их было таким, что туда не хотелось лишний раз заходить. Я сочувствовал женщинам, которые – в отличие от нас – не могли делать некоторые дела из окна комнаты.

– Уже трахаемся, – успокоил я. – Потерпи три минуты.

Я выдвинулся наружу, потом снова задвинулся. Марина поерзала, впуская поглубже.

– Ну давайте, – сказала Наташа, нагнувшись к нам. – Начинаю счет.

– —

Весь мир шел вперед. Разумные люди поняли, что жизнь одна и ее никто не восполнит. В цивилизованных странах развивалась индустрия искусственных наслаждений.

Силиконовые женщины с бархатистой кожей были лучше настоящих, поскольку всегда молчали. Силиконовые мужчины с армированным пенисом были еще лучше, так как не курили и не болели за футбол.

Интернетские маркетплейсы предлагали все возможные секс-игрушки, вплоть до анальных пробок, украшенных перьями марабу.

В Америке каждый сорок минут в прокат выходил новый порнофильм. Простые радости жизни вышли в приоритет.

Лишь в России до сих пор умами правили престарелые кошелки и домостройные дураки. Здесь проповедовались «традиционные ценности»: добрачная девственность и унылый супружеский секс в темноте.

Но лично нас это не касалось. Мы знали, чем заняться, и нам никто не мог помешать. Мы просто играли.

– —

Игра называлась «восьмеркой».

Название было невыразительным, стертым, даже убогим. Оно вызывало ассоциацию с чем-то карточным – вроде «тысячи», в которую играли пятьдесят лет назад.

Мы тоже играли взапой. Но состязание не имело отношения к картам и шло не до восьми очков.

Цифра обозначала количество участниц женского пола и была условной. Их могло оказаться и пять, и девять. Однажды, с месяц назад, набралось целых двенадцать.

Никто никогда не задавался вопросом, откуда пришла игра и когда возникла в нынешней форме. Но я подозревал, что зародилась она в поколении моих родителей или даже более раннем. Ведь во все времена, при любых царящих нравах все-таки находились нормальные люди. Казалось допустимым, что кто-то и до нас баловался жгучим развлечением, спрятавшись от тупого, как полупудовая кувалда, морального кодекса строителя коммунизма.

Название, вероятно произошло в насмешку над «Великолепной семеркой». Еще вероятнее было, что кто-то вспомнил советский фильм «Семеро смелых» – одноцветный и однолинейный, как флаг СССР.

В том фильме шел рассказ про полярников, которые где-то зимовали и что-то исследовали. Шестеро мужчин и одна женщина казались бесполыми, безгрешными, беззаветными. Эти герои были не живыми людьми, а биологическими роботами, запрограммированными на торжество социализма в отдельно взятой стране. В игре все обстояло наоборот: на восемь женщин приходился один мужчина и бесполым никто не казался.

Увидевший аналогию и поименовавший игру, несомненно был человеком без комплексов, способным глумиться над идеалами. Ведь игра занималась не строительством коммунизма, а делом, которое жестоко осуждалось. Говоря просто, ее смыслом являлся секс – которого в СССР не было – причем почти групповой.

История игры таяла во мраке. Возможно, в изначальные времена она именовалась «семеркой», а позже название изменили. Тому могло иметься много причин. Число «7» считалось счастливым, а цифра «8» была бесконечностью, вставшей на дыбы. Хотя, конечно, мы не сильно вдавались в этимологию. Мы просто играли.

Правила «восьмерки» отличались латинской простотой.

Участнику-мужчине требовалось совершить половой акт с каждой из участниц по очереди, удержавшись от результата. С последней можно было расслабиться и отдаться на волю волн.

С учетом того, что всем развлекавшимся было примерно по двадцать лет, а разнообразие добавляло удовольствия, удержаться оказывалось непросто, происходящее поднималось над уровнем свальной оргии и становилось реальной спортивной игрой.

Игровой характер действия усиливался тем, что все раунды, как в настоящем спорте, строго контролировались. От претендента требовалось совершить определенное количество возвратно-поступательных движений с нужной амплитудой и не слишком малой частотой.

У нас количество равнялось пятидесяти, а частота определялась устным счетом «раз-два-три…» в обычном темпе.

Никто из нас точно не знал, как проходила «восьмерка» в прежние, все-таки более стыдливые времена. Совокупляться, конечно, хотелось всегда и всем: если бы дело обстояло иным образом, то при многовековом христианском давлении – и недолгом, но куда более страшном коммунистическом – человечество давно бы вымерло. Но гнет ханжеской морали заставлял супругов делать главное дело, не снимая пижам. У меня в памяти остался теледиспут от сексе, где серьезный с виду мужик сообщал, что он состоит в браке тридцать лет, но никогда не видел свою жену голой.

В стране победившего социализма царили нравы пещерного монастыря, населенного кастратами и старыми девами. Все связанное с межполовыми отношениями было покрыто толстым слоем вязкой, глухой лжи. Например, внушалось, что мужчины требуют, а женщины уступают, хотя уже первые мои опыты показали, что часто все обстоит наоборот.

Заниматься сексом не для того, чтобы родить детей было не запрещено, но не поощрялось.

Я слышал от старших, что в советские времена мужчине и женщине разрешалось поселиться в одном гостиничном номере, лишь если они являлись мужем и женой, что определялось по паспортам. Администраторше, которая взглянула сквозь пальцы, грозили страшные кары, из которых увольнение оказывалось самой мягкой.

Отдаться плотской любви просто так – особенно паре студентов, запершейся в комнате общежития – считалось столь же недопустимым, как помочиться средь бела дня на Красной площади.

Поколение родителей выросло на «Тимуре и его команде». Впрочем, и «взрослая» литература в советские времена представляла собой все тот же бесполый бред. Априорно бесполым полагался и весь социум, составлявший СССР.

За подобное «восьмерке» в прежние времена, вероятно, выгоняли из союза ленинской молодежи. Хотя, возможно, тот советский институт именовался иначе. Каюсь, я не помню из истории, как называлась тоталитарная идеологическая организация, исключение из которой было аналогично отлучению от церкви в мрачные времена царизма.

Но тем не менее страсть к сексу не удалось задавить даже марксистам-ленинцам. Самые смелые, самые чувственные люди отваживались на рискованные варианты.

При том моральное давление не уменьшалось. Полагаю, что девицы, подписавшиеся на «восьмерку», не могли до конца раскрепоститься. Они наверняка по очереди уходили куда-нибудь за шкаф или за занавеску и отдавались соискателю, слегка распахнув халатик. Счет тоже, скорее всего, вела каждая по отдельности.

В двадцать первом веке все вышло на иной уровень.

Собравшись на «восьмерку», участницы раздевались. Состязание шло на глазах у всех по заранее определенному порядку. Выполнение условий контролировалось хозяйкой комнаты, в которой шла игра. Стоя около кровати-ринга, она считала вслух и могла остановить игрока, который пытается схалтурить. Как только произносилась конечная цифра «пятьдесят», поединок завершался – распорядительница, превращаясь в судью, проверяла состояние соискателя. Женщина на самом деле не могла ощутить полноту последнего момента, иной игрок мог схитрить незаметно для всех. Поэтому последнее слово оставалось за судьей состязания.

Высокий статус не мешал судье самой сыграть один из номеров – тогда контроль временно переходил к кому-нибудь из девиц, но результат она тоже проверяла сама.

Зрительницы не были пассивными. Сгрудившись около кровати, они всячески подзуживали, выкрикивали в спину непристойности, пытаясь поднять градус схватки.

В процессе раунда почти все партнерши ненатурально стонали, некоторые имитировали оргазм – причем умели это делать довольно мастерски.

Все было подчинено одной цели: довести игрока до срыва, не позволив дотянуть до последнего номера.

При этом в игре присутствовал вполне реальный интерес.

«Восьмерка» представляла не групповой разврат, а секс на деньги.

– —

Предлоги «на» и «за» принципиально различны.

Сексом за деньги с сотворения мира является проституция. Я ее никогда не осуждал. Без проституток остановилась бы жизнь и люди превратились бы в ходячую механику. Последний тезис трижды подтверждает историческое развитие СССР. Страна, образованная отбросами общества и ведомая параноиками, априорно полагала асексуальность граждан. Официальной проституции здесь не было, неофициальная трепетала под запретом. В результате нация выхолостилась, превратилась в социум студенистых амеб, среди которых задыхаются по-настоящему живые индивиды.

При том, что – по моему глубокому убеждению – одна хорошая проститутка приносит обществу больше пользы, чем какой-нибудь клуб «будущих мам» или «бывших отцов».

Стоит подчеркнуть, что при всей своей разнузданности «восьмерка» оставалась прежде всего спортивной игрой.

Ее спортивный дух выражался в том, что играющие не относились к происходящему как к сексу, видели в соединении тел состязательный момент. Относительно единственного участника мужского пола все было ясно: стоило на несколько секунд отпустить тормоза, как судье уже не пришлось бы ничего проверять. Но и участницы никогда не расслаблялись по-настоящему. Девицы – даже стоявшие на последних номерах – были заняты лишь тем, чтобы усилиями своего тела сломать соперника.

Вознаграждение формировалось элементарным образом. Нельзя не признать, что автор системы отличался острым, циническим складом ума.

Перед началом игры делались ставки. Женщины скидывались по сто рублей, мужчина выкладывал общую сумму.

При победе он забирал все деньги себе. При срыве на любом номере удвоившийся банк возвращался к женской стороне – на радость всем. По сто рублей зарабатывали все девицы – даже те, которые не успели сыграть. Это было настолько просто, что никто не пытался придумать иные варианты.

Конечно, в схеме прослеживалась гендерная дискриминация. В случае общего проигрыша каждая из женщин теряла всего сто рублей. Мужчина лишался сразу восьми сотен. Но это никого не волновало.

Так завелось испокон века, так продолжалось до сих пор.